Здесь будет мой личный треадх, в котором я буду постить конспект книги "Уроки чтения" А.Гениса. Почему? потому что могу1. Автор рассматривает чтение как изысканное удовольствие, которому тем не менее можно научиться. Это будет противоядием от залетных научпокеров и псевдотехнарей, периодически заползающих в раздел.2. Книга написана простым четким языком, посему строго рекомендована ньюфагам в деле освоения чтения как искусства. 3. Книга мне пришлась по душе, и я считаю необходимым спалить годноту анону.4. Этим тредом надеюсь начать серию разборов книг серии "литературоведение для кофейников" и помочь составлению в будущем гайда вкатывания в букачерство. В других разделах есть свои FAQ на пейстбине, а мы чем хуже? Непорядок, братия и други.Итак, поехали
Во введении автор пишет, что колченогое советское преподавание литературы скаттывалось к двум крайностям:а) оголтелое морализаторство, основанное на обязательном вычленении некоей идеи или нравственного ориентира для обучаемого> Школьная, идущая от Платона и Гегеля, ученость искала растворенный в тексте тезис, очищенный от сюжетных частностей. Это и была идея, ради которой автор писал книгу, а мы ее читали. Уроки литературы заключались в дистилляции таких “идей”. Поскольку набор их был небольшим и стандартным, школа шла от обратного, находя в книге заранее известное.б) изучение истории литературы вместо самой литературы> На этом поприще школа достигла самого большого и наиболее долговечного успеха: она создала канон...Канон – базис национальной культуры: он – производит русских. В древнем разноплеменном Китае китайцами считали всех, кто знал иероглифы. Наши иероглифы – это классики, Толстой и Пушкин... Жизнь без канона – новый опыт. Многие считают его трагичным, ибо роль отобранных веками классиков играет мимолетная поп-культура. Когда я приехал в Америку, мне трудно было разговаривать с окружающими, потому что у нас не было общего языка – контекста. Если русское поле цитат составляли книги, то американское – фильмы, песни, сериалы, звезды. Сегодня, однако, это – универсальный набор, и русскому школьнику легче найти общий язык с американским сверстником, чем со своими родителями.Но подобный подход не учил самым важным вещам, а именно> Как читать про любовь и как – про Бога? Как справиться с трудными книгами и как – с простыми? Как узнать на странице автора и почему этого не следует делать? Как нащупать нерв книги и как отличить его от сюжета? Как войти в книгу и как с ней покончить? Как овладеть языком и как обходиться без него? Как пристраститься к автору и как отказать ему от дома? Как влюбиться в писателя и как изменить ему? Как жить с библиотекой и как, наконец, вырваться из нее?Научить всему этому и обещает Генис. Посмотрим, как у него это получится.
>>576259> Это как?Прочитаем, узнаем> Возможно «потребление пищи как искусство»?Я тебе одно слово скажу, только тссс, никому не говори дегустацияИ еще одно: гурманы
В музыке первый аккорд определяет тональность всего произведения. В литературе это не всегда так.> Дебют вовсе не обязан раскрывать тайные замыслы. Он говорит не столько о содержании книги, сколько о темпераменте автора. Иногда это определяющая тональность, иногда – обманный ход, усыпляющий бдительность, иногда – вызов (традиции или терпению), и всегда – подсказка читателю, который обязан затормозить на первом абзаце, чтобы сориентироваться на местности и понять, куда его занесло и чего ждать. Первая фраза для нас важнее последней. Если вы добрались до конца книги, она уже от вас никуда не денется, но начало может оказаться роковым для отношений с автором.Разные писатели творят зачин по-разному. В одних случаях это просто начало ради начала:> популярные писатели без конца сочиняли похожие друг на друга книги, состоявшие из готовых блоков и наборов клише. Банальность, однако, еще не делает их плохими. Напротив, она создает плато, которое дает читателю необходимый уровень вкуса. Для меня он проходит где-то между Александром Дюма и Жюлем Верном. Их лучшие романы начинаются похоже. Вот – “Три мушкетера”:В первый понедельник апреля 1625 года все население городка Менге… А вот – “Дети капитана Гранта”:26 июля 1864 года по волнам Северного канала шла на всех парах при сильном норд-осте великолепная яхта. В обоих случаях нам сообщают много ненужных подробностей. Вопреки тому, что подсказывает интуиция, обстоятельства места и времени мало что значат. Напрасно мы будем в них искать особый умысел. Понедельник можно заменить вторником, а 26 июля – 27-м, и ничего не изменится в повествовании. Выбрав произвольную отправную точку, автор пишет первые слова для разгона.В других - определяющая всё дальнейшее действие метафора:> Зовите меня Измаил. Эту фразу в Америке знают и те, кто не продвинулся дальше первого предложения “Моби Дика”. Заглянув в комментарии, мы узнаем, что Измаил – старший, но незаконный (хотя мусульмане так не считают) сын Авраама от наложницы Агари. Выгнанный отцом, Измаил вырос с матерью в пустыне. Что же ему делать в море? Кочевать. В те времена китобои плавали, пока трюм не наполнялся бочками с жиром: и три, и четыре, и пять лет. Это уже не экспедиция, а образ жизни, к которой рассказчик обратился от необъяснимого отчаяния... рассказчик именует себя не своим, а чужим – раскрывающим внутренний импульс книги – именем: кем бы я ни был, зовите меня Измаил.Иногда начало выступает контрапунктом к повествованию, как например у Проспера Мериме в его "Кармен". Безэмоциональность архелога-рассказчика специально оттеняет накал страстей всей истории.Также Генис не забывает о книгах "без начала и конца", таких, как словари и энциклопедии, а также узкий спектр стилизованных произведений типа "Словаря Сатаны" Бирса.> Бунтуя против навязанного книгой способа чтения – с первой до последней страницы, читатель сражается – и побеждает – писателя.Лучше всех книги, которые можно читать с любого места, – пишет Милорад Павич. Собственно, любой, не только хазарский, словарь – литература без конца и начала. В этом кроется соблазн энциклопедии, которая, как казино, искушает нас азартом случайности.Резюме: прочитав первый абзац, или даже первое предложение, остановись и подумай.
Ну то есть автор пытается протолкнуть правильный способ читать.> Сегодня, однако, это – универсальный набор, и русскому школьнику легче найти общий язык с американским сверстником, чем со своими родителямиДа, да ноуброу глупости.Может лучше взять "Теорию литературы" Иглтона, а не это? Ну хоть за умника закосить можно будет.
>>576413> Ну то есть автор пытается протолкнуть правильный способ читать.Один из способов. Почему нет? Иногда полезно взять парочку идей со стороны в свою повседневную практику.> Да, да ноуброу глупости.Да-да, процитируй даже кому-то из моего поколения "Опять в краю моем Цветет медвяный вереск, А меда мы не пьем!», он глаза вылупит. Между тем человек из поколения моих родителей скажет моментально, что это Стивенсон в переводе Маршака.> Может лучше взять "Теорию литературы" Иглтона, а не это? Ну хоть за умника закосить можно будет.Создай аналогичный тред, кто мешает?
>>576417Ну то есть ты сейчас понтанулся социальным положением родителей, которые знают Стивенсона наизусть? Предложенная книга как раз про воспроизводство культурных иерархий, не так ли?
>>576418Да ну брось, дело не в понтах. Дело в том, что у старшего и младшего поколения разное поле мемов, о чем и пишет Генис.И причем тут культурные иерархии, когда в его книге идет речь о любви к чтению как к процессу? Что мешает простому заводчанину кайфовать от пьес Тенесси Уильямса например?Кстати скачал и пролистал твоего Иглтона, ну да, он хорош. Но в сносках расшифровываются понятия типа "анжамбеман" и "мемесис", да и ссылается автор в основном на британский канон, т.е. на поле мемов британца. Я например знаю и люблю британскую литературу, но станет ли профан читать Иглтона? Не думаю, т.к. он написал скорее академический труд для студентов, а не книгу для широкого читателя.
>>576427А ты не думал, что старое и молодое поколение не так однородно. Ну там разные сочетания капиталов, география и т.д. И никакие Бэтмены, Поттеры и Люки Скайвокреры эту разницу не покрывают. Они её маскируют. Можно и дальше играть в литературный бисер, представляя просто читателя без всей этой скучной социологии. Но читателя в вакууме не существует, а сам Генис вполне конкретный человек с конкретным бэкграундом. Скажем так, писатели, литературоведы и прочие профессиональные читатели хотят воспринимать литературу как отдельный мир.Думаю, что достаточно глупо ждать от простого заводчанина интереса к пьесам вообще. Можешь посмотреть как искусственно выглядят заводчане, которые интересуются кино, в фильме Басковой "За Маркса..."
>>576431Я и не постулирую однородность поколений на самом деле, но, согласись, культурный код (спектр мемов группы) как явление имеет место быть.> Можешь посмотреть как искусственно выглядят заводчане, которые интересуются кино, в фильме Басковой "За Маркса..."Спасибо, ознакомлюсь. Давным-давно хотел посмотреть ее "5 бутылок водки", да все руки не доходили скачать.
>>576431> Можешь посмотреть как искусственно выглядят заводчане, которые интересуются кино, в фильме Басковой "За Маркса..."Посмотрел. Не совсем естественно, конечно, но лучше, чем с тупой рожей повторять: "Я нифига не понял". Или ты мувачеров троллишь? Тогда ладно.
Генис утверждает, что, вопреки расхожему мнению, язык - не основное в литературном произведении:> Борхес мечтал прочесть “Дон Кихота” в обратном переводе с урду. Он же говорил, что у каждого автора есть страница, выделанная с особым тщанием. Ее-то и надо сжечь. Сам он, переболев барочным красноречием, писал никаким языком, чтобы не препятствовать читателю проникнуть в суть того, что хотел не сказать – донести автор.Выбор языковых средств зачастую зависит от формата произведения (рассказ/повесть/роман/эпос)> Можно читать ради слов, можно – обходиться без них вовсе, но нельзя делать и то и другое разом. Испортив зрение миниатюрным мастерством, мы не поймем рассчитанных на эпос классиков. Их надо читать не в очках, а с биноклем.Толстой ради выражения идеи и развития действия писал "никаким" языком> В романе Толстого нарядное слово, как яйцо Фаберже в курятнике. Его язык – гужевой транспорт. Перевозя читателя из одной сцены в другую, он выполняет крестьянскую работу мысли. Слова у Толстого так прозрачны, что мы замечаем их лишь тогда, когда Толстой начинает нам объяснять свой роман, как деревенским детям – нарочито простыми речами.Достоевский еще более халатно относился к языку:> Его сто лет не могли перевести на английский, ибо никто не верил, что гений пишет случайными, поспешными, приблизительными словами. Торопясь отделаться от пейзажа, Достоевский списывает его из бульварного романа: Низкие мутные разорванные облака неслись по холодному небу: очень было грустное утро. Достоевскому все равно, что едят его герои: …два блюда с каким-то заливным, да еще две формы, очевидно, с бламанже. Он безразличен к их внешности: кто поверит, что жгучая Грушенька – блондинка? Но больше всего ему претит всякая чеканная, соблазняющая афоризмом формулировка. С одной стороны, Достоевский торопился, боясь упустить мысль,с другой – не мог ее бросить недодуманной. Слова, говорил Чжуан-цзы, что силки, они не нужны, когда заяц пойман.Как читать Толстого и Достоевского:> Толстого – порциями, Достоевского – залпом. Первый выдерживает марафонский ритм, второй – только истерический спринт, загоняющий читателя до смерти, иногда – буквально. С романами одного хорошо жить на даче, перемежая главы речкой, чаем, грибами. Книги другого читают болея – не выходя из дома, не вставая с постели, не гася свет... Их объединяет только недоверие к литературе как к искусству слов.Особняком в сфере пользования языком стоит Гоголь> Гоголь писал по-своему и был гениален только тогда, когда его несло. Поэтому читать его надо, как контракт: медленно, въедливо, по много раз, – и все равно надует...выпивая абзац за абзацем, учишься парадоксальному гоголевскому языку, опровергающему самого автора. Слова тут не помогают, а мешают тексту рассказать свою историю, создавая параллельный или даже альтернативный сюжет.На противоположном конце шкалы языка - до этого не известный мне и малоизвестный широким кругам прозаик Леонид Добычин> который освоил стилистическую пустоту задолго до французских авангардистов с их “нулевым градусом письма”... он пишет предельно скупо... Больше всего его книга похожа на сценарий немого кино, вовсе, казалось бы, не предназначенный для чтения, если бы Добычин не будил читателя, намеренно расставляя ударения в самых неожиданных местах: “Саратов” или “кондуктор”.Резюме: бедный язык "без изысков" - совсем не недостаток. Произведение может быть отличным, даже будучи написанным в минималистичном стиле.
>>576523>Толстой писал никаким языком>Язык богатый как фабержеОн сам себе противоречит. >Достоевский не описывал кто что елЭто не относится к языку. Добавлю что лучше все же когда язык богатый и сочный, это дает дополнительный плюс и чувство наслаждения
>>576531> Он сам себе противоречит.Не противоречит. Это я неполную цитату привел. Вот объяснение:> Когда я (автор. Прим. ОПа) вновь взялся за “Войну и мир” с карандашом и лупой, то из четырех томов выудил полторы находки: изнемогающие от жажды солдаты бросались к колодцу, дрались за воду и выпивали ее до грязи. Таких по-скульптурному выпуклых деталей у Бабеля сто на рассказ. Не потому ли он горько завидовал Толстому, не интересовавшемуся словами?Генис имеет ввиду, что языковые перлы у Толстого очень редки и бросаются в глаза как брильянтовые яйца среди обычных.> Добавлю что лучше все же когда язык богатый и сочный, это дает дополнительный плюс и чувство наслажденияЗначит ты не Борхес еще не пресытился изысками формы. Это вкусовщина же.
>>576532Каа я могу пресытиться если настоящих мастеров слова очень мало? У нас из 19в это Толстой, Гоголь и тургенев, я у них уже все прочитал. Больше пресыщаться некем
Античная литература представлена двумя большими пластами:греческой и римской. Она представляет собой основу всей западной культуры и естественно обязательна к ознакомлению каждому уважающему себя любителю книг:> Древние авторы требуют к себе принципиально иного отношения: они все умерли, причем – совсем. Античности больше нет, а если бы она была, как это случается со Средневековьем в самых диких местах планеты, нам бы с ней не понравилось. Между нами и ними – интервал, жирная точка, мешающая одному переползти в другое. Мы продолжаем начатое после их смерти... Древний мир интересен тем, чем он не похож на наш. Это – опыт альтернативной истории, как Атлантида – только настоящая и всем доступная.Очень многие памятники греческой литературы до нас не дошли. Этим, в частности она и ценна: мал золотник, да дорог> Соблазн такого чтения – в ограниченности источников. Если бы Цезарь не сжег Александрийскую библиотеку, она могла бы затоварить древность, но вандализм истории донес до нас лучшие крохи... Никто не прочел все пятьсот пьес Лопе де Веги. Но трудно пресытиться семью трагедиями Софокла, оставшимися от ста двадцати трех им написанных.Литература греков отличается от современной некоторой спецификой:> Говорят, что мы никогда не поймем греков, пока наши интеллектуалы не окажутся атлетами – и наоборот. Самое непривычное у греков –дистанция от низкого к высокому: ее не было. Читателю, наученному другой традицией, трудно поверить, что Аристофан был собутыльником Сократа, которого он безжалостно и несправедливо высмеял. Из греческих драматургов особо интересен Аристофан, а из прозаиков - Платон, "Диалоги" которого ценны не только как философский труд, но и как литературное произведение.> Желтая пресса Афин, его комедии – воронка сплетен, о которых пробалтывается история... Аристофан показывал, как было на самом деле. Из его пьес мы поименно знаем афинских сутяг, распутников, сквалыг, демагогов, графоманов, трусов, бросивших щит, и даже обжор.> сперва надо разлучить текст Платона с его учением, иначе читать его страшно. Он всегда убеждает, в чем хочет, и нам, как одному из собеседников, остается ответить: Я не в силах спорить с тобой, пусть будет по-твоему. Проза Платона, однако, только в пересказе профессоров становится его великой философией.Римское наследие, напротив, очень обширно:> Римлян лучше всего читать сюжетами. Их история (во всяком случае, по Ливию) началась оперой и кончилась Евангелием... Римлян понять проще, чем греков, потому что они сами проще. Пороки их соблазняли не меньше нас, слава и кровь – больше.Резюме: античная литература тесно переплетена с историей и мифологией, с которыми следует познакомиться перед тем, как браться за греческих и римских классиков. Опыт чтения античной литературы - опыт альтернативной истории и чем-то сродни чтению фантастики.
>>576671> и чем-то сродни чтению фантастикиНу да, реальная демократия с рабами и патриархатом. И ещё брюзжащими философами, которые дрочили на элиты или на крепких середняков.
>>576682А на кого им было дрочить? Имеешь рабов＝＞имеешь имущество＝＞способен спонсировать наступательные боевые действия ＝＞имеешь влияние.Нет имущественного ценза? Пнх, ты никто и звать тебя никак. Демос - это ведь были имущие граждане, отсюда и "демократия" власть людей с деньгами
>>576698Ну да, вырождение демократии в олиграхию, деградация управленческих кадров в результате уничтожения социальных лифтов, парашу - это правильно и логично.
>>576717Ну да, считать, что голос заслуженного члена общества априори не может быть приравнен к голосу отсидевшего алкоголика - это страшный руSSкий фошизм. Люди же равны, хуе-мое. Правда, делать операцию на мозге этого алкаша никто не пустит. А вот участвовать в назначении правительства - пожалуйста.>>576723Чёт вообще не в тему спизданул. Социальные лифты в той или иной форме есть вообще при любом общественном строе, имущественный ценз в Европе почему-то не привел к олигархии.
>>576727>Правда, делать операцию на мозге этого алкаша никто не пустит. А вот участвовать в назначении правительству - пожалуйстаТо есть ты хочешь сказать, что заслуженного члена общества пустят делать операцию на мозге?
Оп пришел нам открыть истину о том как читать, но пока выдал только две заезженные мысли1.) Читать нужно с чувством, с толком с расстановкой2)Античка это кла-се-ка, это знать нужно
>>576757Во-первых, так вульгарно обстругать можно любой блок мыслей, хоть "Войну и мир", сведя к "всякая хуйня случается, но надо быть человеком".Во-вторых, даже это ты сделать оказался не в состоянии, потому что>читать нужно с чувством, с толком, с расстановкойПротиворечит тезису, который ОП взял у автора книги, который буквально говорит, что читать нужно по-разному в зависимости от автора. Кого-то именно "с чувством, с толком", а кого-то - впопыхах и поддавшись горячности.Если ты из двух постов цитат не можешь выделить мысль, то уж тебе ли мычать о низком качестве разбираемого материала?не ОП, хотя генис лежит в пдф-ке на хдд уже где-то год
>>576760> Кого-то с чувством, кого-то в попыхах.Это ведь бред и вкусовщина. Как-будто тп писала " мм проглотить достоевского за чашечкой кофе, мммм смаковать толстого" мммм смаковать веллера">Античку нужно читать потому что она рассказывает о быте и нравах и истории античностиА книги 19в по этой же причине. Бред.
>>576757Крепись, анон, таких мыслей будет еще порядка 30(по количеству глав).>>576765И оставайся на связи, твое мнение очень важно для нас.
>>576765>вкусовщинаТы точно на той доске?>проглотить, смаковатьБудь ты меньшим хамлом, я бы не поленился и принёс сюда цитаты Набокова, где он натурально связывает способы читать различных писателей с гастрономическими процессами, и называет мозг при чтении "желудком души".
>>576769Да я сюда зашёл. Зачем мне цитаты набокова? Обьективно скорость чтения зависит от читаемости текста и его сложности, а смаковать и читать залпом можно и толстого и достоевского, как обоих вместе так и по отдельности, тут нет никакого нужно>>576768Зачем читать что то кроме брошюры поварнина, обьясни
>>576734Если он обладает достаточной для этого квалификацией. Соответственно, нам необходимо выделить квалификацию, достаточную для того, чтобы влиять на управление обществом. Сейчас почему-то считается, что для этого достаточно вылезти из пизды на территории государства и не сдохнуть до 18 лет. Это плохой ценз.
>>576770> Зачем читать что то кроме брошюры поварнина, обьясниТебе не нужно? Не читай. А то получается, что ты говоришь как мулла про коран: если книга пересказывает коран - она излишня, если противоречит - преступна. Этакий шовинизм уровня bo.Ты же сам там выше говорил про вкусовщину, так? Вот и на Гениса найдется своя аудитория. Ты к ней не относишься? Ну так и иди своей дорогой, сталкер. >>576772Я ни разу не комми, но что-то мне подсказывает, что при любом режиме ценз будут определять имущие. И что-то мне подсказывает, что мимоанон с двощей к этой когорте относиться не будет.
>>576772Заслуженный член общества - не значит обладающий квалификацией. А то выходит, что голоса Киркорова, Безрукова и Баскова будут весить больше. Да и если у человека ученая степень - это не значит, что он смыслит в политике.
>>576787Алсо, в совке при однопартийной системе неквалифицированные кадры были по сути остранены от управления государством. Либо работаешь обычную работу, либо продвигаешься по государственной лестнице по мере повышения квалификации. Но к чему эта меритократия привела мы уже знаем.
>>576691Вообще все не так.Если уж на то пошло, то гоплтиты - это как раз мелкие земельные собственники. Можно сказать, что самообеспечение. А это основа. А великий флот Афин - это те самые нищеброды. И демос - это народ, а не аристократы. Демократия была, только избираться нищуки не могли, а должности не приносили дохода, а часто были разорительными. А потом бабло победило зло. В Риме там это совсем далеко зашло. Ну это пусть местный античник рассусоливает.>>576698Зигометный тред ниже.
>>576794>>576717Не подскажете как связна национал-социализм и это? Вообще то нацистов избрали в парламент вполне демократично.
>>576794> Если уж на то пошло, то гоплтиты - это как раз мелкие земельные собственники. Можно сказать, что самообеспечение. А это основа. А великий флот Афин - это те самые нищеброды. Хммм, мне бы пруфов. Война －дело затратное, в особенности вооружение. В то время Уралвагонзаводов еще не завезли, оружие ковалось вручную. Не думаю, что одиночка вывезет финансирование своего участия в войне, да и если откажется воевать ввиду безденежья - да и хуй с ним. А провиант? А обозы? Я не говорю, что ты ерунду городишь, но странно все это.
>>576905И еще одно. Я тут подумал, что на то, как и что именно человек читает, во многом влияет эмоциональный опыт, а он у всех разный. Именно поэтому кому-то будет достаточно пошаговой инструкции типа Поварнина (да, он бесспорно хорош и полезен, я сам его всем советую при случае), а кому-то будет нужна доверительная и глубоко личная беседа о читательском опыте как у Гениса.Посему я не хочу навязывать его всем и каждому, но отмечаю, что среди книжек неакадемического порядка Генис таки годен.
>>577007Ты будешь кидать новые пункты или продолжишь свой личный бложик где будешь писать что ты подумал и обсуждать гоплитов?
>>577009Да, продолжу конечно же, не переживай. Всему свое время. А что до личного бложика, так что мне мешает обсуждать с анонами прочитанное?Кстати, из подобных Генису книг об эмоциональном опыте чтения недавно обнаружил пикрил, она бы понравилась Павичу, т.к. ее тоже можно читать с любого места.
>>577007> И еще одно. Я тут подумал, что на то, как и что именно человек читает, во многом влияет эмоциональный опыт, а он у всех разный. Люди читают то, что есть. Если рассматривать мир как текст, то 95,1 % всех книг еще не написаны. Твой же вывод - просто в лужу пердёжь.
>>577017> Люди читают то, что есть. Если рассматривать мир как текст, то 95,1 % всех книг еще не написаны. Таблетки забыл принять?> Твой же вывод - просто в лужу пердёжь.Аргументный аргумент, хуй оспоришь.
>>577007Почему именно эмоциональный опыт? У всех своя степень заинтересованности в вопросе и вовлечённости в предмет, не говоря уже о таких банальностях, что люди по-разному переваривают информацию в разных видах в зависимости от склада ума.
>>577039Потому что художественная книга в отличие напрмер от учебника сопромата апеллирует к чувствам, к эмоциям, старается нас чем-то зацепить. Тем она собственно и ценна.> ? У всех своя степень заинтересованности в вопросе и вовлечённости в предмет, не говоря уже о таких банальностях, что люди по-разному переваривают информациюИменно поэтому одним нужен Поварнин как сухая инструкция, а другим Генис. По-моему, полному ньюфагу стоит начинать с Повпрнина, а вот Генис понравится тем, у кого есть некий читательский багаж за спиной.
>>577048Ну, художественная литература конечно, к чувствам апеллирует, но она ведь не однородна как таковая, она разнится тематически, динамикой повествования - едва ли можно представить 15-летнего подростка, угорающего по деревенской прозе - прежде эмоционального опыта, по мне, будет важна степень целости культурного кода в сознании или близость оного к культуре автора/ознакомлённость с ней в случае зарубежной литературы, например, что не совсем из той же оперы, это уже больше культурно-социальный опыт, по моему мнению.Или ты берёшь за основу условный образ читающего человека, гипотетически способного в достаточной мере понять и проникнуться содержанием и контекстом любого произведения?
>>577048> Генис понравится тем, у кого есть некий читательский багаж за спиной.Нужен нам твой Генис как балерине пенис.
>>576256 (OP)петя\камень\ Вайль, саша\защитник\ Генис "Родная речь"однажды два еврея \как водится в России\ решили заработать за родную речь Но выбрали не идиш, не Иврит, не английский а прямо в этом гетто снежных негров наебать Да лучше б гой приличный, чем эти два шлемазлаДостоевский, переворачиваясь
Искусство безыскусности> Мне казалось естественным, что литературный язык не имеет ничего общего с человеческим... Кому нужно, чтобы авторы писали так же, как говорят их читатели? Зачем нужны книги, если они не отличаются от жизни? Словесность для того и существует, чтобы сгущать речь в поэзию... Чтобы мы этого не замечали, она норовит самоустраниться и выдать себя за невинную. Отсюда – пушкинский Белкин и лермонтовский Максим Максимович, помогавшие авторам симулировать безыскусность.Для Гениса авторами, освоившими искусство безыскусности, были шестидесятники и Сэлинджер> Читая его (Сэлинджера), по-прежнему забываешь, что у книги есть автор. Каждый рассказ кажется подслушанным, и не писателем, а тобой. И еще – в Сэлинджере угадывалась непримиримая фронда. Причем бунтом была форма, а содержания не было вовсе... Именно эта беспрецедентная искренность сразила легендарный “Ньюйоркер”, заключившего с Сэлинджером эксклюзивный контракт сразу же после дебюта – рассказа “Хорошо ловится рыбка-бананка”, который мы знаем в знаменитом переводе Райт-Ковалевой. Десяток страниц, и на каждой пустоты больше, чем строчек, ибо текст – сплошной диалог... Виртуозность рассказа – в безошибочном диалоге: чистая эквилибристика, балет на ребре бокала. Другим примером "прозрачного письма" являются пьесы Чехова.Пьесы сами по себе - специфичный жанр литературы:> Спектакль дает литературе то, что у нее отнимает бумага, – третье измерение. Зато театр отбирает у автора свободу слова. Закрепощенное в теле, оно обречено носить его, пока не опустится занавес, – даже если тело слову не к лицу.> Шекспир на сцене понятнее, чем в книге. Чехов – наоборот. И больше, чем смотреть, я люблю читать его (Чехова) пьесы – по частям, восхищаясь даже не столько репликами, сколько скупыми ремарками, дирижирующими диалогом. Главная из них – пауза.> Примирившись с несовершенством языка, Чехов презирал самонадеянность речи, видел тщету афоризмов и беспощадно истреблял их. Он показал, что сила слов - в их слабости ... Дело не в том, что разговор к добру не приводит, он вообще ни к чему не приводит, потому что чеховский конфликт в принципе неразрешим...Чем чернее эпизод, тем менее осмыслено его словесное оформление: несказанное горе – невысказанное. Всякий раз, когда в пьесе появляются ничего не значащие слова, мы задеваем голый нерв драмы. Так, вычеркнув все остальное, писал Беккет.Однако с краткостью не следует перебарщивать, и мастерство автора состоит в том, чтобы выразить необходимое, применив не больше, но и не меньше необходимых средств> Краткость ... чревата претенциозностью. Вычеркни слишком много, и получится верлибр. Чехов себе такого не позволял, а Беккет мог, но только по-французски: на чужом языке не стыдно.> нет для писателя ничего труднее, чем воссоздать на бумаге речь человека, а не персонажа. Люди ведь не говорят предложениями, люди и словами-то не говорят, чаще они ни мычат, ни телятся, но мы все-таки понимаем друг друга, иногда – лучше, чем хотелось бы. Поэтому и в диалоге чем меньше сказано, тем яснее. Многословие передает идею, а человек – это всё, кроме нее, этим он и интересен. Самая человеческая часть текста – диалог – захватывает больше всего. Его читатель не бросит, не дочитав. Портрет пропустит, рассуждения – тем более, пейзаж – наверняка, но обмен репликами завораживает нас почти механически, как теннис.Как читать диалоги для лучшего их понимания:> Такой диалог нужно читать так же искусно, как писать. Как? Во-первых, вслух. Во-вторых, повторяя движения говорящего... Если хотите понять писателя, подражайте его персонажу – мимике, жесту, дыханию. Письмо – головное, голос – физиологичен. Он выходит из тела, даже когда мы говорим от всей души, и выдает правду, о которой мы вовсе не обязательно догадываемся. Читать диалог нужно так, чтобы ощутитьРезюме: Генис выделяет ряд мастеров диалога, сумевших скупыми мазками нарисовать сочную и емкую картину. Читать диалог нужно так, чтобы ощутить другого, не переставая быть собой.
>>576260Откровенное морализаторство и вычленение скелета, даже скелета восприятия это не советская традиция, а староевропейская.
Библия. Самый цитируемый и растащенный по кусочкам европейский текст. Книга книг> Библию трудно читать, потому что она вся состоит из эпиграфов. Репутация этой книги так велика, что любая выдранная из нее фраза наделяется магической многозначительностью. На Библии клянутся, по ней гадают, с ней – и за нее – умирают. Читать, однако, другое дело.Как ни странно, Генис рассматривает библию как стихотворный текст, апеллирующий, прежде всего к духу и эмоциям человека, а не как историю о том, как и нахрена Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова и ты пы.> Библия написана первыми в мире стихами. Напрасно мы от них ждем ясности эпоса. Сродни Луне, а не Солнцу, библейская поэзия все делает зыбким, таинственным, пугающим.И читать ее надо как песенник, как сборник шаманских песнопений, вводящих читателя в транс:> Повторяясь, стихи заводят, поднимают и ввергают в экстаз. Я видел такое у Стены Плача, где люди молятся, крича и скача, как Давид перед Господом. Библия, словно песенник, требует не чтения, а соучастия. Поэтому и читать ее надо не про себя, а всем телом, жестикулируя и раскачиваясь.Сама ритмическая структура текста способствует этому:> Завладев телом, ритм вколачивает смысл в душу, но для этого стиху всё приходится повторять дважды. Не зря в русской Библии главный знак препинания – точка с запятой. Он делит стих на две равные части, говорящие почти одно и то же по-разному. Поднимая и опуская, эта риторическая волна держит нас на месте, накаляя обстановку и возгоняя чувства, описывая, например, путь человека от рождения к смерти:> Как цветок, он выходит, и опадает;> Убегает, как тень, и не останавливается.Зачем, собственно, читать Библию> Библия – живая машина нравственности. Она о том, что всегда. Каждый из нас – Адам, многие – Евы, и все – Каин и Авель.Библия - текст, требующий личной трактовки, тот пласт смыслов, который требуется пропустить через себя и составить свое, сугубо личное отношение к нему.> Библия – личное дело. И если античности нужны комментарии, то Библии – трактовки, причем – твои. Иначе не интересно, да и не вырасти. Ведь вся эта книга состоит из жгучих вопросов и сокровенных ответов. Задаваясь первыми и толкуя вторые, ты обретаешь точку зрения – ее и свою. С Библией говорят о главном, как с Богом – на ты.Библия обширна, но жанр ее определен - это трагедия.> Но если у греков она учила людей на чужих ошибках, то в Библии трагедия – сама жизнь, что хуже – вся и наша.Резюме: Генис рассматривает Библию как стихотворный трагический эпос, важность которого не собственно в тексте, а в тех личных заметках на полях, которые оставит для себя каждый ее прочитавший.
>>577756Ну так европейская литература сама по себе постарше русской будет.>>577894Хейтерз гонна хейт.
>>576523>Как читать Толстого и Достоевского:> Толстого – порциями, Достоевского – залпом.Я Толстого читаю залпом, потому что не могу оторваться касается его нормальных работ, а не то говно, которое он травоедом писал А Доста читаю кусками потому что совсем не мое и нудно.И шо теперь?
Книге, как и всему прочему в жизни, необходимы время и место.Существуют книги, которые следует читать только в подростковом возрасте (тот же Дюма или Луи Буссенар)> Бродский предлагал крупно писать на обложке, сколько лет было автору, когда он сочинил книгу, чтобы читатель мог заранее узнать, есть ли в ней чему поучиться. В то же время> Идея казалась мне разумной, пока, став старше самого Бродского, я не понял, что скоро смогу читать только мемуары.С местом дело обстоит гораздо проще. Генис предлагает читать книги там, где они были написаны, или где происходит их действие> Так, с Библией в руках я колесил по Палестине, которую Ренан назвал “пятым Евангелием”. Я читал в Михайловском “Онегина”, открыв в пушкинских стихах еще и “деревенскую прозу”. Бродил с “Тремя мушкетерами” по Парижу и по Лондону – с Холмсом. Я ездил в Бат вслед за Пиквиком и смеялся над Тартареном в его Тарасконе. Почти каждый год я навещаю Уолден, чтобы перечитать книгу Торо там, где она писалась. Зачем это нужно> Что дает топография читателю? То же, что мощи – паломнику: якорь чуда, его материальную изнанку. Цепляясь за местность, дух заземляется, становясь ближе, доступнее, роднее. Идя за автором, мы оказываемся там, где он был, в том числе и буквальноРезюме: хорощие книги стоит перечитывать несколько раз, т.к. читателю одна и та же книга может показаться совершенно иной в силу возраста самого читающего. Посещение мест написания книг позволяет лучше проникнуться их духом.
>>578590> Генис предлагает читать книги там, где они были написаны, или где происходит их действиеУ абсолютного большинства людей нет столько времени и денег.
>>578591На поездку на КМВ (Лермонтов) или в Царское Село (Пушкин) у большинства россиян деньги найдутся. Плюс в ДСах куча писательских мест.
Глава о "неудобоваримых" произведениях. Знакомство с книгами такого типа может представлять собой анекдотическую ситуацию:> Не всякая трудная книга заслуживает того, чтобы над ней убиваться. Я это понял на четвертом месяце. Первые три ушли на то, чтобы прочесть одиннадцать страниц “Поминок по Финнегану”. У меня было пять комментариев, русский перевод и линейка с прорезью, чтобы строчки не путались. И все – без толку. В отчаянии я обратился за помощью к экспертам. Каждый вторник они собирались в задней комнате отеля на 42-й стрит и разбирали шедевр Джойса – уже тринадцать лет. Я пришел к ним на 126-й странице. Профессора постарше и не рассчитывали дожить до финала. Процедура толкования состояла в том, что собравшиеся читали вслух по десять строчек (абзацев в тексте нет) и пытались рассказать друг другу, что они поняли. Меня приняли за акцент – русских у них еще не было.> – Поскольку, – объяснили мне, – никто не знает, на каком языке написана книга, каждое лыко в строку.> Хуже меня читала только девушка из Корка. Среди знатоков бытует легенда, что, если Джойса читать вслух с безнадежным ирландским произношением, всё будет как на ладони. Когда выяснилось, что и это неправда, пришла моя очередь. Читая гласные наугад, а согласные – как получится, я промямлил свой урок. Неожиданно сквозь семантический туман проступило полупонятное слово: mandaboutwoman.> – Я поняла, что женщина, – уныло сказала девушка из Корка, – я не поняла – какая.> Зардевшись, я сказал – какая, но отложил книгу, решив, что сделал для нее всё, что мог.Сложность книги для читателя как ни странно может снижаться со временем> В сущности, все великие книги были вначале трудными и часто – неприличными. Даже “Руслан и Людмила”, где современники находили больше вульгаризмов, чем мы – у Бродского. Более того, сложное со временем часто становится простым, как это случилось с “Андреем Рублевым”, зато простое, вроде Чаплина, остается собой, что бы с ним ни делали.Гавный постулат Гениса состоит в том, что > Трудные книги надо читать, когда они того стоят, потому что не могли быть написаны иначе.Один из представителей подобной монструозной литературы - Джеймс Джойс с его "Улиссом". Несмотря на название, параллели с греческим эпосом в нем не так уж и широки:> Гомер для его романа – лишь леса для стройки. Всё, что нужно знать читателю про Одиссея у Джойса, сводится к тому, что нам рассказал Платон. После смерти, пишет он в конце “Государства”, все души выбирают себе тело, чтобы вновь вернуться на землю. Душа Одиссея помнила прежние тяготы и, отбросив всякое честолюбие, долго бродила, разыскивая жизнь обыкновенного человека. Вот об этой – второй – жизни Одиссея и рассказывает “Улисс”. чтение комментариев к тексту уводит читателя в сторону> Впервые читать эту книгу можно только пунктиром… Без помощи комментатора нельзя понять, что написано, а с ней непонятно – как. Однако, чтобы увидеть цельную картину надо как раз-таки отказаться от копания в мелочах и частностях и взглянуть на роман целиком, что не так уж и просто ввиду его большого объема:> Комментарий описывает кусочки смальты, но чтобы оглядеть мозаику романа, надо подняться над ним, откинуть подробности, увернуться от стиля, забыть об исторических намеках и литературных аллюзиях и увидеть, как со спутника, географию книги.По сути, "Улисс" это даже и не книга совсем, это огромное панно из кучи кусочков, из которых нам доступны далеко не все> Но и это – лишь часть замысла. Он состоял в том, что “Улисс” предложил читателю жизнь вместо книги. В этом не фундаментальная, а субстанциальная трудность романа: мы можем его понять в той же мере, что и жизнь: меньше, чем хотелось бы, больше, чем надеялись. И это значит, что многие куски текста, как значительная часть прожитого дня, остаются нерасшифрованными. Следя за героями, которые знают больше нас о себе и окружающем, мы вынуждены догадываться о целом по обрубкам слов и окуркам мыслей. Джойс намеренно предоставляет читателю "полуфабрикат" вместо книги, жизнь вместо литературного произведения:> Джойс нас погружает в подслушанный и подсмотренный мир. И этим мир Джойса не отличается от того, что достался нам – без инструкций и объяснений. Симулируя реальность, Джойс ставит нас в положение, к которому мы привыкли как люди, но не читатели.> в “Улиссе” Джойс отвернулся от читателя, бросив его на произвол судьбы, роль которой играет автор. У нас нет выбора: эту книгу следует принимать непрожеванной. Темнота и бессвязность – часть испытания.Основнвя сложность "Улисса" - в том, что идеям в нем отводится второстепенная роль:> трудными книги делают не идеи; идеи, напротив, упрощают текст, потому что их можно выпарить, как историческую концепцию из “Войны и мира”. Сложнее всего справиться с неупорядоченным хаосом той книги, что лишена авторской цели и умопостигаемого смысла. Джойс считал это смешным. Он пошутил над литературой, оставив “Улисса” пустым, но полным.Джойс - испытание для любителя литературы, однако > после Джойса все книги кажутся простыми – и многоголосый Фолкнер, и многотомный Пруст, и многоумный Кафка, и многословный Манн, и молчаливый Беккет. Только Платонов труднее Джойса, но это потому, что он, как марсианин, писал не по-нашему.Резюме: каждый решает для себя сам, стоит ли погружаться в подобную Джойсу литературу, однако подобное погружение может стать уникальным и незабываемым опытом для читателя.
>>579542Вспомнилось, как "Русскую красавицу" Ерофеева читал. Не уровень Улисса, конечно, но тот ещё поток сознания с не слишком внятным повествованием. Целая палитра какая-то эмоций в итоге вышла - от охуения (по-другому и не скажешь) до скуки, до удивления и до просветления какого-то, когда закрыл книгу и она в сознании образовала цельный ком, слепленный автором.
>>579581Генис считает, что повесть "Москва－Петушки" тоже была написана подобным образом> Иногда, в полусне, мне кажется, что я вижу, как Джойс писал, валя всё в кучу. В молодости мы называли это “поливом”: что ни скажешь, всё – смешно и в струю. Так возникла поэма “Москва—Петушки”, живо напоминающая первую и самую обаятельную главу “Улисса”.
>>579616Если что, "Ерофеев" моего поста - не Веничка, а однофамилец Виктор, время от времени эссе окололитературоведческие писал.
>>579629У Гениса тут >>579542 еще и "Поминки по Финнегану" с одной "н". Не знаю, ocrщики ли проебали, или сам автор свою писанину не вычитывал.
Глава о приключенческих романах.> Приключенческие романы – самые важные в жизни, ибо с них она начинается… Генис утверждает, что актуален подобный роман был в XIX в. и стал по сути дела эпосом для тогдашнего читателя:> Расцвет приключенческого романа приходится на лето нашей истории. Между ужасами Французской революции и кошмаром Первой мировой войны родилась цивилизация, вполне довольная собой. Великим, как Толстой и Достоевский, писателям она все равно не нравилась, но малым была в самый раз. Приключенческий жанр – эпос Нового времени, которое он, жанр, принимал без сомнений – как Гомер.Многие мальчишки начинали свой читательский опыт как раз с приключенческого чтива:> С какой книги все начнется, почти все равно, лишь бы не “Ленин и Жучка”. Раньше первым был Жюль Верн, или Майн Рид, или Джек Лондон. Теперь, надо полагать, “Гарри Поттер”. Но именно потому, что приключенческий роман безнадежно устарел, его надо учиться читать заново – как памятник литературы и жизни.Так почему же он устарел? Потому что авторы приключенческих романов того времени были проводниками идей колониализма, вмешательства Запада в жизнь отдаленных территорий и перестройки этой жизни по собственному образцу:> Эту идею называли “бремя белого человека”. На всю империю, причем не только Британскую, одному Киплингу хватило таланта, чтобы убедить в ней читателя. Сегодня даже индийцы считают “Кима” лучшим романом об их стране.Маугли предстает этакой белокурой бестией, белым господином, подчинившим себе мир зверей, показав этому миру свою силу:> В “Книге джунглей” колониальная история упрощена до мифа и утрирована до сказки. Человеческий детеныш заброшен в мир его меньших братьев. Лишенный клыков, зубов, хвоста и шерсти, он улыбается волкам потому, что ничего не боится. Даже голый, как лягушка, от которой он получил свое имя, Маугли – венец творения. Он стоит буйвола, заплаченного Багирой, ибо за ним великое будущее подлинного хозяина джунглей.> Маугли каждому встречному говорит мы одной крови, но это – неправда. Сам он принадлежит к высшей – человеческой – расе, поэтому ни один зверь не может вынести человеческого взгляда. Придя, как англичане, в чужой мир, Маугли покорил его, как мечтал Киплинг, – умом и лаской. Те, кто не приемлет культуру колонизаторов, представлены в образе обезьян-бандерлогов> Бандерлоги – пародия природы, карикатура на людей, они – полудикари, фальшивые наследники, бездумно живущие в руинах чужого города и самонадеянно считающие его своимПриключенческие романы, тем не менее, стоит читать для того, чтобы проникнуться духом и подтекстом эпохи:> Исторические романы читают, чтобы погрузиться в ушедшую эпоху, приключенческие – чтобы ее подслушать. Но в целом приключенческий роман в его первозданном виде> не может существовать в эпоху сомнений и политической корректности. На нашу долю остались безжизненные стилизации – бандерлоги жанра. Имитируя активность, они заставляют читателя переворачивать страницы, но в новых приключениях нет того, что вдохновляло старые империи, – колониального подтекста. Пафос империи сгинул вместе с ней в тот летний мир, над которым никогда не заходило солнце.Резюме: классический приключенческий роман для нынешнего читателя во многом потерял актуальность, но несомненно заслуживает внимания как памятник окончательно ушедшей эпохи, когда на Земле еще существовали неизведанные уголки и места для героической активности Капитанов Сорви-Голова и детей капитана Гранта.
Глава о кгиге "Замок" Кафки.Лучше всего идею бога и божественного излагать иносказательно> Бог, как секс, избегает прямого слова, зато каждая страница, включая эротическую (“Песнь песней”), выигрывает, если говорит о Нем всегда и экивоками.Именно так и писал Кафка, притчами и метафорами> как любая притча, текст Кафки плодотворен для толкований. Говорится одно, подразумевается другое. Сложности начинаются с того, что мы не совсем понимаем не только второго, но и первого. Стоит нам увериться в правоте своей интерпретации, как из нее выворачивается автор.Советское общественное устройство было воплощением кафкианства, поэтому советскому читателю он был близок и понятен> При советской власти читателю было проще: “Мы рождены, – как сказал Бахчанян, – чтоб Кафку сделать былью”. Я знал этот афоризм задолго до того, как подружился с его автором. Тогда все думали, что Кафка писал про нас. Это был хорошо знакомый мир бездушной конторы, которая требовала выполнять известные только ей правила.Однако Кафка - не Оруэлл. Он не ниспровергатель, не бунтарь, а скорее исследователь, пытавшийся препарировать этот мир и скормить его читателю как неизменяемую данность:> Чего мы (и уж точно – я) не понимали, так это то, что Кафка не считал ситуацию исправимой или хотя бы неправильной. Он не бунтовал против мира, он хотел понять, что тот пытается ему сказать – жизнью, смертью, болезнью, войной и любовью: В борьбе человека с миром ты должен быть на стороне мираСюжет романа на первый взгляд довольно прост:> К. направляется в Деревню, чтобы наняться на службу к герцогу Вествесту, живущему в Замке. Но, хотя он и принят на работу, приступить к ней он так и не сумел. Все остальное – интриги К., пытающегося приблизиться к Замку и снискать его расположение. В процессе он знакомится с жителями Деревни и служащими Замка, попасть в который не помогли ему ни первые, ни вторые.Что сложного? Подоплека сложна, т.к. нам ее не сообщают (по крайней мере, напрямую)> Кафка опускает главное – мотивы. Мы не знаем, ни зачем К. нужен Замок, ни зачем Замку нужен К. Их взаимоотношения – исходная данность, которую нельзя оспорить, поэтому нам остается выяснять подробности: кто такой К. и что такое Замок?К. - делец, не лишенный интеллекта, поставивший перед собой Цель и идущий к ней> К. – землемер. Как Адам, он не владеет землей, как Фауст, он ее измеряет. Ученый и чиновник, К. выше деревенских жителей, их трудов, забот и суеверий. К. образован, умен, понятлив, эгоистичен, эгоцентричен и прагматичен. Он обуреваем карьерой, люди для него – пешки в игре, и к цели – хоть и неясной – К. идет, не гнушаясь обманом, соблазном, предательством.Замок, как аллегория, дан нам с точки зрения и с использованием системы клординат самого К.> К. – герой нашего времени, поэтому высшую силу он изображает бюрократическим аппаратом.> Замок – это, конечно, Небеса. Точнее, как у Данте, – вся зона сверхъестественного, потустороннего, метафизического. Поскольку неземное мы можем понять лишь по аналогии с людским, то Кафка снабжает высшую власть иерархией. На вершине этой иерархии естественным образом стоит Бог, упоминаемый в начале романа, да и то вскользь> Пирамиду венчает Бог, но как раз Его Кафка упоминает лишь на первой странице романа. Больше мы с графом Вествестом не встречаемся. И, как говорит самая радикальная – ницшеанская – трактовка романа, понятно – почему: Бог умер. Поэтому Замок, каким его впервые увидел К., не давал о себе знать ни малейшим проблеском света. Поэтому стаи ворон кружились над башней. Самое смешное в том, что, несмотря на смерть главного иерарха, иерархия сохранилась. Life goes on.> Мы не привыкли считать книги Кафки смешными, но другие читатели, например Томас Манн, читали их именно так. В определенном смысле “Замок” – действительно божественная комедия, полная сатиры и самоиронии. Кафка смеется над собой, над нами, над К., который способен описать высшую реальность только через низшую и привычную.Кафка сложен потому, что пытался перенести на бумагу образы безсознательного> Не поскупившись здоровьем, Кафка наладил трубопровод из подсознания к бумаге. Следует писать, – говорил он, – продвигаясь во тьму, как в туннеле. И читать его надо так, как он писал – ночьюПочему ночью? Да потому что вопрос "Есть ли Бог или его нет" в сущности безобиден и светел как белый день. Сложнее и тяжелее вопросы, вытекающие из него:> ночью, в самый темный час, нас огорошивают другие вопросы: чего, собственно, мы хотим от Бога? И, что еще страшнее, чего Он хочет от нас?Резюме: Кафка показывает нам, что умение задать вопрос порой важнее получения ответов на свои вопросы.
Что-то, автор, ты загоняешься. Открываешь Консультант - Кодексы и получаешь удовольствие. Слабоват - начинаешь с ФЗ, постановлений ПРФ. А ето всё шалости.
>>576760> читать нужно по-разному в зависимости от автораА как кого читать определяет кто, автор книги по правильному чтению? Вон анон Толстого читал наоборот от того, как автор ОП-книги советовал, кто прав то?
Не понял, оп будет копипасть каждую главу этой книженки, потому что он так скозал? Нафига этот копипаст?
>>582406Прочитай сначала одним способом, а затем другим, что мешает? Как будто тебя под страхом смерти обязывают читать книгу именно так, а не иначе.Да и вообще, я здесь не догматы проповедую, а копипасчу высказываю идеи для размышления.>>582410Да, именно так. Нафига? Ради этого >>579631 анона хотя бы. Кому моя идея не нравится, может идти мимо.
>>582613Кто сказал что это плохо? Очень хорошо. Я этому петушаре ещё калом ебало мажу, и так заставляю по улице бегать, всем о камасутре книжника рассказывать
Глава о пометках и цитатахГенис призывает отказаться от пассивного сибаритского чтения и взять в руки карандаш:> Карандаш позволяет вмешаться в текст и стать его соавтором. Я подчеркиваю то, что восхищает, и то, что раздражает, и то, что понятно до боли, и то, что непонятно до злости. На полях я спорю с автором, фиксирую свободные ассоциации, записываю посторонние мысли, которые приходят от излишней сосредоточенности.Так делали великие: Розанов, Набоков> На полях Пруста Набоков чертил схему Парижа, “Анну Каренину” украшал ее теннисный костюм, к Диккенсу он пририсовал карту Англии, к Тургеневу – распорядок дня, и всюду трогательное обращение к себе по-русски: “Посмотреть на часы”.Карандаш имеет волшебное свойство: он превращает монолог автора в диалог с читателем> Карандаш выравнивает ситуацию в отношениях с книгой. Нам он возвращает голос, ей напоминает, кто хозяин. Поэтому книга и должна быть своей: чужую надо возвращать и стыдно пачкать. Карандашную пометку, конечно, можно стереть резинкой, но делать этого ни в коем случае не следует. Библиотекой надо не владеть, а пользоваться – чего бы ей это ни стоило.В нынешнее время гораздо больше людей пользуется не бумажными книгами, а электронными. Бумажное издание все больше становится архаизмом> Копить книги дома так же глупо, как еду, когда есть супермаркет. Не удивительно, что продвинутая молодежь относится к книгам брезгливо. Для них это – древесная падаль, в которую извели живописные рощи.Тихая "цифровая революция" не может не накладывать свой отпечаток на способ пользования изданием> В оцифрованной вселенной книги теряют переплет, а значит – зависимость от порядка, продиктованного писателем. Сегодня читатель легко перескакивает с пятого на десятое. Углубляясь в попутное или постороннее, он то расширяет знание об упомянутом предмете, то вообще меняет тему. Сами того не заметив, мы уже привыкли к тому, что на экране текст постоянно ветвится. Когда-то прочитанными страницами мерили время, но для компьютерного чтения это невозможно, потому что оно разворачивается в сугубо индивидуальном ритме, который определяется любознательностью или терпением читателя.И нынешнее поколение более приучено к гипертексту, нежели просто к тексту, Википедия интереснее книги, т.к. она может ветвиться бесконечно> Для выросшего с Интернетом поколения линейное чтение требует таких же усилий, как для предыдущего – чтение нелинейное. Как всегда с прогрессом, это дорога в одну сторону.Многие используют карандаш для вычленения цитат из текста, однако это не такое уж простое дело, как может казаться на первый взгляд:> Вырванные из контекста цитаты оживают и шевелятся. Оказавшись на свободе, они остаются без хозяина и принадлежат каждому, кто подберет. К старому смыслу притекает новый, ситуационный, твой. Цитаты составляют значительную часть культурного кода страны и времени> Всякая культура настояна на цитатах, но наша особенно. Там, где нельзя выделиться положением и богатством, цитата была паролем, позволяющим выделить своих – навсегда и немедленно.Избавление цитаты от контекста имеет двойственный характер. С одной стороны> Правильно выдранная цитата в чужих устах звучит лучше, чем в авторских. Это как с анекдотами.С другой же с афористичностью речи и текста не стоит перебарщивать> когда выбрасываешь – сначала то, что нужно, а потом все, что можно, – текст истончается и затупляется, словно грифель. И ведь главное – обратно не внесешь. Обиженные слова не возвращаются в предложение, и лаконизм (спартанцев тоже никто не любил) мстит за себя одиночеством. Начиненная афоризмами страница разваливается, как стих Маяковского, и ее тоже можно набирать лесенкой.Однако афористичность - не показатель таланта. Существуют писатели, из которых "нечего выдирать", Чехов например.> Их слог не шагает, а льется, не останавливаясь на стыках. Поэтому ты никогда не найдешь того места, где все изменились, где всё изменилось, где мысль стала кредо, а слово – последним. Говоря короче, у Чехова подчеркивать нечего. И не надо.Резюме: пометки на полях книги превращают свиток в палимпсест и владение книгой - в ее пользование, позволяют монологу автора переродиться в диалог с заинтересованным читателем. Пока бумажные книги совсем не вышли из обращения, нужно писать на их полях ради собственного удовольствия и развития. Цитата - присвоенный кусочек книги, пища для размышлений и часть культурного кода, "пароль и отзыв" для отделения своих от чужих.
>>582239> Замок – это, конечно, Небеса. Точнее, как у Данте, – вся зона сверхъестественного, потустороннего, метафизического. Короче, усреднённый рецепт примерно такой. Сначала придумываешь какую-нибудь возвышенную (в том смысле, который в это слово вкладывают одухотворённые институтки) интрепретацию. Типа "Замок = Небеса".То, что интерпретаций может быть много, мы опустим. Главное, чтобы выглядело однозначно и убедительно — а для этого надо, конечно, сказать "конечно". Типа, это и так очевидно. Получается "Замок - это, конечно, Небеса". Уже хорошо! Развивать эту мысль и приводить какие-то аргументы ни в коем случае не надо! Детали неважны — это всё для мелких скучных людей.Важно следующее: надо вспомнить что-то предельно стереотипное, связанное с небесами, и назвать какое-нибудь пафосно звучащее имя. Например, Данте. Что именно там у Данте, опять же таки, похуй. Просто говоришь: "точнее, как у Данте...", а дальше институтка уже додумывает сама. Но пустоту, в которой по идее должна быть конкретика, надо чем-то заполнить. Она тут возникает чисто синтаксически. Потому институтку надо добить очередью каких-нибудь синонимов, ассоциативно связанных с "небесами": ну там "сверхъестественный", "потусторонний", "метафизический", типа того. Синонимы — это хорошо, это надёжно. Так ты сразу покажешь, что у тебя большой словарный запас, что ты начитан и знаешь, о чём говоришь. Ну и короче продолжай таким манером порыкивать и двигать бёдрами, пока не получается книга. Прерваться можно в любой момент. Книга получится ни о чём, да, но тут всегда есть изящный выход — надо просто сказать, что это типа книга о том, как надо читать книги.
>>582980Это не академическое исследование; книжка популяризирует чтение и рассчитана на невзыскательного читателя
Глава о метафорах.Формирование метафоры в писательстве похоже на инсайт, озарение, и в этом она сродни анекдоту. С анекдотом ее роднит краткость, точность и то, что хорошая метафора способна надолго засесть в мозгу. Однако, в отличие от анекдота, метафора - плод личного, а не коллективного творчества.Метафора - вешь в себе, отточенная и самодостаточная.> Настоящую метафору нельзя не узнать уже потому, что она является сразу: с морозу, еще чужая, незнакомая, дикая. Брать или не брать – решать тебе, но другой не жди. Метафору нельзя улучшить, уточнить, дополнить или обкромсать. Квант истины, она дается целиком и ни за что не отвечает. Опасность метафоры в том, что она отвлекает от сюжетной нити, уводит повествование в сторону, оттягивает фокус внимания читателя на себя> Диктуя волю автору, метафора, если ее впустить в предложение, захватывает власть над текстом, управляя им по-своему до тех пор, пока не явится другая метафора, и все начнется сначала.Самый лучший мастер метафор в русской прозе - Юрий Олеша> Метафора опасна для автора: чем она лучше, тем труднее судьба книги. В этом была трагедия моего любимого Олеши. Открыв лучшую в нашей литературе “лавку метафор”, он не смог справиться со своим товаром. Его метафоры оказались так хороши, что повествование не лепилось, а рассыпалось на две-три строки, оправлявших жемчужину... Олеша обладал ... свойством, которое Набоков считал важнейшим достоинством писателя вообще: впрыскивать в текст сравнение, вызывающее магическое превращение... (его метафоры) нужны не для того, чтобы узнать вещь, а для того, чтобы изменить ее. Высшее призвание метафоры заключается в том, чтобы стать метаморфозой. И каждый абзац Олеши являет читателю трансмутацию были в сказкуТем не менее, хороший писатель (Набоков например) может сделать метафору движущей силой текста, действующей не в лоб, а исподволь> Нащупав (скорее – открыв) в окружающем богатую возможностями метафору, автор не отпускает ее, пока та не отдаст тексту всю свою повествовательную энергию.Охота на метафоры, разгадывание их смыслов может стать увлекательным приключением для читателя> (она) позволяет внимательному читателю не только сравняться с автором, но и опередить его. Трудный, но самый увлекательный урок чтения учит, как найти секретные метафоры, разворачивающие второй, спрятанный и уже поэтому важный сюжет. Разгадывать этот шифр тем интереснее, что и сам автор о нем не всегда догадывается.Тем не менее, не в любом тексте метафора нужна и оправдана> потому что их (метафоры) заменяет действие, изображающее самое себя и ничего больше. Иногда из этого получается восхитительная проза вроде исландских саг, где я нашел всего одну метафору: Он был обременен виной, как можжевельник иглами. Метафора - отличительная черта словестности, присущая только ей.> Иногда мне кажется, что метафоры – последняя надежда словесности: их нельзя экранизировать.Резюме: метафора - плод личного озарения автора, сродни анекдоту по афористичности и эффекту, оказываеиому на читателя.Охота на метафоры, вычленение их из текста может открыть читателю подводные течения повествования.
>>583952Кстати, про экранизацию требует обсуждения. Разве нельзя в кино показать нарезку двух сцен / заострить внимание на каком-то объекте в ключевом месте, чтобы метафоризировать его?
>>584101Можно конечно же. Только метафора остается выразительным средством текста, а при экранизации произведения используются уже выразительные средства, характерные для кинематографа. Для этого, собственно, и нужен режиссер, который определяет, как именно можно передать текстовую выразительность посредством картинки.
Глава о философии.Для философских картин мира характерна нарочитая избирательность и отстраненность от реалий жизни> Мир философов никогда не бывает похож на наш, ибо они видят в нем лишь то, что им нужно.> У Зямы (приятель автора - незадачливый диссидент-книгочей) я научился, с одной стороны, не доверять философии, из-за того что она не способна разглядеть грубую действительность, а с другой – любить ее, причем – за это же.Эта избирательность редко приводит авторов теории к успешной (или хотя бы к нормальной) жизни> Биография мудрецов – история чудовищных провалов. Платона за заблуждения продали в рабство. Конфуция прогнали за жестокость, когда он казнил гастролирующих акробатов. Маркс предсказал революцию не в той стране. Гегель считал Азию безнадежной. Шпенглер ему вторил. Адорно приравнял джаз к фашизму. Виттгенштейн опроверг философию, а потом опроверг себя.Соблазн любой философской концепции - в ее попытках систематизировать мир, впихнуть его в рамки всеобъемлющей теории (как у Веллера в его "Всеобщей теории всего", у Маркса или Протопопова/Новоселова), разом объяснить всё и вся, одним махом разложить мир по полочкам> система дарит иллюзию универсальной, то есть научной, истины. Стоит ею овладеть, как возникает маниакальное желание приспособить систему к делу. И чем лучше это получается, чем убедительнее примеры, чем глаже выводы, чем шире поле применения и чем сильнее сила притяжения, тем хуже, потому что заблуждение будет длиться дольше, но кончится тем же.Пример тому - воплощение идей Маркса в СССР. Подводный камень тут как правило один - личность всегда противится прокрустову ложу любой системы и теории. Любой революционер и создатель утопии в глубине души думает "создам для них теорию, а сам буду жить, как считаю нужным, ведь я Личность". Система, подобно государству, радеет о всеобщем благе и плевать хотела на счастье отдельного индивида.> Рано или поздно выяснится, что система подходит всем, кроме тебя. Нет такой системы, чтобы я в нее вписался. Другие – другое дело. Мы просто вынуждены их упростить, чтобы они поместились видоискатель любви и ненависти. Но Я противоречит любым обобщениям, включая собственные.Можно ли верить философии? Можно, но только в пределах заданного контекста> Верить им можно лишь настолько, насколько мы принимаем выводы Гамлета или рассуждения Болконского – внутри переплета и в пределах контекста. Но уж тут философия незаменима: она углубляет реальность, защищая нас от грубой – поверхностной – действительности.С точки зрения Гениса философия не является наукой> Если философия – наука, то философов можно не читать, а знакомиться с их трудами в пересказе. Объективное знание не требует автора. Чтобы пользоваться периодической таблицей, вовсе не обязательно знать Менделеева. Кто, скажите мне, читал Ньютона?Однако отрывки мыслей и концепций могут дать читателю пищу для размышлений, помочь составить свое собственное видение мира:> расставшись (с книгой), каждый остается при своем, и я не знаю, сколько чужого стало своим, попало в подкорку и образовало то, что люди серьезнее, чем я, называют “мировоззрением”. Моя философия – неопределенная и ситуативная. Она кормится за чужим столом, предпочитая шведский завтрак.В сущности, ничто не мешает читать философские труды как сказку или притчу:> Если философия не наука, то философ – не ученый, а мудрец, волшебник из сказки, которого следует слушать, подозревая подвох. Ведь он, как пифия, не от мира сего и, в сущности, говорит стихами.Сами философы порой относились к своему знанию со значительной долей скепсиса:> Хайдеггер … приносил студентам кусок древесной коры и утверждал, что в ней больше философии, чем во всех книгах.или даже страдали от собственых умозрительных построений:> Шопенгауэр нашел противоядие от собственной философии в прекрасном… Лекарство от отчаяния этот якобы беспросветный философ находил в акте глубокого созерцания, когда мы, забыв о себе, становимся прозрачным зеркалом объекта: будь то пейзаж, дерево, скала, здание, и нам кажется, будто существует только предмет, и нет никого, кто бы его воспринимал… В сущности, это – террористический гуманизм: чтобы не ведать боли, надо стереть того, кто способен ее испытать.Генис завершает главу анекдотическим диалогом:> – Что же такое философия? – спросил я Пахомова.> – Газ флогистон.> – Но ведь его нет!> – Пока в него верили, флогистон работал.> – А когда перестали верить?> – Придумали другой флогистон.Резюме: философию трудно назвать наукой или спасением человечества от всех бед. Делает ли это бессмысленным чтение философских трудов? Нет. Чтение философии – привилегия, позволяющая побыть с философом, ощутить аромат его мысли, и прикоснуться к летописи заблуждений, грандиозных, дерзких, увлекательных и бесполезных, как история алхимии.
>>585016Нормальные книги тоже будут, "Искусство чтения" Фостера например. До них пока руки не дошли. Всему свое время.А насчет макулатуры я бы с тобой поспорил. В любой макулатуре парочка оригинальных идей нет-нет, да и отыщется. Если паре анонов хотя бы абзац из моих трудов будет небесполезен, то я не зря трудился Опять же, триггернутого долбоеба >>584977 грех не потрольбасить.
>>584808>С точки зрения Гениса философия не является наукойА этот высер чем является с его точки зрения?
>>585076Какой "этот"? Его книга, что ли? Средством сказать то, что он хочет, средством заработать гонорар или занять время. Почем мне знать?
Глава о юмореЮмор можно при желании найти везде, даже в страшных вещах типа "Бесов" Достоевского, которых Довлатов считал самой смешной книгой отечественной словесности.> Надеясь разъяснить этот феномен, Сергей всех уговаривал написать диссертацию, но к тому времени я уже убедился, что юмор не поддается толкованию. Остроумию нельзя научить, шутку – растолковать, юмор – исследовать.Настоящий юмор не имеет ничего общего с выступлениями стендап-комиков>Профессиональные юмористы казались мне отчаявшимися людьми, обреченными вымаливать смех, как несчастливые влюбленные – поцелуи. Иногда мы, слушатели, тоже сдаемся – из жалости, по слабости характера, но чаще – за компанию. В массе люди глупее, чем по одиночке, поэтому многих рассмешить проще, чем одного – собеседника, собутыльника, даже жену.Настоящий юмор, как все ценное – от эрудиции до вокала, – идет из глубины. И поэтому ценнее всего в книге - неявный, скрытый юмор. Тот юмор, который откопал сам читатель.> Чем лучше спрятан юмор, тем сильней его воздействие. Серый кардинал книги, он исподтишка меняет ее структуру, добавляя лишнее – насмешливое – измерение… Нет радости больше той, что доставляет раскопанный юмор – тот, что сам заметил, отряхнул от риторической пыли, натер до блеска и вернул на место, которое теперь уже никогда не забудешь. Я не помню своих автомобильных номеров, хотя и не менял их уже тридцать лет, но все смешное, что прочел в жизни, держится в памяти вроде татуировки.Мастерами подобного неявного юмора в произведениях являются Гончаров, Венедикт Ерофеев и Сэмюэль Беккет> Беккет редко говорил и делал лишь то, без чего нельзя обойтись, отчего его книги становились всё тоньше, а реплики все острее. “Нет ничего смешнее горя”, – говорят в его пьесе “Эндшпиль” … Беккет возводит юмор в куб с помощью трех “не”: невольное, непредсказуемое, неизбежное.Диалог - благодатная почва для юмора:> Юмор, как армянское радио, любит отвечать на вопросы. Я подозреваю, что он для того и существует, чтобы найти выход из положения, когда выхода нет. Юмор - способ выйти за пределы повседневности, избавиться от косности и инерции, возвратить человеку человечность> Гений юмора в том, что он возвращает нам парадоксальную человечность и выводит к новому. В этом я вижу ответ на коренной вопрос: смеялся ли Иисус Христос? Нет – если судить по словам евангелистов. Да – если судить по Его собственным.Юмор это преодоление традиции, слом устоев и альтернативный способ мышления> В сущности, юмор – это решенный коан. Чтобы найти ответ на вопрос, его не имеющий, надо изменить того, кто спрашивает. Христос ставит его перед выбором, столь трудным и важным, что с новой высоты прежние вопросы кажутся недостойными размышления. Проблемы, – говорил Юнг, – не решают, над ними поднимаются. Именно так, радикально сменив масштаб, поступил Христос. Удачно пошутив, Он спас блудницу от казни: Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось в нее камень.Юмор часто идет рука об руку с неожиданностью, именно поэтому он способен достучаться до самой глубины человеческой души:> смех – тоже не от мира сего. Он проскакивает в щель сознания и берет внезапностью. Всякая неожиданность нас либо пугает, либо смешит. Одно связано с другим – мы веселимся от облегчения, уже оттого, что перестали бояться.Юмор всегда выделяется, бросается в глаза и служит возмутителем спокойствия> самая удачная шутка – неуместная. У юмора, собственно, и нет своего места, потому что он всегда вместо – вместо того, что нельзя сказать или даже крикнуть.Если из жизни уходит юмор, это значит, что в ней больше не осталось ничего, и нет надежды на исправление ситуации и поводов для оптимизма> Не пороки и красота, не добродетель и зависть, а юмор умирает последним. Черный, как тень, он и следует за нами как тень – до конца. Когда студентом я писал свою первую работу, мне это еще не приходило в голову, но уже тогда моя брошюрка называлась “Черный юмор у протопопа Аввакума”: Присланы к нам гостинцы, – цитировал я “Житие”, – повесили на Мезени двух детей моих духовных. Много лет спустя, уже в Париже, выяснилось, что Синявский любил это место и часто вспоминал Аввакума в Мордовии.Резюме: юмор можно найти в любой книге, даже там, где его казалось бы и нет. Самый ценный юмор произведения - это юмор, спрятанный в глубине произведения и найденный самим читателем. Основа юмора - диалог и неожиданность, преодоление инерции и косности.
>>585750> Тот юмор, который откопал сам читатель.Сам пошутил, сам посмеялся. Чуть лучше чем выискивать смысл там, где его нет.
>>585868Не утрируй, имеется ввиду абсурдная природа юмора и чем тоньше ты чувствуешь пласты, тем яснее можно рассмотреть в них абсурдность, тем тоньше будет абсурд, он же юмор.
>>585994А то, что тебя надо лопатой по голове хуярить, пока визжать не перестанешь, ввиду имеется или как?
Все чаще приходится наблюдать, по мере старения своего окружения, — на закате жизни с человеком что-то происходит. Возможно, подходящая грань, за которой что-то может быть, но, вероятнее всего, большое ничего, настолько страшит, что заставляет усиленно строить «мостики» с реальностью. «Мостики» эти, как правило, тесно связаны с деятельностью человека. Так, многие действительно хорошие научные работники под старость начинают изобретать «теории всего» — ну т.е. на основе своего узкоспециального опыта пытаются формировать очень общие модели, и мелкие наблюдения из жизни становятся им питательной почвой для формирования глобальных обобщений. Как сейчас помню, когда один очень пожилой председатель одного из крупнейших диссертационных советов в России на семинаре, предназначенном для молодых аспирантов/докторантов (куда меня занесло исключительно из желания послушать одного конкретного спикера) в своем выступлении презентовал нам... ни много ни мало «всеобщую теорию познания». Теория эта сводилась к двум линейным графикам, которые призваны были проиллюстрировать развитие человеческой мысли за всю историю
Я сидел и думал — как же люди по-разному сходят с ума. Кто-то сходит вот так, кто-то иначе, но это неминуемо сводится к попыткам «заякорить» себя. Инструментарий, понятное дело, будет у всех разных.Данная книга называется: «Уроки чтения. Камасутра книжника». И название уже обманывает — никаких «уроков» в данной книге нет. Что такое урок? Урок — это система; когда материал разбит на уроки, значит автор данного курса предусматривал какую-то систематизацию, последовательность, иерархичность в подаваемых знаниях. Систематизация вообще не конек ни данной книги, ни автора — автор ничтоже сумняшеся сам признается, что с систематизациями в жизни у него не удалось, и никогда у него это не получалось делать (что странно, будучи выпускником Латвийского университета, который, конечно, хоть и не Тартуский, но косвенно связан с именем великого Ю.М. Лотмана ). Более того, автор идет дальше, смело отрубая, что систематизации только мешают — интуитивная каша, дескать, значительно лучше сухости систем и жесткости логики. Посыл этот на разные лады будет повторен несколько раз. Вот эти самые «уроки» без «уроков», «Камасутру» (книгу, кстати, досаточно хорошо структурированную) без структуризации нам и предстоит читать — вернее жевать нечто недопереваренное, не до конца осмысленное, а, скорее, просто наваленное в кучу.О чем нам предстоит узнать? О литературе, Боге, слове, Боге, чтении, Боге, Библии, Боге, календаре Майя, Боге, Солженицыне, Жириновском, сюжете, Боге, Ходорковском, Боге, ребе из Любавичей Шнеерсоне, Боге, Гоголе, Боге, цензуре, филологии и, конечно же, куда без него — о Боге. Главная аналогия, упорно не желающая отлетать за не столь длительное чтение — поздние годы Гоголя, то самое старческое заглядывание в небо, граничащее с безумием, вылившееся в Избранные места из переписки с друзьями и Размышления о божественной литургии. Жанр этот никакие не «уроки», и даже не «камасутра» — данный сборник разнородных очерков ничего не дает в плане понимания книги для читающего человека, ибо у него уже есть свой аппарат, а не читающему он просто будет неинтересен. Данный сборник это просто такая старческая попытка «систематизации» (видно, что автор этого желает даже в названии, но видно, что автор в этом не умеет, и даже не хочет себе признаться, что надо бы уметь) без необходимого для этого методического аппарата. В результате эти разнородные очерки состоят из:1. Очень недурных авторских суждений, явно, продуктов долгой мыслительной деятельности и большого читательского опыта — а-ля: «Классиков надо читать не с лупой, а с биноклем» или аналогий «Гоголь — русский Маркес» (редакторы, предусмотрительно, самое интересное вынесли в самое начало — поэтому если вам надоело, и чувствуете, что пора бросить — смело бросайте. Дальше будет только хуже);2. Стандартная каша в голове постсоветского интеллигента — бурное удивление что, оказывается, цензура существовала не только в СССР, но и в Англии. Данное утверждение написано с таким неподдельным шоком, что становится понятно, что перед нами рафинированный представитель советской образованщины (сам автор данного слова не стесняется. а даже бравирует);3. Попытка поделиться какими-то практическими советами, вроде чтения с карандашом. Для кого это — малопонятно. В те времена, когда я читал без карандаша — никто бы меня не убедил его взять в руки. Когда мне понадобился карандаш (ладно — твердый текстовыделитель) — мне не нужен был чей-то совет для этого;4. Забивание остального места высосанной из пальца актуализацией, вообще не имеющей к обозначенной теме отношения. Зачем, спросите вы, Ходорковский или Жириновский в данной книге, в данной теме? Вы правы — они тут просто так. Это какие-то разорванные мемуары, которые мелко нарублены, свалены в кучу да перемешаны.Я не против разовых наблюдений автора из серии: «Кривое зеркало вмещает больше» или «Историческая проза нужна чтоб погрузиться в эпоху, а приключенческая чтоб подслушать эпоху» — мне бы хотелось, чтоб это были не кучи разнородных сведений, из которых с лупой приходится выковыривать жемчужные зерна, коих тут, прямо скажем, совсем немного — а нечто большее. В данном случае мы видим классическое: «Что в голове — то и на бумаге».Бывают люди с изначально вышколенным методическим аппаратом — даже когда они что-то пишут экспромтом, видно, что за написанным есть система, есть некий замысел. Увы, такие далеко не все — из козырей в руках у автора только язык, настоятельно вводящий в транс. С литературной точки зрения написано неплохо, но, опять же, к «урокам» это отношения не имеет. Бедность методического аппарата автора, к сожалению, равно как и непонимание, зачем он нужен, не были преодолены на страницах. Вот и получаем мы тезисы вроде: «Бог как секс — не переносит разговоры про себя». Неплохая мысль — но подведи ты под это что-то стоящее. Дай пример, объясни, почему так. Ты же литературовед, в конце концов. Строго следуя своей концепции литературного гедонизма автор не хочет утруждать себя неприятной для него аналитической или исследовательской работой — подчас неплохие тезисы просто висят в воздухе.Раздел, где автор размышляет о науках, системологии, философии — боюсь, заставит дергаться глаз не только у меня. Сказать, что это примитивно и незрело — это не сказать ничего. Трагедия неплохого специалиста в своей области — за рамками её он начинает нести ахинеию с той же самоуверенностью, что есть в его действительно профессиональных суждениях. Не читать же всерьез эти надоевшие противопоставления Восток и Запада, которые мгновенно выдают незрелого философа?Куски мемуаров, которыми обильно пересыпана книга, немного позволяют понять самого автора. Ключ в одном слове — инфантильность. Автор мечтал всю жизнь учиться, и никогда не работать (важный маркер — учеба это подготовка к жизни. Когда человек мечтает готовиться к жизни вместо самой жизни — это об очень многом говорит). Автор мечтает читать, т.е. качаться на волнах, создаваемых великими писателями — именно поэтому Достоевский неприемлем, т.к. мешает нежиться, а больше невротизирует своими текстам, а Толстой замечателен, ибо нет там чего-то, что выбило бы из седла читателя. Продолжая мысль автора что «филолог — не обязательно писатель», и что он, дескать, завидует «настоящим» писателям — я продолжу, что люди, публично отрицающие ценность систематизации, втайне завидуют тем, кто это умеет делать, и даже книги называют в соответствии со своим тайным комплексом.Еще одна биографическая важная черта — автор задался целью уничтожить сюжет. Дескать, сюжет только вредит. А вот без сюжета будет... и очень удивился, когда у него ничего не получилось. Это удивление он сохранил, похоже, и до сегодняшних дней — еще один штрих к портрету. Последняя история — как автор пытался найти «русский роман». Разумеется, автор не дал определение, что же он хочет найти, ограничившись этой заведомо неясной формулировкой. Мигом выведя, что «Милый друг» это идеально французский роман, автор стал искать «русский роман» — старательно отметая все. Пушкин сильно европейский, поэтому он не может быть русским. У Гоголя много чертовщины, поэтому он не может быть русским (!!!). У Достоевского тоже ничего русского. Нет особого русского и у Толстого — там аристократия описана нерусская. Ну т.е. русская, но как нерусская. Побегав за своим хвостом, автор признался, что миссия то невыполнима. От таких поисков, в сопровождении с такими рассуждениями, хочется рыдать. Трагедия эмпирики без должной степени теоретизации.Завершить данный отзыв хочу смысловой цитатой из автора: «Русский язык нужен не для того чтоб донести мысль, а чтоб размазать её». Глядя на эти «уроки» без уроков, честно говоря, даже не знаешь, что возразить. Размазано так размазано.
>>590671Скорее всего, его остановила обычная лень. Сколько раз же она спасала человечество от всякой надуманной хуйни и воплощения безумных прожектов. И вот опять не подвела.
