Двощ, гляди, что нашел.

Какательная девочка.

У меня есть очаровательная восьмилетняя дочка Полина. У неё светлые длинные волосы, рыжие брови, маленький нос и большие глаза.
Я с ней гулял на безлюдном пляже. Погода стояла хорошая и тёплая. Она сегодня надела зелёную футболку с цветочками, чёрные леггинсы и босая, вылепливала замок из песка возле кромки воды. Дочка посматривала на меня и говорила: «Здесь поселиться королева, а ты будешь королём, станешь покупать бриллианты и продавать их в купеческие земли, а я буду у тебя экономкой. Ты влюбишься в меня, сделаешь мне предложение выйти за тебя. У нас состоится пышная свадьба. Придёт много гостей, и начнут кричать горько, а мы будем целоваться».
Она говорила, говорила, лепила, лепила, и чем я её больше слушал и на неё смотрел, тем сильнее хотел какать. Такое у меня бывало не раз. Она действовала на меня, как слабительное. Вот такая она необычная и красивая.
Внезапно мне так сильно приспичило, что словно кто – то изнутри надавил на анус острым железным ломом, и я запрыгал будто бейсболист. Она сразу всё поняла, оставила песочную лепку и завела меня за густые кусты. Я, быстро оголил зад и присел. Она опустилась напротив, протянула мне пластичные ступни для поцелуев и заулыбалась. Я зачмокал её овальные широкие пятки и длинные пальцы, а затем ощутил болевое растяжение внизу, а она, не спуская с меня весёлых очей, сделала умолительное лицо и заговорила просительным голосом: «Давай, папочка, высвободись, мой хороший, моё ясное солнышко! Извергни это исчадие из себя! Бедолага! Аж упрел! Расслабься, не терпи невыносимые муки, не изводись!»
Мне почудилось, будто от её вкрадчивых слов, какашки сдвинулись и медленно пошли к сжатому сфинктеру, да так напористо, что я непроизвольно издал болевой вскрик и присосался губами в середину её левой стопы.
«Ага! Пошло! – воскликнула радостно дочка, сотворив серьёзную мордашку, и заговорила строгим тоном, - выходи, каловый цилиндр, а не кал овечий!»
Какашка растянула анус и вылезла на половину. Она имела коричневый цвет и приносила мне болевые ощущения. Дочка зыркнула злобно на неё, затем посмотрела по-доброму на меня и изрекла с просьбой: «Выдави её гадину полностью! Не терпи ужасные страдания! Разрешись от неё! Тебе же больно! Не терпи её пытки!» Дочка насупилась и стала сверлить злым взором мой низ и жёстко молвить: «Растолстела так, что не вылезаешь, монолитная дрянь, сволочь! Ты такая тумба, аж папа стонет! За что так мучаешь?! Чтобы ты сама так обосралась, крупитчатая дрянь, толстуха!»
Я громко застонал. Говяшка шла с трудом и распирала грузностью стенки прямой кишки. Полина воззрела на меня и попросила: «Стисни зубы и терпи. Я ей сейчас такую выволочку устрою, что она выскользнет от туда, как навазелиненная! – она вперила взгляд на мой низ, свела брови к переносице, расширила глаза и заругалась, - а ещё толще не могла бока належать, колода неповоротливая, толстуха вонючая?! Налепила себе бока так, что не в одну дырку уже не пролезаешь! А ну, пошла вон, кубышка, пупс тухлый, отродье, тучная сволочь! Долго ты его мучить собираешься?»
От её слов у меня начались самопроизвольные потуги. Мне показалось, что у меня там всё разрывается на части и потому закричал от боли. Дочка завизжала со мной, и мне от её вопля стало как то легче.
Жирная какашка вылезла на волю и тяжело упала. Дщерь посмотрела под меня и засмеялась, демонстрируя белые ровные зубы, и одновременно захлопала звонко в ладоши и сказала: «Ещё! Ещё! – затем сделала лицо суровее некуда и повысила голос, - давай, вываливайся, гренадёр стыдливый! Хватит там, на кишки своей дебелостью давить, Мефистофель каловый, стесняешься, как девица! А ну пошёл наружу, громадный кишкодав!» Её каждое строгое слово проталкивало каловое собрание всё ближе к выходу и создалось ощущение, что вылезает полено. Я закричал в безумье, а дочка не унималась: «Что, нажучила я тебя зловонный кабан, сразу попёр, а то бы клизму поставила, живо бы выпрыгнул, каверзный булыжник! – затем она не отрывая от меня сочувственных глаз, взговорила, - Расслабься, дыши глубоко и тужься осторожно!»
Я начал следовать её рекомендациям, а она замолвила: «Думаешь, я белоручка?! Если сама не выйдешь, то я тебя от туда рукой доставать буду, но выиграю эту сечу, или думаешь со мной геркулесить?! Да ты сейчас только от моей болтовни вылетишь с писком, и это я ещё не бранюсь, а прошу, адское уродье! – она снова перевела глаза на меня, - сейчас, сейчас, тужься, тужься – и переведя внимательный взор вниз, продолжила, толстая вонючая тварь, а ну пошла наружу!»
Пляжный подарок выскользнул пулей, а я задристал. Полина заулыбалась, округлила глаза и произнесла: «Ого! Блюдо то с подливко!» и протянула мне зелёные небольшие листики, но подтереться мне ими тщательно не удалось.
Я надел синие штаны, привстал и облегчённо посмотрел на свой труд. Две грузные тёмно- коричневые загогулины лежали рядом друг с дружкой, а сверху растеклась густая жёлтая крупянистая лужа. Воняло так, что я непроизвольно поспешил отойти, а дочка, загребая босыми большеразмерными ступнями мою кучу в тёплый песок, произнесла рассудительно с сиянием на лице: «Спрячем твой гостинец. Может, вырастит деревце, прилетят птички, совьют гнёзда, высидят много яичек и вылупятся птенчики!» Она состряпала холмик, зачерпнула в ладони воду и полила его. Затем обула красные кожаные сандалии с открытыми пятками, взяла меня за руку, и мы, нагулявшиеся, возвратились домой.
А через несколько часов мой плохо подтёртый анус зазудел. Сначала слегка, а потом всё сильнее. И сколько бы я его не скрёб, не помогало.
Мои чесоточные мучения заметила дочка и сказала ласково: «Снимай трусы, я его сейчас успокою, бедолагу!»
Мы забрались на большую кровать, где всегда спали вместе. Я оголил низ, лёг и широко разведя ноги, закинул их к голове, а она села близко напротив, начала осторожно скрябать по анусу ногтями больших пальцев ног и промолвила: «Ну, чесотка, берегись меня! Сейчас так тебя прочешу, такого чёса задам, что разучишься чесаться, тётка колючая!»
Зуд так усилился, что вынудил меня запищать, а дочка, словно в сумасшествии расширила глаза и завопила укоризненно: «Ах ты ,чесотка – чеснота, любишь ты всех бередить хитрая бестия! Ногтями сейчас тебя охожу! Не дам моего папу в обиду! Убери лучше от него свои щекотливые пальцы и познакомься с моими! На один ноготь положу, а другим раздавлю, как беспокойную глисту! Я тебя принужду выйти, свербучка чесоточная! Вот я тебя куролесину грязную! Будешь знать, как чесаться, варварское отродье!»
Мой чёс от скрябанья её ногтей стал стихать, а возбуждение нарастать. Я обхватил эрегированный пенис и задрочил, а дочка продолжала: «Чесотка въедливая, буду биться с тобой до победы! Я твой кошмар и гроза всех чесоток! Буду тебя мутузить, гвоздить, бузовать, пока ты не издашь скулёж и не убежишь, постыдно краснея, мучительная дрянь, коробом стоящая! Не получиться у нас, жгучка вонючая, заключить перемирие! Я очень задиристая девочка, и тебе от меня и моих длинных ногтей не укрыться!»
Тут я ощутил резь от её ногтя, а следом что – то тёплое твёрдое и мягкое растянуло анус. Это оказался её большой палец ноги, которым она за орудовала, будто ёршиком. От этого по мне покатились горячие волны экстаза, а Полина заверещала: «Не думала, что я туда залезу, репейная колючка?! Не уйти тебе от босоножки и моих ногтей!» Мне стало так приятно, от чего из члена высоко выбрызнула сперма и окропила ноги дочки. Полина взвизгнула, подняла победоносно руки и прокричала:
- Ура, салют, я победила чесотку! – и проведя пальцем по своим ногам, собрала несколько капелек и слизнув их, произнесла, смотря на меня игриво, - Ммм, сгущёночка! – после чего спросила, - Свербит?
Я, чувствуя, что чёс пропал, словно его и не было, ответил:
- Нет. Всё прошло.
Она вынула испачканный в кале большой палец ноги и кинулась мне на шею. Мы повалились на кровать и стали обниматься, целоваться.