Всероссийская акция памяти «Блокадный хлеб»
Аноним28/01/21 Чтв 07:25:51№92414491
3
6
☝27 января 2021 года проходила Всероссийская акция памяти «Блокадный хлеб», приуроченная ко дню полного освобождения Ленинграда от блокады. Волонтеры знакомили жителей села с историей войны и давали возможность ощутить, что же собой представляли 125 грамм хлеба, получаемого блокадниками на сутки. Хлеб в ноябре 1941 года выглядел совсем не так, каким мы привыкли его сейчас видеть. Он состоял из обойной муки (57%), овсяной муки (20-30%), подсолнечного жмыха (10%), соли (3%) и солода (2-3%). Формы для выпечки смазывались соляровым маслом: ничего другого в осажденном городе не было. В начале акция с волонтерами была проведен беседа по данной теме и просмотр фильма. В завершение акции волонтеры пили чай с кусочкам хлеба то. https://vk.com/wall-30291005_5853
Один хрен ели то что по дороге через ихнее озеро привезли, свое что было съели наверняка в первые месяцы блокады. Так что не особо питухов из питера советское правительство жаловало, говном всяким кормя.
>>9241449 (OP) >из обойной муки (57%), овсяной муки (20-30%), подсолнечного жмыха (10%), соли (3%) и солода (2-3%). А сейчас это называется экохлеб и продаётся в несколько раз дороже обычного хлеба
>>9241498 Не соляркой, а соояровым маслом. Соляровое масло – это фракция нефти, полученная в результате обработки щелочью. Она характеризуется вязкостью в пределах 5-9 мм2/с и температурой выкипания 200-400ºС.
>>9241538 > население Ленинграда считалось неблагонадежным
Благонадёжного населения в СССР не было, увы. Всё население досталось от клятого царизма, а новое, благонадёжное не до конца население появится только через два поколения, то есть уже после войны.
Я ВОТ НЕ ПОНИМАЮ А ЧТО ТАКОЕ БЛОКАДА? ТИПА НУ ЛОГИЧЕСКИ ЭТО ТЕБЯ ЗАБЛОКИРОВАЛИ В ГОРОДЕ НО ПОЧЕМУ НЕМЧУРА ПРОСТО НАХУЙ ВСЕХ НЕ ВЫРЕЗАЛА В ПЫНЕГРАДЕ? ИЛИ ПРОСТО ТАКАЯ ТАКТИКА ЧТО БЫ ПАТРОНЫ НЕ ТРАТИТЬ ЗАМОРИТЬ ГОЛОДОМ?
>>9241552 СССР это РИ2.0 был - в элите под кого не копни окажется бывший царский офицер или дворянин ебаный. Так и мучаемся до сих пор, живем при царизме
>>9241560 Город был блокирован лишь частично, немчура туда не заходила так как ждала что город сдастся сам, так как немчура была в курсе что в Ленинграде у массы населения есть счеты к советской власти , которая у них все отобрала. А Сталин и Берия поступили нестандартно, просто перекрыли пайку ленинградцам, чтобы если немчура войдет в город встречать их с солью-хлебом выходить было некому. Нужные люди в Ленинграде всю блокаду питались как надо. Об этом даже коммунист Лихачев подробно рассказывал, он в блокаду был студентом
>>9241449 (OP) > 27 января 2021 года проходила Всероссийская акция памяти «Блокадный хлеб» > Хлеб в ноябре 1941 года выглядел совсем не так, каким мы привыкли его сейчас видеть. Он состоял из обойной муки (57%), овсяной муки (20-30%), подсолнечного жмыха (10%), соли (3%) и солода (2-3%). Формы для выпечки смазывались соляровым маслом: ничего другого в осажденном городе не было. НЕ ЖДЕМ А ГОТОВИМСЯ!
>>9241583 С чего ты решил что я поддерживаю нацизм , але. То что блокадный голод спровоцирован и организован искусственно, чтобы не допустить саботажа обороны и сопротивления немцам, это не секрет вообще то. Потому что в Ленинграде даже после 37 года оставалась куча народу которые ждали что придут немцы и вернут им все что у них забрала советская власть в 1917 году
>>9241627 Ну по крайней мере согласно нынешним поправкам в конституцию то что блокадный голод был создан искусственно это искажение исторической правды. Во всех учебниках и передачах россиянам рассказывают другое. Или это иноагенты пробрались?
>>9241588 >>9241580 >>9241577 >>9241578 >>9241644 Популярная какая это вещь смотрю, дневник рибковского ваш. Где на фотографии и сканы посмотреть можно? Я кстати петербуржец - в каком музее искать?
>>9241698 А пыню за клевету про галоши мне случайно не засудить? Найди хоть одно сми без фейкометчества, идиот. Уже список шизоидов известен каждому, типа германа пятова или михаила карпова. На этот высер про дневник рибковского даже манярхист холмогоров в свое время затриггерился - настолько ебанутый был фейк. Но лахтошлюшки продолжают его репостить.
>>9241538 Это бессмысленно. Ленинград это слишком большой транспортный узел, отличное место для плацдарма при нападении, если морить голодом его защитников НАМЕРЕННО - они с большей вероятностью перемрут и не смогут защищать город, подставляя тем самым голову вождя на плаху.
>>9241750 Голодом морили только гражданское население. Солдаты, матросы, войска НКВД и Ленсовет питались нормально. А вот остальное население мерло как мухи.
>>9241449 (OP) > 27 января 2021 года проходила Всероссийская акция памяти «Блокадный хлеб» Первый раз про эту хуйню слышу, что либерахи только не придумают лишь бы очернить и обсмеять подвиг нашего народа
Олег толкнул дверь ногой и вошел в булочную. Народу было немного. Он прошел к лоткам, взял два белых по двадцать и половину черного. Встал в очередь за женщиной. Вскоре очередь подошла.
– Пятьдесят, – сказала седая кассирша.
Олег дал рубль.
– Ваши пятьдесят, – дала сдачу кассирша.
Прижав хлеб к груди, он двинулся к выходу. Выйдя на улицу, достал полиэтиленовый пакет, стал совать в него хлеб. Батон выскользнул из рук и упал в лужу.
– Черт… – Олег наклонился и поднял батон. Он был грязный и мокрый. Олег подошел к урне и бросил в нее батон. Затем взял пакет поудобней и двинулся к своему дому.
– Эй, парень, погоди! – окликнули сзади.
Олег оглянулся. К нему подошел, опираясь на палку, высокий старик. На нем было серое поношенное пальто и армейская шапка-ушанка. В левой руке старик держал авоську с черным батоном. Лицо старика было худым и спокойным.
– Погоди, – повторил старик, – тебя как зовут?
– Меня? Олег, – ответил Олег.
– А меня Генрих Иваныч. Скажи, Олег, ты сильно торопишься?
– Да нет, не очень.
Старик кивнул головой:
– Ну и ладно. Ты наверняка вон в той башне живешь. Угадал?
– Угадали, – усмехнулся Олег.
– Совсем хорошо. А я подальше, у «Океана», – старик улыбнулся. – Вот что, Олег, если ты и впрямь не спешишь, давай пройдемся по нашему, так сказать, общему направлению и потолкуем. У меня к тебе разговор есть.
Они пошли рядом.
– Знаешь, Олег, больше всего на свете не терплю я, когда морали читают. Никогда этих людей не уважал. Помню, до войны еще отдали меня летом в пионерский лагерь. И попался нам вожатый, эдакий моралист. Все учил нас, пацанов, какими нам надо быть. Ну и, короче, сбежал я из того лагеря…
Некоторое время старик шел молча, скрипя протезом и глядя под ноги. Потом снова заговорил:
– Когда война началась, мне четырнадцать исполнилось. Тебе сколько лет?
– Тринадцать, – ответил Олег.
– Тринадцать, – повторил старик. – Ты про Ленинградскую блокаду слышал?
– Ну, слышал…
– Слышал, – повторил старик, вздохнул и продолжил: – Мы тогда с бабушкой да с младшей сестренкой Верочкой остались. Отца в первый день, двадцать второго июня, под Брестом. Старшего брата – под Харьковом. А маму на Васильевском, в бомбоубежище завалило. И остались мы – стар да мал. Бабуля в больницу пристроилась, Верочку на дежурства с собой брала, а я на завод пошел. Научили меня, Олег, недетской работе – снаряды для «Катюш» собирать. И за два с половиной года собрал я их столько, что хватило бы на фашистскую дивизию. Вот. Если бы не начальнички наши вшивые, во главе со Ждановым, город бы мог нормально продержаться. Но они тогда жопами думали, эти сволочи, и всех нас подставили: о продовольствии не позаботились, не смогли сохранить. Немцы Бадаевские склады сразу разбомбили, горели они, а мы, пацаны, смеялись. Не понимали, что нас ждет. Сгорело все: мука, масло, сахар. Потом, зимой, туда бабы ходили, землю отковыривали, варили, процеживали. Говорят, получался сладкий отвар. От сахара. Ну, и в общем, пайка хлеба работающему двести грамм, иждивенцу – сто двадцать пять. Как Ладога замерзла, Верочку – на материк, по «дороге жизни». Сам ее в грузовик подсаживал. Бабуля крестилась, плакала: хоть она выживет. А потом уже, когда блокаду сняли, узнал – не доехала Верочка. Немцы налетели, шесть грузовиков с детьми и ранеными – под лед…
– Вот, Олег, какие были дела. Но я тебе хотел про один случай рассказать. Вторая блокадная зима. Самое тяжелое время. Я, может, и вынес это, потому что пацаном был. Бабуля умерла. Соседи умерли. И не одни. Каждое утро кого-то на саночках везут. А я на заводе. В литейный зайдешь, погреешься. И опять к себе на сборку. Вот. И накануне Нового года приходит ко мне папин сослуживец, Василий Николаич Кошелев. Он к нам иногда заглядывал, консервы приносил, крупу. Бабулю хоронить помог. Заходит и говорит: ну, стахановец, одевайся. Я говорю – куда? Секрет, говорит. Новогодний подарок. Оделся. Пошли. И приводит он меня на хлебзавод. Провел через проходную – и к себе в кабинет. А он там секретарем парткома был. Дверь на ключ. Открывает сейф, достает хлеб нарезанный и банку тушенки. Налил кипятку с сахарином. Ешь, говорит, стахановец. Не торопись. Навалился я на тушенку, на хлеб. А хлеб этот, Олег, ты б, наверно, и за хлеб-то не принял. Черный он, как чернозем, тяжелый, мокрый. Но тогда он для меня слаще любого торта был. Съел я все, кипятком запил и просто опьянел, упал и встать не могу. Поднял он меня, к батарее на тюфяк положил. Спи, говорит, до утра. А он там круглые сутки работал. Отключился я, утром он меня разбудил. Опять накормил, но поменьше. А теперь, говорит, пойдем, я тебе наше хозяйство покажу. Повел меня по цехам. Увидел я тысячи батонов, тысячи. Как во сне плывут по конвейеру. Никогда не забуду. А потом заводит он меня в кладовку. А там ящик стоял. Ящик с хлебными крошками. Знаешь, его в конце конвейера ставили, и крошки туда сыпались. Вот. Берет Василий Николаич совок – и мне в валенки. Насыпал этих самых крошек. Ну и говорит: с Новым годом тебя, защитник Ленинграда. Ступай домой, на проходной не задерживайся. И пошел я. Иду по городу, снег, завалы, дома разбитые. А в валенках крошки хрустят. Тепло так. Хорошо. Я тогда эти крошки на неделю растянул. Ел их понемногу. Потому и выжил, что он мне крошек этих в валенки сыпанул. Вот, Олег, и вся история. А вот и дом твой, – старик показал палкой на башню.
Олег молчал. Старик поправил ушанку, кашлянул:
– И вот какая штука, Олег. Вспомнилось мне все это сейчас. Когда ты батон белого хлеба в урну выбросил. Вспомнил эти крошки, бабушку окоченевшую. Соседей мертвых, опухших от голода. Вспомнил и подумал: черт возьми, жизнь все-таки сумасшедшая штука. Я тогда на хлебные крошки молился, за крысами охотился, а теперь вон белые батоны в урну швыряют. Смешно и грустно. Ради чего все эти муки? Ради чего столько смертей?
– Ну… знаете. Я это. В общем… ну больше такого не повторится.
– Правда? – грустно улыбнулся старик.
– Ага.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Ну и слава богу. А то я, признаться, волновался, когда с тобой заговорил. Думаю, послушает, послушает парень старого пердуна, да и сбежит, как я тогда из пионерского лагеря!
– Да нет, что вы. Я все понял. Просто… ну, по глупости это. Больше никогда хлеб не брошу.
– Ну и отлично. Хорошо. Не знаю, как другие, а я в ваше поколение верю. Верю. Вы Россию спасете. Уверен. Я тебя не задержал?
– Да нет, что вы.
– Тогда, может, теперь ты меня до дома проводишь? Вон до того.
– Конечно, провожу. Давайте вашу авоську.
– Ну, спасибо, – старик с улыбкой передал ему авоську с хлебом, положил ему освободившуюся руку на плечо и пошел рядом.
– А где вас ранило? – спросил Олег.
– Нога? Это отдельная история. Тоже не слабая, хоть роман пиши.. Но хватит о тяжелом. Ты в каком классе учишься?
– В шестом. Вон в той школе.
– Ага. Как учеба?
– Нормально.
– Друзья есть верные?
– Есть.
– А подруги?
Олег пожал плечами и усмехнулся.
– Ничего, пора уже мужчиной себя чувствовать. В этом возрасте надо учиться за девочками ухаживать. А через год-полтора можно уже и поебаться. Или ты думаешь – рано?
– Да нет, – засмеялся Олег. – Не думаю.
– Правильно. Я тоже тогда не думал. После блокады знаешь сколько девок да баб осталось без мужей. Бывало, идешь по Невскому, а они так и смотрят. Завлекательно. А однажды в кино пошел. Первое кино после блокады. «Александра Невского» показывали. А рядом женщина сидела. И вдруг в середине фильма чувствую – она мне руку на колено. Я ничего. Она ширинку расстегнула и за член меня. А сама так и дрожит. Я сижу. А она наклонилась и стала мне член сосать. Знаешь, как приятно. Я прямо сразу и кончил ей в рот. А на экране – ледовое побоище! А она мне шепчет – пошли ко мне. Ну и пошли к ней. На Литейный. Еблись с ней целые сутки. Что она только со мной не делала! Но сосать умела, просто как никто. Так нежно-нежно, раз, раз и кончаю уже. Тебе никто не сосал?
– Ничего, все впереди. Вот мы и пришли! – Старик остановился возле блочной пятиэтажки. – Вот моя деревня, вот мой дом родной. Спасибо тебе за прогулку.
– Да не за что, – Олег передал старику авоську.
– Ага! А это что за дела? – Старик показал палкой на зеленый строительный вагончик, стоящий рядом с домом под деревьями. Дверь вагончика была приоткрыта.
– Я, как старый флибустьер, пройти мимо не могу. За мной, юнга! – махнул он авоськой и захромал к вагончику.
Олег двинулся следом.
– Дверь открыта, замка нет, свет не горит. Никак, побывали краснокожие!
Они подошли к вагончику. Старик поднялся по ступенькам, вошел. Нащупал выключатель, пощелкал:
– Ага. Света нет. За мной, Олег.
Олег вошел следом. Внутри вагончика было тесно. Пахло краской и калом. Уличный фонарь через окошко освещал стол, стулья, ящики, банки с краской и тряпье.
– Ну вот, – пробормотал старик и вдруг, отбросив палку и авоську, опустился перед Олегом на колено, неловко оттопырив протез. Его руки схватили руки Олега:
– Олег! Милый, послушай меня… я старый несчастный человек, инвалид войны и труда… милый… у меня радостей-то хлеб да маргарин… Олег, миленький мой мальчик, прошу тебя, позволь мне пососать у тебя, милый, позволь, Христа ради!
Олег попятился к двери, но старик цепко держал его руки:
– Миленький, миленький, тебе так хорошо будет, так нежно… ты сразу поймешь… и научишься, и с девочками тогда сразу легче будет, позволь, милый, немного, я тебе сразу… и вот я тебе десятку дам, вот, десятку!
Старик сунул руку в карман и вытащил ком бумажных денег:
– Вот, вот, десять… двадцать, четвертной, милый! Христа ради!
– Ну что… – Олег вырвал руку и выскочил за дверь, сбив со стола банку с окурками.
Потеряв равновесие, старик упал на пол и некоторое время лежал, всхлипывая и бормоча.