Итак, очередной писанины долбоеба тред.
посыпаем автора говном и закидываем ссаными тряпкамина самом деле жду просто критики.

Памяти жертвам концлагерей. Пусть это будет #Дахау...

*По идеально чистому плацу ветер разнес громкий крик "Хайль Гитлер!". Сто восемнадцатая рота СС, направленная в концентрационный лагерь "Дахау", всем личным составом вскинула правую руку, приветствуя оберштурмбанфюрера СС, Мартина Готфрида Вайса поднявшегося на невысокий помост. Правильные, истинно арийские черты лица вселяли в стоящих солдат уверенность, а цепкий взгляд голубых глаз пристально вглядывался в лица преданных войнов Германии. Рота сопровождала очередной конвой пленных и призаных унтерменшен, а так же врагов режима и политических заключенных. Произнеся речь перед бойцами Рейха и, приказав распределить их на охранные должности, Комендант направился к огражденной площадке, сразу за длинными бараками, куда согнали почти тысячу заключенных. Утоптанная земля была рыжеватой от обилия пролитой крови неполноценных, и комендант искренне радовался, что его великая нация отчищается от недостойного жизни дерма. Над толпой израненных и кое-где истощенных людей пронесся громкий крик, приказывающий построиться. Оберштурмфюрер же шел между неровных рядов, сплевывая на землю вязкую слюну. Молодые мужчины, женщины, старики, дети, державшиеся за руки матерей или стоявшие в одиночку, евреи, коммунисты, предатели, и прочие унтерменшен. На правильном лице читалось отвращение пополам с брезгливостью. Проходя мимо строя пленных советских солдат, комендант краем уха услышал шипение со стороны невысокого, смуглого мужчины с перебинтованной головой. Встретившись с ним взглядом, Мартин ощутил волну ненависти, презрения и чего-то еще, не очень понятного, но это было и не нужно. В голову прожженного Словца было вложено, что каждый, кто оказался тут, это просто мусор, недостойный жить под одним солнцем с арийцами. Но марать руки совершенно не хотелось, именно поэтому он просто указал пальцем в белой, кожанной перчатке и пошел дальше, не обращая внимания на крепких мужчин в форме утаскивающих посмевшего дерзить в сторону крематория...

Пожилой мужчина сидел на невысокой койке в третьем бараке. Три лишь условный номер, СС нумеровало их буквами, согласно им, это был блок D. Грязная, местами залатанная роба скрывала вытатуированные на правой руке цифры порядкового номера, сохранившегося еще с "Заксенхаузена". Этого мужчину звали Мартин Нимёллер, герой Первой мировой, боевой офицер флота Германии и кавалер Железного Креста. Если почитать его досье, хранящееся в железном ящике, в кабинете коменданта, то можно было узнать о его прошлой любви к идеям Адольфа Гитлера, о поддержке его прихода к власти, несмотря на то, что являлся пастором протестантской церкви. Гестапо хорошо потрудились, записав даже его первое высказывание о "несостоятельности" так называемого "Арийского параграфа", документа, запрещающего "неарийцам" иметь государственную должность. Мужчина молился, не обращая внимания на загоняемых внутрь людей. За столько лет он уже привык, что кого-то утаскивают в лаборатории, кого-то увозят на работы, как, впрочем, и его, а кого-то просто забивают до смерти ради забавы. Спросом пользовались крепкие славяне и дети. Недавно говорили, что на них испытывают какое-то оружие, отравляющий газ. Вскрик женщины, получившей удар прикладом, неприятно резанул по ушам, но Мартин даже не шевельнулся, погруженный в молитву. Это был ежедневный ритуал, молитва за души умерших и замученных в этом аду. Произнеся последние слова, мужчина открыл глаза и вгляделся в заплаканные глаза пожилой женщины, умирающей на грубой койке от боли и истощения. Но крик надсмотрщика прервал его, заставив собрать остатки сил в кулак и снова работать на благо Рейха и фюрера...

Становилось холоднее, приближалась ночь. В блоке D, наконец, воцарилось гнетущее спокойствие, нарушаемое лишь тихими разговорами о своей будущей судьбе. Все боялись громко говорить, так как вокруг ходила охрана, без колебаний убивающая заключенных. Но даже сейчас, в бараке самого страшного концлагеря Германии, люди держались. Они искренне верили, что завтра не придут люди в халатах и масках и не заберут на операционный стол, не уведут в газовую камеру или просто не убьют. Посреди барака, на довольно просторной площадке, танцевал пальчик, в новой полосатой робе-пижаме. Его плавные движения завораживали людей, пристально наблюдавших за ним. Казалось, он слышит определенную музыку, и лишь его мать могла объяснить, что он тяжко болен. Немецкие врачи сказали свое веское "без шансов", а на следующий день за ними пришли. Нехитрая история, как и большинство тут. Движения рук и тела мальчика словно гипнотизировали, не давая оторвать взгляд от него. Уже знакомый нам мужчина лишь изредка поглядывал на паренька, черкая на небольшом листке мятой бумаги несколько строчек на немецком.
"Когда нацисты пришли за коммунистами, я молчал, я же не коммунист...
Потом они пришли за социал-демократами, я молчал, я же не социал-демократ...
Потом они пришли за профсоюзными деятелями, я молчал, я же не член профсоюза...
Потом они пришли за мной, и уже не было никого, кто мог бы протестовать..."