Платина


Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.

Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.

Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек
Черный, черный...

"Слушай, слушай,-
Бормочет он мне,-
В книге много прекраснейших
Мыслей и планов.
Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.

В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.

Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою".

"Счастье,- говорил он,-
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.

В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым -
Самое высшее в мире искусство".

"Черный человек!
Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе
Живешь водолазовой.
Что мне до жизни
Скандального поэта.
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай".

Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой.
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.

Ночь морозная...
Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду.

Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.

"Слушай, слушай!-
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе
И ближе клонится.-
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.

Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет "она",
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?

Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую,
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.

Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами...

И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою".

"Черный человек!
Ты прескверный гость!
Это слава давно
Про тебя разносится".
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу...

. . . . . . . . . . . . . . . .

...Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один...
И - разбитое зеркало...

>>416370 (OP)

Весь фронт во вшах.
И с яростью скребётся
То нижний чин, то ротный командир.
Сам генерал, как лев, со вшами бьётся
И, что ни миг, снимает свой мундир.
Вшам в армии квартира даровая,
На унтеров им трижды наплевать.
Вошь прусскую, от страсти изнывая,
Австрийский вшивец валит на кровать

Хорошо, что нет Царя.
Хорошо, что нет России.
Хорошо, что Бога нет.

Только желтая заря,
Только звезды ледяные,
Только миллионы лет.

Хорошо - что никого,
Хорошо - что ничего,
Так черно и так мертво,

Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать.

Я вырою себе глубокий, черный ров,
Чтоб в недра тучные и полные улиток
Упасть, на дне стихий найти последний кров
И кости простереть, изнывшие от пыток.

Я ни одной слезы у мира не просил,
Я проклял кладбища, отвергнул завещанья;
И сам я воронов на тризну пригласил,
Чтоб остров смрадный им предать на растерзанье.

О вы, безглазые, безухие друзья,
О черви! к вам пришел мертвец веселый, я;
О вы, философы, сыны земного тленья!

Ползите ж сквозь меня без муки сожаленья;
Иль пытки новые возможны для того,
Кто - труп меж трупами, в ком все давно мертво?

Осматривая гор вершины,
их бесконечные аршины,
вином налитые кувшины,
весь мир, как снег, прекрасный,
я видел горные потоки,
я видел бури взор жестокий,
и ветер мирный и высокий,
и смерти час напрасный.

Вот воин, плавая навагой,
наполнен важною отвагой,
с морской волнующейся влагой
вступает в бой неравный.
Вот конь в могучие ладони
кладет огонь лихой погони,
и пляшут сумрачные кони
в руке травы державной.

Где лес глядит в полей просторы,
в ночей неслышные уборы,
а мы глядим в окно без шторы
на свет звезды бездушной,
в пустом сомненье сердце прячем,
а в ночь не спим томимся плачем,
мы ничего почти не значим,
мы жизни ждем послушной.

Нам восхищенье неизвестно,
нам туго, пасмурно и тесно,
мы друга предаем бесчестно
и Бог нам не владыка.
Цветок несчастья мы взрастили,
мы нас самим себе простили,
нам, тем кто как зола остыли,
милей орла гвоздика.

Я с завистью гляжу на зверя,
ни мыслям, ни делам не веря,
умов произошла потеря,
бороться нет причины.
Мы все воспримем как паденье,
и день и тень и сновиденье,
и даже музыки гуденье
не избежит пучины.

В морском прибое беспокойном,
в песке пустынном и нестройном
и в женском теле непристойном
отрады не нашли мы.
Беспечную забыли трезвость,
воспели смерть, воспели мерзость,
воспоминанье мним как дерзость,
за то мы и палимы.

Летят божественные птицы,
их развеваются косицы,
халаты их блестят как спицы,
в полете нет пощады.
Они отсчитывают время,
Они испытывают бремя,
пускай бренчит пустое стремя -
сходить с ума не надо.

Пусть мчится в путь ручей хрустальный,
пусть рысью конь спешит зеркальный,
вдыхая воздух музыкальный -
вдыхаешь ты и тленье.
Возница хилый и сварливый,
в последний час зари сонливой,
гони, гони возок ленивый -
лети без промедленья.

Не плещут лебеди крылами
над пиршественными столами,
совместно с медными орлами
в рог не трубят победный.
Исчезнувшее вдохновенье
теперь приходит на мгновенье,
на смерть, на смерть держи равненье
певец и всадник бедный.

я выхожу из кабака
там мёртвый труп везут пока
то труп жены моей родной
вон там за гробовой стеной
я горько плачу страшно злюсь
о гроб главою колочусь
и вынимаю потроха
чтоб показать что в них уха
в слезах свидетели идут
и благодетели поют
змеёю песенка несётся
собачка на углу трясётся
стоит слепой городовой
над позлащённой мостовой
и подслащённая толпа
лениво ходит у столба
выходит рыжий генерал
глядит в очках на потроха
когда я скажет умирал
во мне была одна труха
одно колечко два сморчка
извозчик поглядел с торчка
и усмехнувшись произнёс
возьмём покойницу за нос
давайте выколем ей лоб
и по щекам её хлоп хлоп
махнув хлыстом сказал кобыла
андреевна меня любила
восходит светлый комиссар
как яблок над людьми
как мирновременный корсар
имея вид семи
а я стою и наблюдаю
тяжко страшно голодаю
берёт покойника за грудки
кричит забудьте эти шутки
когда здесь девушка лежит
во всех рыданье дребезжит
а вы хохочите лентяй
однако кто-то был слюнтяй
священник вышел на помост
и почесавши сзади хвост
сказал ребята вы с ума сошли
она давно сама скончалась
пошли ребята вон пошли
а песня к небу быстро мчалась
о Боже говорит он Боже
прими создание Твоё
пусть без костей без мышц без кожи
оно как прежде заживёт
о Боже говорит он правый
во имя Русския Державы
тут начал драться генерал
с извозчиком больным
извозчик плакал и играл
и слал привет родным
зашёл на дерево буржуй
оттуда посмотрел
при виде разных белый струй
он молча вдруг сгорел
и только вьётся здесь дымок
да не спеша растёт домок
я выхожу из кабака
там мёртвый труп везут пока
интересуюсь я спросить
кто приказал нам долго жить
кто именно лежит в коробке
подобно гвоздику иль кнопке
и слышу голос с небеси
мона… монашенку спроси
монашка ясная скажите
кто здесь бесчувственный лежит
кто это больше уж не житель
уж больше не поляк не жид
и не голландец не испанец
и не худой американец
вздохнула бедная монашка
«без лести вам скажу, канашка,
сей мёртвый труп была она
княгиня Маня Щепина
в своём вертепе и легко и славно
жила княгиня Марья Николавна
она лицо имела как виденье
имела в жизни не одно рожденье.
Отец и мать. Отца зовут Тарас.
её рождали сорок тысяч раз
она жила она любила моду
она любила тучные цветы
вот как-то скушав много мёду
она легла на край тахты
и говорит скорей мамаша
скорей придите мне помочь
в моём желудке простокваша
мне плохо, плохо. Мать и дочь.
Дрожала мать крутя фуражкой
над бедной дочкою своей
а дочка скрючившись барашком
кричала будто соловей:
мне больно мама я одна
а в животе моём Двина
её животик был как холм
высок и очень туп
ко лбу её прилип хохол
она сказала: скоро труп
меня заменит здесь
и труп холодный и большой
уж не попросит есть
затем что он сплошной
икнула тихо. Вышла пена
и стала твёрдой как полено»
монашка всхлипнула немного
и ускакала как минога

я погружаюсь в благодушную дремоту
скрываю непослушную зевоту
я подавляю наступившую икоту
покуда все не вышли петухи
поесть немного может быть ухи
в ней много косточек янтарных
жирных сочных
мы не забудем благодарны
пуховиков песочных
где посреди больших земель
лежит красивая мамзель
тут кончил драться генерал
с извозчиком нахальным
извозчик руки потирал
извозчик был пасхальным
буржуй во Францию бежал
как злое решето
француз французку ублажал
в своём большом шато
вдова поехала к себе
на кладбище опять
кому-то вновь не по себе
а кто-то хочет спать
и вдруг покойница как снег
с телеги на земь бух
но тут раздался общий смех
и затрещал петух
и время стало как словарь
нелепо толковать
и поскакала голова
на толстую кровать
Столыпин дети все кричат
в испуге молодом
а няньки хитрые ворчат
гоморра и содом
священник вышел на погост
и мумией завыл
вращая деревянный хвост
он человеком был
княгиня Маня Щепина
в гробу лежала как спина
и из тропической земли
слоны цветочков принесли
цветочек тюль
цветочек сон
цветок июль
цветок фасон

Очень грустное и в тоже время призывает радоваться и меняться.

«Если хочешь о важном — давай о важном»

Если хочешь о важном — давай о важном.

Хотя это понятие так двояко.

Одиночество — вовсе не так уж страшно,

Страшно в 21 умереть от рака.

Страшно ночью не спать от грызучей боли,

Что вползает под кожу и ест с корнями,

А ты роешь могилу от слов: "Уволен",

Или "Лучше остаться с тобой друзьями".

Говоришь, как пугающи предпосылки

Неизбежности рока, судьбы, удела?

Страшен выбор — идти собирать бутылки,

Или сразу идти на торговлю телом.

Говоришь, нет квартиры в многоэтажке,

Платежи коммунальные шею душат?

А когда-то хватало малины в чашке

И оладушек бабушкиных на ужин.

Говоришь, что вокруг — дураки и драмы,

Что в кошмарах — тупые пустые лица.

Страшно — в девять ребенку лишиться мамы!

Страшно — маме ребенку не дать родиться!

Страшно видеть, как мир в себе носит злобу,

Как друзья обменялись ножами в спину.

Если хочешь о важном — давай о добром.

Как быть добрым хотя бы наполовину?

Как найти в себе силу остаться честным,

Ощутить в себе волю, очистить душу?

Правда, хочешь о важном? Садись.

Чудесно, что ты еще хочешь слушать.

Автор: Keep Silence

Валерий Брюсов

Прощаю все, - и то, что ты лгала мне

Губами алыми, дарами долгих ласк,

Что вместо хлеба мне давала камни,

Что на руках цепей я слышал лязг;

И то, что мной целованное тело

Бросала ты лобзаниям других,

И то, что сделать лживым ты хотела

Мой праведный, мой богомольный стих.

Прощаю все, - за то, что были алы

Твои, всечасно лгавшие уста,

Что жгли меня твоих грудей овалы,

Что есть в твоем лице одна черта...

Еще за то, что ласковым названьем

Ты нежила меня в час темноты;

За то, что всем томленьям, всем страданьям

Меня обречь умела только ты!

Там, где нас нет, горит невиданный рассвет.
Где нас нет - море и рубиновый закат.
Где нас нет - лес, как малахитовый браслет.
Где нас нет, на Лебединых островах.
Где нас нет, услышь меня и вытащи из омута.
Веди в мой вымышленный город, вымощенный золотом.
Во сне я вижу дали иноземные.
Где милосердие правит, где берега кисельные.

Ну-ка слёзы вытер!
То ли дело их сын, сразу видно, что он лидер.
Слышишь, если спросят, то ты ничего не видел.
А он, весь в отца, из него ничего не выйдет"
Кто ж её не знает-то, всему двору сосала.
Это что такое? Руки, я кому сказала!
Всё разворовали, а бывал непобедимым.
Ваш ребёнок замкнут и не ладит с коллективом
Марш в детский сад!
Дружный класс.
Дважды-два.
Раз на раз.
Баш на баш.
Чё, зассал? Не пацан?
Только глянь на себя: тут фингал, там синяк. Хулиган, стыдоба.
Как ты смел, кем ты стал?
Мой-то? Да всё в облаках, как в детстве, витает.
Ты ничем не лучше других, чудес не бывает.
С нею, да без шансов, он же пугалище с виду!
Хули ты всё умничаешь, ска, ты, чё, пидр?!
На, сделай пару тяг - стены полетят.
Чё, ништяк, по шестьдесят"
Бери сейчас.
Тихий час.
Твои друзья - десять негритят"
Все п*здят"
Скажи, где взял?
Наперекосяк"
Строгача!
Как вышел и каждое лето квасит.
Сожалеем, но у нас всё так же нет вакансий.
Как ты был неблагодарный, так жизнь сломал мне.
На могильном камне пусть выбьют как-нибудь пошикарней.

Где нас нет, горит невиданный рассвет.
Где нас нет - море и рубиновый закат.
Где нас нет - лес, как малахитовый браслет.
Где нас нет, на Лебединых островах.
Где нас нет, услышь меня и вытащи из омута.
Пусти в мой вымышленный город, вымощенный золотом.
Во тьме я вижу дали иноземные.
Где милосердие правит, где берега кисельные.

Ты ж моя принцесса
Ваша цель: выжать всё из её учебного процесса.
Мы в Женеву на месяц, не жалейте их, профессор!
Младшая будет красавица, а эта, так, в довесок.
Сядьте прямо - тут обеденный стол, юная леди.
Что за ветер в голове, что за тон и манеры эти?
Мне тут напели, кто-то в кресло вице-мэра метит.
Постеснялся бы, хотя бы, своим блядям звонить при детях!
Завтра важный этап.
Частный пансионат её нрав исправит как высококлассный остеопат
Раз так страсти кипят, её враз тут остепенят!
Почему про отца твердят, что он властный социопат?"
Гляньте-ка, вон та самая, новенькая, любуйтесь.
Погоди, дитя, после школы пока побудь здесь.
Пастор поцеловал? Лазал под сарафан?
Не сопротивляйся, дитя, все дела во славу творца!
Сам не тиран и деспот, но надо знать своё место,
А ты непутёвая недотёпа с самого детства.
Я даю на роскошь новшества - тебе не даром это!
Тварь из отбросов общества тебе не пара!
Съешь их, добавишь серой рутине цветов, оттенков.
Эксклюзивный реабилитационный центр.
Как с настроением? У нас выздоровление.
Вместо поздравлений пусть вышлет как-нибудь поскромнее.


Где нас нет, горит невиданный рассвет.
Где нас нет - море и рубиновый закат.
Где нас нет - лес, как малахитовый браслет.
Где нас нет, на Лебединых островах.
Где нас нет, услышь меня и вытащи из омута.
Пусти в мой вымышленный город, вымощенный золотом.
Во тьме я вижу дали иноземные.
Где милосердие правит и свет над берегами.

Где нас нет, горит невиданный рассвет.
Где нас нет - море и рубиновый закат.
Где нас нет - лес, как малахитовый браслет.
Где нас нет, на Лебединых островах.
Где нас нет, услышь меня и вытащи из омута.
Веди в мой вымышленный город, вымощенный золотом.
Во тьме я вижу дали иноземные.
Где милосердие правит и свет над берегами где нас нет.

Антон, тридцять два роки,
в статусі було вказано, що живе з батьками.
Православний, хоча до церкви не ходив,
закінчив університет, іноземна — англійська.
Працював татуювальником, мав свій почерк,
якщо можна так сказати.
Через його вмілі руки й гостру голку
пройшов не один натовп місцевих.
Коли все це почалось, багато говорив про
політику та історію, почав ходити на мітинги,
пересварився з друзями.
Друзі ображались, клієнти зникали.
Боялись, не розуміли, виїжджали з міста.
Найкраще відчуваєш людину, торкаючись її голкою.
Голка жалить, голка зшиває. Під теплим
металом таке податливе полотно жіночої
шкіри й такий цупкий світлий брезент
шкіри чоловіків. Протинаєш чиюсь
оболонку, випускаєш із тіла оксамитові
краплі крові, б’єш, б’єш, вибиваєш
янголині крила на покірній поверхні світу.
Б’єш, б’єш, татуювальнику, адже ми покликані
наповнювати цей світ сенсом, наповнювати його
кольорами. Б’єш, татуювальнику, цю
обшивку, під якою душі й хвороби —
те, чим ми живемо, заради чого вмираємо.
Хтось розповів, що його підстрелили на блокпосту,
вранці, зі зброєю в руках, якось випадково —
ніхто нічого не встиг зрозуміти.
Поховали в спільній могилі — їх там усіх так і ховали.
Особисті речі передали батькам.
Статус так ніхто й не правив.
Прийде час, і яка-небудь наволоч
обов’язково буде писати про це героїчні вірші.
Прийде час, і яка-небудь наволоч
скаже, що про це взагалі не треба писати

Міста шкода, — говорить він. — Знищать його.
Як Содом і Гоморру, — додає.
Його брат лежить в інтернаті для психічно хворих.
Кілька днів тому інтернат захопили.
Поставили міномети на подвір'ї
Він провідує брата. Сидять на лавочці, під яблуневим
гіллям. Зовні подібні — обоє в спортивних костюмах,
обоє коротко стрижені. Лише в одного в руках
мобільний телефон. Хоча зв’язку в місті все одно немає.
Автоматники не звертають на них уваги.
Вони теж на них не звертають.
В дитинстві він брата соромився, ніколи не говорив
про нього, ніколи не брав із собою. Знаєш,
як це — коли в твоїй родині псих? Тато нормальний,
мама нормальна, ти теж нормальний, але є
один псих. Справжній псих. Псих. У твоїй родині.
А значить, і на тебе теж падає підозра.
Коли підріс, просто перестав звертати на брата увагу.
Ніби його й не було. Так буває, коли йдеш вулицею
і помічаєш боковим зором щось неприємне,
щось таке, що викликає страх і відразу, наприклад —
розірвану тварину, але знаєш —
якщо туди не дивитись, то ніби нічого й немає,
ніби все гаразд.
Ось так і тепер — сидять разом, мовчать,
і ніхто на них не звертає увагу. Ніби їх
і немає. Хіба мало їх тут лишилось —
тих, хто так і не вибрався,
тих, хто лежить на узбіччі,
ніби розірвана тварина.
Керівництво інтернату давно розбіглось.
За хворими доглядають кілька прибиральниць.
Старі жінки, які пропрацювали
тут ціле своє життя. Шестеро чи семеро.
Не так і мало для міста-мільйонника.