Дело было в Юго-Восточной Азии. В сопровождении местных аборигенов мы поплыли на катере полюбоваться красотами джунглей.
Мы плыли мимо удивительных мест. Это был совершенно другой мир, иное измерение времени и пространства. Мой товарищ-фотограф крутил камерой в разные стороны и визжал от восторга. Не успели мы причалить к берегу, чтобы размяться и перекусить, как он помчался к пальмам щелкнуть какую-то птичку.

Пока аборигены готовили обед, а друзья раскладывали вещи на берегу, я сбросил шлепанцы и нырнул в воду. Не помню, когда я ещё получал такое наслаждение, купаясь и ныряя в изумительно чистой воде под палящим тропическим солнцем. Я неторопливо плыл вдоль берега, любуясь могуществом первозданной природы. Откуда-то сверху, из-под крон гигантских растений, доносились крики дивных птиц и животных. В те минуты, опьяненный окружающей красотой, я думал о том, что нахожусь в преддверии Рая.
Вода была чрезвычайно спокойной. Слабое, едва ощутимое течение не нарушало покой водной глади. Думаю, я пробыл в воде достаточно долго, потому что, выйдя на берег, почувствовал, как приятная усталость разливается по всему телу, и, расстелив на песке полотенце, лег загорать.

Я уже засыпал, когда сквозь полудрему услышал щелканье фотоаппарата и лениво открыв глаза, посмотрел направо, откуда доносились знакомые звуки. Фотограф стоял, широко расставив ноги, и увлеченно снимал. Тогда я повернул голову налево, посмотреть, что именно он на сей раз снимает.
Когда я увидел объект фотосъемки – спать почему-то перехотелось. Один из наших приятелей, стоя на безопасном расстоянии, бросал печенье, целясь в пасть очень даже не маленькому крокодилу, который наполовину высунулся из воды как раз в том месте, откуда я вышел на берег после купания.

На мой недоуменный вопрос: “Почему не предупредили?”– аборигены удивленно пожали плечами. Никому из них даже не пришло в голову, что мы можем чего-то не знать и что это может быть немножко опасно. По их мнению, раз ты полез купаться – значит, так надо. Тебе виднее. А как по-другому? Да и невежливо запрещать белому человеку делать то, что он хочет.
Ещё более глупая ситуация произошла в апреле 1992 года в благополучном Нью-Йорке. В аэропорту им. Кеннеди во время взлета маленького пассажирского самолета загорелся двигатель. Взлет превратился в посадку. Дурацкое состояние, когда беспомощно сидишь, пристегнутый, как подопытный кролик, к пассажирскому креслу и наблюдаешь сквозь иллюминатор, как снаружи тушат твой самолет.
О всевозможных мелочах и автокатастрофах я уже и не говорю. Машины, вне зависимости от марок и стоимости, бились, как консервные банки, и почему-то находился в них не кто-то другой, а именно я.
В связи с машинами вспоминается забавный случай. Я вез по вечернему Киеву пастора из Миннесоты. Улица (кстати, в районе Подола) резко поворачивала налево.

Автомобиль выскочил на тротуар, огибая столб и группу прохожих, слегка оцарапал правым крылом угол здания и, спрыгнув с бровки, громко плюхнулся на проезжую часть.
Американец долго молчал, а потом осторожно спросил:
– А Вы всегда так поворачиваете в этом месте?
– Ну да, – ответил я равнодушным тоном, с трудом оторвав взмокшую от пота рубашку от спинки кресла.
Когда я приехал в Соединенные Штаты, первое, что при встрече сделал мой пассажир, – так это молча вручил мне ключи от “Бьюика”, чтобы было на чем ездить по дорогам Америки. Я начал было отнекиваться – мол, не знаю местных законов и правил дорожного движения. На что американец ответил:
– Я помню, как Вы поворачивали на Украине. Поверьте – на наших дорогах Вам ничего не грозит.
Обрывки воспоминаний яркими красками вспыхнули на холсте памяти, пока я неторопливо устраивался на холодном, деревянном помосте, напоминавшем по внешнему виду миниатюрную сцену размером два метра на три (при общих размерах тюремной камеры два с половиной на три и высотой около трех).

Теоретически в такой клетке должны были содержать не более трех человек. Нас же было пятеро, а в отдельные дни количество заключенных доходило до восьми. В то время, когда одни спали – другие вынуждены были стоять возле двери. Вода в трубе включалась из коридора. Там был расположен кран, который надзиратель поворачивал, устав от криков из камер:
– Два. Восемь.1 Воду включи.
– Два. Три. Сделай больше напор.
– Два. Девять...
И так целый день. Вода была жизненно необходима – чтобы утолить жажду, смыть после себя нечистоты, помыться и постирать нательные вещи. И всё это на крохотном пятачке внутри камеры возле рыжевато-черной дырки в полу, выполнявшей функции унитаза.
В тюрьме часов нет. Они относятся к разряду запрещенных предметов, за которые, если найдут, можно спокойно остаться без почек. Однако заключенные всегда с точностью до получаса знают, который час.
После десяти вечера воду перестают включать, и надзиратели отправляются смотреть телевизор. Включают её только утром, когда тюремщики выспятся и соблаговолят повернуть краник возле двери.

В шесть утра камеру переворачивают вверх дном, и всех арестованных обыскивают в коридоре. Ещё несколько обысков в течение дня, а вечером – очередной пересчет заключенных, но только уже без шмона. Людей тасуют, как карты в колоде, перебрасывая из камеры в камеру по несколько раз на день.
Дважды в сутки приносят кружку сырой, слегка подкрашенной заваркой воды под громким названием “чай” как дополнение к тюремному пойлу, весьма отдаленно напоминающему еду. Да и его не дают толком поесть – на допросы принято забирать до утреннего приема пищи, а возвращать обратно в камеру – после вечернего. Чему удивляться? В КПЗ всё построено так, чтобы человек сник и сломался.

Как оказалось, привыкнуть к отсутствию воздуха намного труднее, чем к отсутствию продуктов питания. Камеру переполняли запахи пота и человеческих испарений плюс курение сокамерников, совершенно не заботящихся о собственном здоровье. Так как сигареты с фильтром на КПЗ запрещены, то публика курила либо дешевую “Приму”, либо крутила самокрутки из обрывков газет, набивая их табаком, собранным из найденных окурков. Всё это, многократно умноженное на отсутствие вентиляции да маленькое окно, наглухо заваренное листами металла, создавало нестерпимую вонь.

Ещё одно неизбежное зло – полное отсутствие естественного света. Солнце над
головой заменяла тусклая лампочка, круглые сутки горящая в зарешеченной кобуре под потолком, от которой очень быстро падало зрение.
Со вшами Бог миловал, а с клопами мы договорились. Они меня не кусают, я их не давлю. Довольно-таки забавные, но злобные существа. Кто сказал, что клопы безмозглые твари? Плюнь ему в морду. У них мозгов побольше, чем у некоторых сокамерников.
Клопы рассматривают человека как пищу и оценивают его исключительно с этой точки зрения. (Собственно говоря, и люди рассматривают друг друга похожим образом). У них своя стратегия и своя тактика поедания человека. В одном месте они выпивают кровь на завтрак, в другом – на обед.

Бороться с клопами бессмысленно – это всё равно, что воевать с дождем. Об их живучести ходят легенды. Согласно одной из них со дна затонувшего четыреста лет тому назад судна подняли сундук с драгоценностями. Среди вещей, поеденных ржавчиной и затянутых плесенью, оказались клопы, которые на свежем воздухе потихоньку оклемались и с не меньшим аппетитом, чем четыре века назад, принялись за людей. Такие себе маленькие монстрики.
Кого клопы не любят – так это тараканов. Я их тоже, честно говоря, терпеть не могу – мало того, что эти твари непременные спутники антисанитарии, так они ещё и крайне неприятно кусаются. Да, да, не удивляйся – самые обычные тараканы. На воле, даже в коммунальных квартирах, они бродят не в том количестве и не такие озверевшие, как в тюрьме, поэтому мало кто знает, что эти усатые существа умеют кусаться.

В КПЗ значительно тяжелей, чем в тюрьме. Не очень-то приятно сушить постиранное в холодной воде белье, одев его на голое тело и спать на деревянных досках, так как ни матраса, ни одеяла в КПЗ отродясь не было. Однако в психологическом плане в КПЗ несколько легче, чем на Лукьяновке. Всё время мелькают новые лица, все свеженькие – только что со свободы, большинство лелеет надежду вырваться на волю если не сегодня, то обязательно завтра. Да и само КПЗ воспринимается как временная, а не как постоянная величина.
Человек человеку – волк, товарищ и брат. За решеткой сие ощущаешь достаточно остро. С одной стороны, любой готов переступить через кого угодно, лишь бы выйти на волю, с другой – ты брат по несчастью, и отношения внутри клетки исходят из данного постулата. Как ни крути, а тюремное братство таки существует в природе, но нормы морали в экстремальных условиях (и тюрьма здесь не исключение) несколько иные, чем в сытой жизни.

Пофиг

Очень занятная штука: наблюдать за поведением людей в далеко не самое лучшее для них время, а если есть возможность сравнить с тем временем, когда у них было всё хорошо, – это сказочно интересно. Такое чудят эти самые homo sapiens, что невольно задумываешься – какой дурак их так обозвал?
Больше всего меня развеселили добродушные толстячки – бизнесмены. Они имели неосторожность подкармливать мусоров, наивно полагая, что если грянет гром, то “свои” если не помогут, то хотя бы топить не будут. Не тут-то было! “Свои” их и посадили, а теперь добросовестно деребанили то, что осталось от спонсоров. “Чужие” не знали, сколько денег у толстячков, а вот “свои” давным-давно все подсчитали, предварительно умножив на два.
Что любопытно – те из бизнесменов, кому вдобавок вменили ещё и чисто уголовные статьи (например, убийство), помимо родных экономических, вели себя намного раскованней и смотрели на мир более здравомысляще, чем их миролюбивые братья по разуму. Невольно начинаешь задумываться, какая зависимость существует между конкретной статьей уголовного кодекса и человеком, плавающим под ней. Почему, скажем, за наркоту сидят тощие дегенераты, не умеющие ни читать, ни писать, а за вымогательство – широкоплечие бугаи?
Во время пребывания в КПЗ неуемные оперативники взяли за привычку уводить меня на допросы рано утром, а возвращать обратно в камеру поздно вечером, естественно, после ужина. Злорадно ухмылялись, интересуясь:

– Как тебе там?
Скажешь: “Хорошо, а как иначе?” – злятся, топают ногами. Ответишь: “Плохо, дышать нечем,” – радуются, такие довольные:
– Вот видишь – мы тебе говорили!.. Предупреждали!.. Ещё не то будет!..
И по новой... После их “бесед” к концу первого месяца заключения я похудел на пятнадцать килограмм и стал выглядеть, по мнению сотрудников милиции, значительно лучше.
Ментов хлебом не корми – дай покричать: “Расстреляем!”. Интересно, у себя дома мусора кричат то же самое или ещё хуже? Наверняка корчат перед женами героев, грудью ложащихся на амбразуры вражеских дотов, а детям рассказывают басни о том, какие они смелые и отважные. Лично меня уже тошнит от их крика:
– Молчишь? Молчи! Мы всё равно всех поймаем!
Так идите и ловите, раз хочется. Много вы тут наловите, сидя напротив меня...
– Отведите обратно в камеру.
– Ишь, заторопился. Тебе лучше общаться с нами, с нормальными людьми, а не с теми, – брезгливо поморщились, – кто в камере.
Честно говоря, с “теми” я чувствовал себя значительно комфортнее. Самые что ни есть обычные люди, ещё вчера стоявшие рядом в троллейбусе или в вагоне метро. Каждый с какой-то, присущей только ему, изюминкой, с неповторимым взглядом на окружающий мир.
Для того, чтобы мне без привычных земных благ не было грустно, а заодно, как я понимаю, для дополнительного психологического давления, в камеру на пару недель накидали тех, у кого перед глазами маячил расстрел.

Трустори?

>>159950981
Пока вся история.

...Унылый Гоша тяжело вздыхал и сокрушался по поводу того, что это его последний полосатый рейс. Ранее он уже успел сделать четыре ходки, а на сей раз Гошу арестовали за подражание Шекспиру. Возмущенные родственники задушенной Дездемоны вызвали милицию, и новоявленного украинского Отелло уволокли за решетку.
– Я к ним со всей душой. А они меня мусорам!.. У-у!..
Волна негодования всякий раз переполняла Гошу, когда он вспоминал, как слуги Фемиды тащили его по ступенькам.
...Аслан, в отличие от Гоши, женщин не душил. Он попал в тюрьму за рядовую бытовуху. По пьянке ограбил пенсионера, а затем вместе с земляком утопил потерпевшего в Днепре на глазах у многочисленных прохожих.
– Откуда я знал, что он плавать не умеет?
Действительно, откуда? Впрочем, далеко не каждый пловец поплывет после удара обрезком трубы по затылку.
Я учил его играть в шахматы. Аслан запоминал плохо, вечно путал слона с ладьей, периодически впадая в депрессию.
– Могут вышку вменить, – задумчиво говорил он, двигая пешкой.
Ранее я нигде не слышал, чтобы тема смертной казни так живо и заинтересовано обсуждалась, как в КПЗ. Будет введен мораторий или не будет? Примут Украину в ЕС или не примут? Каждый раз, когда в камере появлялось новое лицо с яркими эпизодами в биографии, дискуссия вспыхивала с новой силой.
Несколько позже, когда у оперативников интерес ко мне поутих, в хате стала появляться более безобидная публика типа карманных воров, незадачливых торговцев оружием, бизнесменов и заурядных уличных грабителей, чьим офисом служила темная подворотня. Их рассказы в ответ на вопрос: “ Как там на свободе?” – больше смахивали на прифронтовые сводки, чем на мирные будни столицы европейского государства.
Большинство сокамерников как пришли, так и ушли – бесцветные лица, пустые, как мыльный пузырь, оболочки человеческих тел, которые, в силу их пустоты, и запомнить-то вряд ли возможно.
Когда в камере появился Юстас, я поначалу был удивлен – такой персонаж совершенно не вписывался в тюремную пьесу. К тому же у Юстаса, как ни странно, всегда было хорошее

настроение. “Мудрец спокоен даже в тюрьме”, – повторял он всякий раз, заканчивая делать гимнастику для глаз в позе лотоса.
Однажды, когда меня вели на допрос, я столкнулся в коридоре с Юстасом, возвращавшимся после встречи с адвокатами. Юстас шел с большой кипой газет и огромным кульком яблок (которые мы вечером с удовольствием съели). У меня вид был похуже. Накануне я разорвал наручники, чем ввел охрану КПЗ в состояние легкого шока. Они и так были почему-то уверены, что у меня за спиной какая-то спец. подготовка, а тут ещё эти наручники... На самом деле, я и сам не знаю, как это у меня получилось. Во время очередной “беседы” я чисто механически крутил кистями, скованными за спиной, и вдруг почувствовал, что руки свободны. То ли наручники были бракованными, то ли ещё Бог знает что...
Бравые оперативники, корчившие из себя смелых и отважных, вдруг умолкли и гурьбой выбежали из комнаты. Я ещё удивился – куда это они так быстро вчетвером ломанулись? Не прошло и пяти минут, как взвод вооруженных автоматами гуманоидов, одетых в бронежилеты, ворвался с криками и воплями в комнату, таща за собой на поводке ленивую и, по всей видимости, только что разбуженную овчарку. Решив с перепугу, что наручники порваны мной умышленно “при попытке к бегству”, менты подняли невообразимый шум и суету. Из них самой умной оказалась собака. Мы посмотрели друг другу в глаза, пес понимающе зевнул и прилег подремать.

>>159951005
Т.е тебе анон дал свой акк на ютубе просто так, что бы ты туда видосики лил, или нужна какая то помощь?

>>159951233
Ничего ему не надо, как я понял.

На следующее утро моих адвокатов предупредили, что если я ещё раз испорчу казенное имущество, то меня отправят в карцер.
– Да что вы такое говорите? – всплеснули адвокаты руками. – Это хороший мальчик. Кандидат философских наук.
– Знаем, какой он хороший – газеты читаем, – проворчал прапорщик. – Чтобы такое больше не повторилось!
Так вот, когда “хорошего мальчика” вели по коридорам, руки за спиной были закованы в две пары наручников, а сзади и по бокам шло несколько милиционеров.
– Ну ты даешь! – сказал мне потом в камере Юстас. – Я думал ты шутишь, а они и вправду тебя так охраняют!.. Какие всё-таки менты идиоты!
На воле Юстас был владельцем нескольких предприятий, а в тюрьме оказался за умышленное убийство при отягощающих обстоятельствах.
В начале августа в офис к Юстасу пришли незваные гости. Юстас никак не мог взять в толк, почему и за что нужно кому-то платить, если он никому ничего не должен. Так как собственной охраны у него не было: “Я не такой ценный экземпляр, чтобы меня охранять”, – то разговаривать с непрошеными визитерами пришлось самому. Те, в свою очередь, проявили настойчивость, втолковывая, где, что, почем, умело подводя научную базу под то, что платить всё-таки надо. Юстас попытался культурно выпроводить их за дверь, но так как говорили они на совершенно разных диалектах русского языка, конструктивного диалога не получилось. Визитерам офис понравился, и они чувствовали себя в нем, как дома. Когда один из гостей решил подчеркнуть серьезность намерений и вытащил ствол, Юстасу пришлось подкрепить свои аргументы бронзовой статуэткой, стоявшей у него на столе. В результате один из визитеров скончался на месте (как оказалось, родственник милицейского генерала), а второго отвезли в реанимацию.

– А остальные? Ты говорил, их целая толпа привалила.
Юстас пожал плечами:
– Понятия не имею, куда все подевались. Как-то внимания не обратил.
Однажды я спросил у Юстаса: “Почему у тебя всегда хорошее настроение? Как это тебе удается?”. Какой бы сильной нервной системой человек не обладал, но при такой статье... Да и вообще – существует элементарное беспокойство, если не за себя, то за родных, за семью. В условиях изолятора временного содержания его внутреннее состояние было чем-то из ряда вон выходящим. Ответ Юстаса меня поразил. Я долго думал над ним, меряя шагами расстояние между тюремными стенами.
– Я знаю свою судьбу, – сказал он. Затем тихо, с мягкой улыбкой добавил:

– Каждый знает. Если умеет слышать себя.
Это были не просто слова. Это было нечто значительно большее.
Время пребывания в КПЗ подходило к концу. Поздней осенью меня заказали с вещами и перевели в Лукьяновскую тюрьму, где условия содержания были несколько лучше. Пожалуй, подошло время сказать парочку слов о том, как выглядит русский язык за тюремными стенами.

Тян нужны?

Обычно свои дневки зайцы устраивают у самых вершин сопок, и поднять зайца в долине – довольно редкое событие. В этом же году их развелось так много, что заверни в любой тальник, обязательного вспугнешь поленившегося забраться под самое небо косого. Спросонья они бегают неважно, на фоне голубого снега их белая шубка выглядит желтой, как у только что вылупившегося цыпленка, поэтому охотиться на зайцев достаточно легко.

Сначала я варил из них бульон, но он получался таким постным, что каждый раз вспоминалась колония заключенных у нашего поселка. Однажды оттуда привезли объедки кормить свиней, залили кипятком, и не всплыло ни одной блестки жира.

Теперь я готовлю из зайцев жаркое. Перед тем, как укладываться спать, заталкиваю зайца в кастрюлю, добавляю две горсти сухой картошки, горсть сухого же луку, ложку томат-пасты, кусок маргарина, несколько лавровых листков и соль. Заливаю все водой и ставлю на краешек горящей печки томиться. Часам к трем ночи заяц упреет и дохнет таким ароматом, что терпеть никакой силы. Вылезаю из-под одеяла, затаскиваю кастрюлю на нары и съедаю все подчистую.

Что ни говори, а заяц – мясо, да еще и наелся его так, что живот гудит, и утром кроме чая ничего не хочется. Но силы в заячьей еде никакой. Не успеешь дойти до первого настороженного на соболя капкана, как начинает сосать под ложечкой, а ноги отказываются тащить лыжи. Разводишь костер, жаришь в крышке от котелка свиное сало и носишься до самого вечера по распадкам, словно лось…

>>159949638 (OP)
Блять, омега битард, твой самоподдув уже настолько очевидно что просто не смешно

>>159952416
Он сюда не заходит.

>>159952453
Да не пизди.
Уже всем очевидно что это самопиар

В сумке, которую вручили мне женщины, большой кусок оленины. Розовой, жирной. Правда, шерсти на нем больше, чем на олене. Я, лишь только возвратился в избушку, кое-как его поскоблил, и нажарил оленины большую сковороду. Конечно, лучше бы ее сварить, но кастрюля была занята зайцем.

>>159952494
Он сам себя не пиарит на дваче.

Съел полсковороды оленины, лег спать и… проспал зайца. Как и положено, часам к трем ночи он упрел и благоухал на всю тайгу, я же не обратил никакого внимания. Проснулся только к утру, да и то потому, что кто-то подходил к избушке. За окном сумерки. Трудно представить, кого несет в такую рань. Может, та толстая в свою очередь явилась устанавливать отношения. Она гораздо моложе остальных и довольно симпатичная. Придушила бабку и решила размяться.

>>159952531
Ну да, сначала история что его тульпа до психушки довела. Потом через неделю он уже вылез и начал пилить видосы как ни в чем не бывало. Теперь вот очередная охуительная история.

Подхватываюсь, зажигаю свечу, набиваю печку дровами и снова на нары. По пути сдернул вывешенные для просушки штаны и портянки. А вдруг и на самом деле та толстая!

Но нет. В избушку зашел высокий старик эвен. В кухлянке, малахае, высоких до самого паха торбасах. Прикрыв дверь, мельком глянул в мою сторону и принялся что-то искать по избушке. Заглянул под стол, нары, за печку.

>>159952628
Это старые видео. Ты не слышал?

На лице раздражение. Мол, сколько ни говори, а никакого порядка. Наконец отыскал заваленный дровами топор, проверил пальцем достаточно ли остер, и вышел. Через какое-то время затюкал. Наверное, влетел в наледь и скалывает с лыж лед. Опускаюсь с нар и выглядываю через проталину в окошке. Старик колет дрова. Их у меня на добрую неделю, а он колет еще и складывает в поленницу.

То ли зарабатывает на завтрак, то ли подобным образом представляется. Когда-то при встрече первобытные люди показывали друг другу клыки, затем этот оскал превратили в улыбку, и только потом научились произносить: «Здравствуйте!» Этот же вместо приветствия машет топором. Кстати, я вчера тоже без всяких разговоров принялся заготавливать дрова.

Подогреваю на печке чай, зайчатину, отрезаю кусок сала и, выставив все на стол, зову старика есть.

Просто так, словно мы знакомые сто лет, задрал к потолку голову и провозгласил:

«Стол накрыт. Извольте кушать!» В окошко вижу, как старик отложил топор, длинной щепкой охлопал торбаса и направился в избушку. Зашел, осмотрелся и, не сказав ни слова, сел завтракать. Ел неторопливо, старательно обсасывая каждую косточку и шумно причмокивая. Покончив с зайцем, принялся за сало.

Резал мелкими кусочками, накалывал кончиком ножа и отправлял в рот. Затем так же неторопливо, смакуя каждый глоток, пил чай. При этом сахара сыпал так много, что в кружке его было больше, чем чая.

Наконец перевернул кружку вверх дном, закурил и, смачно сплюнув себе под ноги, произнес:

– Женщины тебя хорошо полюбили. Говорят, очень старательный мужчина. Бабушке Нючи после тебя совсем хорошо стало.

Сначала подыхать желала, а теперь совсем не желает. Скоро совсем как Хятачан упитанная станет. – И здесь же, почти не меняя интонации, продолжил. – Я здорово удивленный, как ты не боишься один в тайге ночевать? Все женщины тоже здорово удивленные ходят.

– А вы-то, с какой стати? – в свою очередь удивляюсь я. – Вы вообще всю жизнь в тайге ночуете!

– Не-е! Я всего один раз после войны в тайге один ночевал. Со мною упряжка была, а все равно очень боялся. До утра спать не мог. Думал, сейчас придет медведь и меня скушает.

Задержал на мне взгляд, снова сплюнул под ноги и спросил:

– Ты чего здесь шарахаешься? Раньше на Ханрачане шарахался, а теперь здесь. Я прямо поражен весь, – в валенках по тайге только самый большой дурак ходит, да еще те, которые в тюрьме сидят. Зеки которые. Никак не пойму, зачем из Ханрачана убежал? Там белки много, все равно шишки на стланике висят. Сколько надо, сколько и убьешь. А здесь одни зайцы.

– Выжили меня оттуда, – признался я старику. – Поселенец. Зек один выжил. На Кудеярах лес заготавливали. Может, знаете? Высокий такой. Тышкевич фамилия. Пастухи рассказывали, они у вас оленей в петли ловили.

– Зеков стрелять надо, – спокойно, словно о тех же белках или зайцах сказал мой гость. – Я молодой их всегда стрелял. Один раз пастух Беячан расстроенный пришел, говорит, ездового оленя у него кто-то убил, и еще две важенки ножом порезанные прибежали. Мы по следу пошли, смотрим, возле костра мужик сидит, мясо в огне жарит. Я в него выстрелил, он сразу упал и в нору из снега лезет. Мы подошли совсем близко. У него морда и глаз в крови. Вот здесь тоже кровь течет.

Говорит: «Зачем вы меня убили?» Я еще раз выстрелил, он совсем упал и больше не шевелился. Мы в костер сухих палок наломали, его за руки взяли и на костер положили. Хорошо горел. Больной человек горит плохо. Бывает, больное место совсем не сгорит, а этот молодой, упитанный был. Прямо как дрова горел.

Потом мы приехали в Наяхан, говорим милиционеру: «Мы там вашего зека убили». «А труп где дели?» – спрашивает. «В костер бросили». «Правильно сделали» – говорит. «А-то мы думаем, где он бегает?»

– Не жалко было? – спрашиваю старика.

– Конечно, жалко, – соглашается тот. – Медведя, который в нору зимой прятаться не желает, а везде шарахается, тоже жалко убивать. Если не убьешь, он оленей скушает, тибя скушает, все равно до весны сдохнет. Зеки тоже так само. Они меня с Хенули тоже чуть совсем не скушали.

Мы в Мэрингу кочевали. Там, где тенкели – ручей совсем под ольховник залез – зеки, которые с тюрьмы убежали, совсем как ты, в валенках ходили, весь снег истоптали. Мы пошли посмотреть, а там нора, из которой золото ковыряли. Костер горит, и зеки вот так сидят. Семь, нет восемь голов.

Только один лежал, наверно совсем подох. Один меня увидел и кричит: «Вот и мясо пришло!» Схватил меня и вот так держит. Я испугался, вырываться стал, он упал и кричит, чтобы те держали. Они меня тоже руками хватают и тоже падают. Совсем ослабели. Хенули тоже держать не могли, только штаны вот здесь ножом порезали…

– Куда они потом девались?

Старик пожал плечами:

– Подохли наверно, я же говорил, совсем слабые. Снег вот такой был, куда они пойдут? Мы потом следы вокруг смотрели, ни одного не было. Даже петли, которые эти зеки на зайцев поставили, непроверенные остались…

Помолчали. Старик закурил снова, снова сплюнул под ноги и, показалось, так с папиросой в руке задремал. Но нет. Поднял щепку, поправил горящие в печке дрова, передвинул поближе к середине чайник.

Возвращаю его к вчерашним событиям:

– А с той женщиной, которую везли с обвязанной головой, что сделали?

Старик удивленно посмотрел на меня:

– Не слышишь, что ли? Тебе скоро совсем подыхать надо. Я же говорю, совсем жить не хотела. Сначала долго болела, потом вчера утром Улита видит, у Нючи на постели мышь хурулбу отелила.

Мыши такие, совсем маленькие и голые родились. Если на такой шкуре спать кто ляжет, обязательно потом скоро подохнет. Пусть сколько угодно много времени пройдет. Хатачан, с которой ты дрова таскал, шаманка немного. Она сказала, что всем нужно далеко кочевать, чтобы болезни совсем бабушку Нючи потеряли.

Если бабушка Нючи будет видеть, куда ее везут, они из ее головы все узнают и никогда не отстанут. Болезни все равно как черт, только черную собаку и огонь боятся. А ты совсем болезнь от нее прогнал. Я же говорю, теперь тебя все женщины любят. Бабушка Нючи говорит, воняешь правильно. Все равно пастух…

Насчет запаха, она права. Я сильно потею, а какое здесь купание? Бабуля даже через тряпку унюхала.

Старик снял чайник, подложив дров, присел у открытой дверцы. Блики огня играют на потемневшем от мороза и ветра лице, искорками поблескивают на бусинках малахая. Лицо гостя спокойное и немного сонное. Какое-то время он молчал, уйдя в свои мысли, наконец, заговорил снова:

– На Чуромде, где бабушка Нючи заболела, мясо на вешалах осталось. Женщины быстро торопились, мясо забрать не успели. Олень придет, кушать будет. Так нельзя. Грех. Потом олени подыхать будут. Болезни всякие будут. Тибе надо туда кочевать, все мясо забирать. Заяц, такая гада, только рту и брюху сладко. После зайца спать хорошо, а бегать долго не будешь, даже беременная важенка тибя обгонит. Тибе надо оленя кушать, потом Хятачан под полог тащить. Ты ей тоже нравишься…

Хятачан, это та толстая, что шла впереди элгуна, а потом мы с нею заготавливали дрова. Как быстро старик все узнал. По всему видно, у них торбасное радио работает лучше нашего телефона. Но сейчас меня интересует совсем иное:

– А шкуру, на которой мышь детей вывела, куда девали?

– Я же говорю, женщины очень торопились, и мясо, и шкуру, и коральные полотнища – все оставили. Они там лобик – шкуру с оленьей головы – шерстью назад и обратно от солнца на дерево повесили. Каждый эвен знает, ничего трогать нельзя, иначе быстро умрешь. В тундре всегда так делали.

– А если геологи или охотник себе на нары эту шкуру случайно постелит? Наткнется, подумает, что выброшенная, потом поспит и умрет. Никто даже не будет знать от чего. Даже ваши эвены, которые в интернате выросли, смогут не понять, почему шкура валяется.

Старик смотрит на меня, словно я сморозил что-то несусветное:

– Я же говорю, тибе только мясо забирать надо, чтобы олень не кушал мясо другого оленя. Больше ничего хватать нельзя. Грех! Если поспишь на такой шкуре, сразу сдохнешь. Эвен, который ничего не понимает – правильно сдохнет. Зачем такие эвены?

И здесь же, словно угадав мою мысль, возразил:

– Тибе не надо шкуру, на которой мышь хурули отелила, зеку на Ханрачане подкладывать. Тибе надо у Горпани, который фактрию сторожит, большие капканы брать. Их Пакко, шаман который, медведей ловить за ногу делал. Четыре, нет, пять медведей поймал. Один совсем большой, все равно не вырвался.

Когда в Якутии тундра горела, медведи везде шарахались. Два пастуха, женщину скушали, ребенка в Гижиге тоже скушали.

Таким капканом правильно зека ловить. Надо, чтобы поселенец сам в капкан залез. Если другой человек будет идти, ему духи сами капкан покажут, а зека совсем сонным сделают, метель сделают – прямо в капкан ногой залезет. – Чуть помолчал, снова сплюнул себе под ноги и добавил.

– Только не надо капкан на поселенца ставить. Грех. Надо капкан на росомаху, которая у тибя оленя купать желает, ставить; на медведя, который не совсем упитанный, в норе спать не желает, а тибя кушать желает. Так правильно делать надо!..

чуха

чухач

чухер

Блядь, он же только из дурки вышел, как так-то?

>>159955672
Потому что он в ебнутом состоянии и пизданул у какой то бабы бабло.

Не так давно я перемолвился в комментариях, что достаточно длительное время работаю в натуральном дурдоме и появились люди, которые прям потребовали от меня пост. Именно по этому я хочу предоставить вашему вниманию серию постов про психушку, дурдоме, серию о том, что происходит внутри, рассказать большое кол-во историй из стен данного заведения, а так же разбить некоторые мифы. Ко всему прочему я хочу рассказать людям, что не так страшен чёрт, но в тоже время хочу показать, что есть вещи, которые намного страшнее смерти и всё может быть намного хуже, чем некоторые люди думают.

>>159955776
Пиздец дебил.

Перед тем как я начну вступление (я уже заебал, да?), хочу попросить лигу детективов, да и отдельных лиц отступиться, выкинуть из головы мысли об разоблачении моей личности, места работы, самих пациентов и всего прочего ИБО. Я всё ещё работаю (и собираюсь и дальше работать) в этом месте. Вся информация конфиденциальна совершенно и я выдаю Вам рабочие тайны и секреты. Всё, что я буду делать - незаконно и отвратительно в плане морали, этики и вообще полностью нарушает все мои рабочие договора. Но кого это волнует? Все имена, места, даты и даже некоторые лекарственные препараты будут изменены, все числа будут неточны, а возраст варьироваться 2-10 годами (сорян уж). Естественно в пределах разумного и достоверность, как и адекватность самих историй это совершенно не будет угнетать.

Теперь о себе. Я работаю в этом месте уже почти 6 лет, за это время много случилось. Главным образом это из-за того, что каждый день происходит что-то новое, захватывающее, вызывающее желание длительного крика "Блеать"... Но иногда здесь происходит то, что в армиях называется "пиздец". О таких случаях первым делом и пойдёт речь.
Почему я называю данный развлекательный комплекс "дурдомом"? Да потому что это он и есть. Мы не больница, технически мы называемся "Дом принудительного закрытого содержания КЛИЕНТОВ(!), в условиях полностью закрытого комплекса защиты как самих КЛИЕНТОВ, так и гражданских лиц". Длинно, да? Однако мы так и называемся, я не шучу. Располагаемся мы в Эстонии, но такие учреждения есть во всей Балтии, Скандинавии и ещё где-то, хз. Из-за некоторых неудобств, связанных первым делом с длинной названия, принято в нашем коллективе именоваться работниками дурдома, а само место вы уже поняли как. Более подробная информация будет в последующих постах.

Так вот, забудьте.

1. Забор с дырами, сквозь которые не то что собака, жираф не нагибаясь пройдёт.
2. Решётки на окна? ПФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФФ
3. Охрана на территории заведения, её нет. Дорого.

Сама ситуация: Побег. (неудачный)
Простите за спойлер, но это в самом деле так и было. Чувак просто решил, что сбегать во время прогулки через забор, который закрыли двумя досками - слишком скучно.
Спрыгнуть с третьего этажа, когда идёт ужин? - охуенно.

Как итог: сломал одну ногу в голеностопе, основной удар пришёлся на таз и он треснул (прыгал бомбочкой, а хули?), смог повредить ребро. Как ребро то повредил - так и не поняли, скорее всего бедром ударил себя в грудь.
Выебали кого? Работников (меня и моего коллегу).
Кого должны были? Да хрен его знает, у нас так и не взял никто отвтественность за отсутствие решёток на окнах и дыру в заборе.
В последствии был полностью переделан забор, поставили решётки на всё, вплоть до телевизоров, после разбирательства перед нами извинились, точнее просто сказали, что признают свою неправоту... и на том спасибо. Охрану так и не поставили, но на это всем всё равно пофигу.

Работаю я в дурдоме, моя работа заключается в том, что я слежу за больными, аки отец. Они получают от меня еду, лекарства и наставления на путь истинный. От них же я получаю проблемы, жалобы друг на друга (ой бля, тема просто для отдельного поста) и пиздюли. Чтоб вы понимали, я не санитар и не врач, хоть прошёл 4ёх летние курсы психиатрии и получил диплом.

Я имею образование психиатра, но здесь таковым не считаюсь... мда. Главными же моими рабочими обязанностями является - развлечение клиентов. Да, я их клоун. Человек который развлекает их и заботиться о них. По эстонски это называется Tegevus Juhandaja т.е. управляющий действиями.

Кроме того я должен заниматься каждым несчастным отдельно, проводить с ними собеседования, во время школьных занятий вести общеобразовательные предметы (нас на педагогические курсы отправляют, да) и записывать все результаты в ежедневник каждого клиента. Каждый день. Даже то, сколько раз он ходил в туалет и что он говорил.

Кто такие клиенты и как они к нам попадают?
Клиенты это постояльцы нашего дома отдыха. Представьте уличного психа, вот бегает чувак по дороге с голой жопой (а то и ещё хуже), вызывают полицию, его забирают. В полиции его смотрят, понимают что он не синяк и что он не сильно адекватный, бить его тоже смысла не много.

Его направляют в псих больницу, там его смотрят и ставят вердикт - "Клиент наш".
Далее его моют, переодевают, его одежду в стирку и господин(дама) сидит ДО двух недель в больнице. Ему колят лекарства и потом смотрят как он прикольно дрыгается за его дальнейшими действиями, в зависимости от того, что поставил врач левой пяткой в его бумагах, его направляют либо в буйное, либо в шизу, либо к аутистам ну или в сборную солянку, где люди с различными заболеваниями и патологиями, но они по той или иной причине не попали в другие 3 категории.

Если дальше не ясно что делать, больной не лечится, ему хуже или вообще не идёт на контакт, то начинается следующая стадия.
Назначается суд. Клиенту дают адвоката и его дело уходит судье, который и решает дальнейшую судьбу.

Вариантов всего 4: оставить на дальнейшее лечение, отправить в открытое отделение (тот же дом содержания, но открытого типа), отправить в закрытое (к нам), вообще отпустить. Под суд не попадают люди с депрессиями и суицидники, уот так. Они неограниченно могут лечится в больнице, но в принудительном порядке.

Собственно так, с помощью нехитрых махинаций овощ (гореть мне в аду), человек попадает к нам. К сожалению, честно это очень грустно, но эти люди чаще всего уже никогда не выходят на волю. За всю 35 летнюю историю, конкретно нашего дома, вышли из больницы и полностью вылечились только 3 человека из более, чем 780. Последний случай был совсем недавно в 2010 году (7 лет, мда). Именно по этому можно сказать, что человек попавший к нам, уходит только вперёд ногами.

Поверьте это очень грустно, невыносимо, за этих трёх людей мы все невообразимо рады, когда они выпускались решением суда на волю - весь дом праздновал, все поздравляли этих людей, другие клиенты были искренне за них рады, но это очень редко.

Я уже говорил, что мы не больница. Мы не лечим, для них это отель.
Чтоб поняли все: как вы думаете, если человек неизлечим и ему очень плохо, напр. человек с глубоким аутизмом, а лекарства ему не помогают, то что с ним делать? Есть вариант содержать его в больнице до конца жизни, ибо на волю ему нельзя, он опасен.

Но в больнице лечат, там находятся люди, которым можно помочь, этому же помочь нельзя никак.
Вот для этого существуем мы, место, в котором они существуют живут, где они могут находиться, где за ними смотрят и ухаживают, кормят. Их состояние поддерживают лекарствами, для каждого клиента лекарства индивидуальны. Но стоит понимать, что они для поддержания, не для лечения.

Итак, наш "дом" имеет три трёхэтажных здания. В первом здании находятся шизофреники, во втором находятся аутисты. Третье здание обнесено забором даже в самых неведомых местах, ибо там находятся все виды больных, исключая шизофреников, но находятся в третьем здании они только из-за того, что агрессивны. Это альтернатива буйного и очень буйного отделений в больнице.

В первых двух зданиях всё одинаково, окромя клиентов, а именно: первые этажи под кухню, спортивный зал, кабинета управляющего самим зданием, а так же склада, на котором изготовляются детали различные, где работают сами клиенты, где они зарабатывают деньги за это.

Вторые этажи - женские отделения, третьи этажи - мужские. Каждый этаж разбит на 2 отделения. В каждом отделении работают по 2 работника днём, 1 ночью. В каждом отделении до 16 клиентов.

Третье здание немножко отличается: на первом этаже расположена кухня и.... карцеры) С сумме там 38 комнат карцера. Много, слишком много, две трети никогда в жизни не использовались. На втором этаже находятся убийцы и ОЧЕНЬ агрессивные. Нет, не так. ООООООЧЕЕЕЕНЬ агрессивные.

Колизей не видел столько крови, сколько каждый день проливают на втором этаже. Одна половина мужская, вторая половина женская. На третьем этаже латентно агрессивные клиенты, т.е. как бы они буйные, очень буйные, могут вообще убить, но только если словят триггер. (простите за эту пиндосню, слово охеренно подходит)
Так же мужики с одной стороны, женщины с другой.

На втором этаже работают в сумме 7 мужиков (3 по каждой стороне стабильно) и ещё 1 прибегает с тревоги на тревогу. Ночью ровно столько же. На третьем этаже работают так же, как и в первых двух зданиях 2/2, 1/1. Наверное всем понятно, но если что - в третьем здании, на втором этаже работают только мужчины. Ну так, вдруг кто не догадался. ДА! истории по этому поводу бывали тоже, мол там работают только мужики, у них там зарплата больше всего во всём доме, женщинам не дают столько денег и крч вы сами поняли к чему я веду....

Пост получился немного длинным (в моём понимании), информации много, я далеко не писатель и по этому должен уже закрыть ебало немного заканчивать.
Следующий пост будет про саму классификацию клиентов, добавлю интересную историю, а потом планирую пост с побегами. Будет жесть.

Во первых, даже не спрашивайте как я измерил эту хренову высоту.

Как вы видите, комплекс состоит из ОГРОМНОЙ стены во круг всего санатория, внутри которой находятся три дома, а так же территории для прогулки, огороженные сетчатым забором. Аки тюрьма, ничего сложного, около ворот парковка и мусорные контейнеры.

Знаете что Европа повёрнута на сортировке мусора? Ах еслиб вы знали как нас ебут, если мы вдруг закинем бумагу в контейнер к пищевым отходом, аж жопа заболела, как вспомнил.

Первый дом - Шизофреники.
Удивительно, но в основном у нас шизофреники с приобретённой шизофренией, менее 10% всех шизофреников, находятся здесь с врождённой шизофренией. Бля, можно я буду её называть шизой? Спасибо.

бамп

продолжение будет?
интересно