Какой бы человек умный ни был, сколько бы книг он ни прочитал, он просто не может знать, что ночь кончится. От того и тревожен он. От того и говорит с богами, людьми которых рядом нет. От того он спешит забыться сном, когда приходит тёмная пора. Считает часы до рассвета.
Когда человек уходит, он уходит навсегда, это правда и истина, всё остальное слова и ложь. Когда человек уходит, с ним прощаются, его прощают, а если не прощают, то после себе не могут простить. Потому что нет смерти большой и маленькой, нет расставания временного и бесконечного, а есть одно и только одно.
Один раз потеряв, никогда не найдёшь. Так что пой панихиду, храни светлую память, будь благодарен.
Женщины положительно удивительные существа, волшебные. За столь короткий срок Рая превратилась из куколки в гусеницу, из гусеницы в бабочку и я не удивлюсь, что по прошествию времени с ней произойдёт ещё столько же изменений. Зато кот по имени Кант разве что имя сменил, всё также гоняет по мастерской крышечки и любит сидеть на спинке стула.
Дни похожи один на другой как речные камни. Камни, камни, камни. Первое что вижу во сне - камни. Речной голыш, мокрый, покрытый зелёнкой водорослей.
Самое негативное с чем столкнулся за эти дни - радио. Музыка сводит с ума, дикторы пронзительно тупы, от прослушивания становлюсь нервным и матюкливым. В ротации у них трэков не очень много, одну песню проигрывают по три раза в день. Как услышу отвечаю громогласным выпадом в сторону автора. Язвительно коверкаю строки припева, кривляюсь, посылаю проклятия и плююсь. Русский рок как оказалось в большинстве своём говно.
Вчера пытался разнообразить свое бытие: надел белый китель, пил шампанское все утро, ел штрудель с пуделем. Затем выкурил сигару, поднялся к сeбе и выстрелил в виски из двух револьверов. Вечером же кормил дворняг пельменями за что был отруган сторожем. Сторож в свою очередь был послан нахуй.
Бунин откровенно начинает раздражать. Я признаю его гений, но сил уже нет эти тёмные аллеи читать. В конце каждого рассказа истерично хихикаю: то яду она напьётся, то он под поезд бросится, то где-то в Костроме, в снегу, насмерть замёрзнет хромой щеночек.
В небе каждую ночь творится безумие. Тут, даже я, своим кротовьим прищуром, умудряюсь рассмотреть млечный путь. Всё звезды как в планетарии, как на ладони. И солнечная система видна, и планеты все, и даже наша старушка земля, со всеми её континентами реками и городами. А если вглядеться посильнее, то вижу себя, на тёмном деревенском дворе задравшего патлатую голову и забывшего о сигарете.
Параллельно с нами работают два брата, старший и младший, обоих как ни странно зовут Витя. Зачем-то наплёл младшему, что я канибал и теперь он меня боится. Старший же скрывает бутылку водки в летней кухне и через каждые пять минут бегает за причастием. Недавно открыл мне теорию заговора, явно просто переделал под неё какой-то фильм.
Кстати, напарника моего тоже зовут Витей (удивительно популярное имя). Привычку запивать рабочий день полторашкой пива он не изменил. Всё время спрашивает меня за баб. Ну, а как я ему объясню, что есть бабы, а есть ты? Объяснить, что ты богиня и песня не смогу, смогу станцевать, но не буду - не поймёт.
Твой на целую вечность
Полковник Никто
Боюсь, что заброшу. Уже меньше желания что-то писать, а вразумительных причин найти пока не могу.
Праздник второй день, пьют мужики, громко говорят, громко смеются, на улице дождь. По улице Голенева, не доходя до железной дороги, начала цвести сирень, рядом с ней вишня. Пьяная женщина молила бога дать на проезд, лезла целоваться, по борцовски хватала за руки. В мире смятение, из-за того, что я потерял ноту. Верхняя губа и рассекатель воздуха должны образовывать эллипс. Этого не происходит из-за того, что в мире смятение.
Дождь обещал быть ещё вчера, запахом сообщил о прибытии. Мёрзнут локти, небо затянуто плёнкой. Нота прячется в груди, спереди, слева и сверху. Чтобы найти её нужно забыть о поиске, о положении тела. Нужно, чтобы в стране под названием Эхо, наступила тишина. И тогда луна взойдёт за монастырской оградой.
Тяжело вздохнул когда не нашёл флейту, четыре раза кружился по дому, надежду не терял, заглянул под кровать дважды. Удачно нашёл спрятанные сигареты, что заставляет меня относиться к ним как к небольшой одноразовой флейте, на которой можно исполнить мелодию "тихий треск сухих, сгорающих трав, в тишине", или "дым исчезающий за спиной".
Над забором ель, в её тени прохладно. Лучи меж ветвей в них мошки становятся видимыми, вьются, идут на сближение и отдаляются уносимые ветром , о чем они говорят? Где-то поют скрытые птицы, мало того, они ещё и видят этот мир. Этого достаточно
Гигантское солнце, трактор делово копошится в черноземе. Дальше город, в нем тысяча светло-синих церквей, люди там не молятся, они уже спасены. Заправка, утро, две девушки в жёлтом, громко ругают Кристину, тянут протяжное а. Солнце всё ярче, всё больше. Город с церквями, в сизой дымке, залит лучами, на луковках блики. Уставший лебедь из покрышки склонил к земле голову, охранник сидя за столом смотрит сериал про охранников. Самая громкая, самая голубоглазая и самая длинноносая выругавшись в сласть, что-то мурлычет под нос. Нет, не выйдет она на работу двадцатого числа и в октябре тоже не выйдет и пускай Кристина зарубит себе на носу. Есть только два праздника, два дня рождения, ребёнка её и её. А Кристина - пизда-а-а-а. Голос её набирает силу, теперь она поёт и поёт мелодично. Солнце вырастает до невообразимых размеров, всё меркнет во славе его, мир исчезает. Но ладонь моя больше.
Великое множество, желтоголовая орда царствует, на зелёных полях сражений, марширует победно по всей необъятной от юга до севера. Им тесно, их больше. Полу сноб в полу сон впадает. Я бы мог её вылепить но не делаю, потому что больно. Пассажир запрокинув голову, сифоном сипит.
Дождь кончился, на лобовом стекле капли остановили свой бег, в ртуть обратились.
Вот уже неделю мы на севере, ночи белеют, погода в переменчивом настроении. Наша берлога стоит на краю леса, практически в лесу, под тополем белолисткой. Рядом сосна с раздвоенной макушкой - большая редкость. Бывают закаты.
Свет первых впечатлений потускнел и сменился методичным повторением. В качестве развлечения делаем мебель, шумно готовим и убираем.
Поутру, в записной книжке, я обнаруживаю странные записи, писал я, писал ночью, сквозь сон, что они значат - не знаю.
Быльё в лесу странное.
Три минуты по тропинке огибающей болото и ещё четыре по грунтовой дороге. Сначала будет густой и тёмный смешанный лес, потом очень светлый сосновый, а потом - озеро. Облака над ним неподвижны, если смотреть не дольше секунды. Хожу туда через день и все там разное каждый раз. И свет, и вода. Если не бегать взглядом, то видно, что волны движутся во все стороны. Однажды на озере случился ветер и флейта сама по себе заиграла, без меня.
Улитки здесь другие, но так же любят дождь. Деревья нарядились в тюльпаны, нет не осень, просто закат.
.
Всепобеждающий одуванчик торжествует. Ровно неделю назад хозяин участка деловито согрешил газонокосилкой по траве. Чем ему она не угодила, чем не понравились ему свежие одуванчики и ещё какие-то желтенькие и беленькие цветочки? Почему с хмурой мордой он завёл сначала одну машику и раз прошёлся, затем другую и два. Сидя на лесах я заметил, что многие в этих лесных краях имеют такую же слабость. И вот они снова здесь, над травой виднеются их гордые головы. А те, что в лесу уже белесые, даже серебряные.
Стрекоза брошью на ели, а в озере небо. Облака как панцирь, как крокодилья кожа. Перевернутые тучи низко тела свои тянут. Плоскость. Зачем придумывать сравнения, если ни с чем не сравнить?
Первый вдох и резким холодом наполнены лёгкие, первый крик растянулся в песню длиною в жизнь. Не страшно, что к боли можно привыкнуть, страшно то, что из этой боли мы состоим.
Птицы оставляют паузу для партнёра, если тот молчит повторяют отрывок. Мир мерцает. Разум подобен обезьяне. Чтобы освободиться нужно замкнуть полюса.
Шорох ночью в лесу, как спать не хотел, а сразу собрался.
Лес после дождя встряхнулся как собака, намочил дважды сушенные штаны. Гусеница на тонкой паутинке корячится с дерева, у коллег состояние примерно такое же - подвешенное. Серо, видимо уже осень, грибы внезапно появляются на тропинках, разрастаются до абсурдных размеров и куда-то исчезают.
Если смотреть на дерево из дерева, снизу вверх, то до жути оно напоминает глаз. Во сне сегодня был атаманом лихим и спасал нэньку Украину от узурпаторов. Сквозь дождь солнце, сквозь слезы смех. Чай закончился, остался каркаде, кислый и непонятный.
Сегодня суббота, хочется в Питер, и не хочется одновременно, после Питера так тяжело в лес обратно. Нужно чтото решать скорее, через час уедет последняя маршрутка. Решить не могу, тяну время, курю сигареты с ароматом веника.
Видел гусеницу, ударил шмеля в лицо, много спал. Пил чай, пил кофе, много курил. Не знал рождения, не знал смерти, видел вечность. Я не говорю, что так жить нельзя, просто немножечко устал. Вот бы на море.
Песок хрустит под ногами, ветер запустил свои пальцы в макушки деревьев, то тут то там шелест листьев, вдалеке глухо музыка, знакомый мотив. По трассе проедет машина, в доме засмеются, птица робко что-то скажет в осень. Я кружусь с закрытыми глазами, вальсирую под песню дракона с мёртвого древа.
Если представить человека точкой, что непрерывно сканирует внутреннее и внешнее пространство выявляя угрозы и цели высокого приоритета, если заставить эту точку застыть на секунду, или же наоборот увеличить частоту её мерцания на максимум...
Никогда не любил троеточия, но можно ли выразить словами, что будет после остановки? Можно только попробовать её остановить.
А ещё после, фрактальная красота нового мира без имён явит себя, если забыться на секунду, одну только секунду, как утверждал Владимир Палыч - не бывает пары секунд. И этот мир будет лучше предыдущего.
Вчера я курил в темноту, а из темноты мне отвечал светлячок.
Диван пыльный, подушек мало. Наверное умение заключается в том, чтобы погружаясь в сонное состояние и выуживать оттуда фразы неприменимые в быту, направляя облекать их в форму.
В зеркале мой двойник, с ним я играл в детстве, с опаской. А вдруг раньше моргнет? Пугал он меня. Иногда виделось мне непосредственно перед сном, что он живой, ходит и творит всякое от моего (чьего?) имени. Становилось невыносимо страшно, затем я засыпал, чтобы по пробуждении напрочь забыть.
Тополь вчера был покрыт степной пылью, белый весь был. Дождь собьет пыль. Две собаки у забора, жених чёрный, серьёзный. Неказистый, от того и серьёзный, порыкивает. Птички здесь добрые. Чирикают, сидят парочками, играют в догонялки. А что если догонит? Схватить то нечем, рук то и нет.
В сортире живёт оса, с длинными задними ногами, очень тактичная. Старое гнездо я смахнул веником, но, видимо, не её это жилье, а жилье её мамы или бабушки. Сама она прячется в щелюке под потолком. Если случается нам столкнуться в проходе, она всегда уступает дорогу. Соседями ей - великое множество пауков больших и малых я дважды наматывал их на веник вместе с паутиной, но они целеустремлённо возвращались назад. Теперь при виде меня паучихи - мамаши дрожащими лапками цепляются за паутинные шарики с паучатами.
Море очень холодное, отдыхающие находясь в безвыходном положении совершают водные процедуры.
Сон не идёт.
Ефим вчера был немногословен и будто бы чем-то обижен. Третий день он крепит бак к летнему душу. Пришёл и даже не поздоровался.
- Дай фумку - потребовал он.
Фумка поступила в его полное распоряжение и он сосредоточенно стал наматывать её на трубу. Ефим - уральский паренёк неопределённого возраста, а в Крым его перевезла родная мать. Теперь он днем трудится в строительном магазине, по вечерам шабашит. Где уж тут, когда бы, любоваться степными травами, да и на черта они сдались. А море? Про море никто из местных тут особо и не вспоминает.20