бамп

бамп

бамп

Из-под покрова тьмы ночной,
Из чёрной ямы страшных мук
Благодарю я всех богов
За мой непокорённый дух.

И я, попав в тиски беды,
Не дрогнул и не застонал,
И под ударами судьбы
Я ранен был, но не упал.

Тропа лежит средь зла и слёз,
Дальнейший путь не ясен, пусть,
Но всё же трудностей и бед
Я, как и прежде, не боюсь.

Не важно, что врата узки,
Меня опасность не страшит.
Я — властелин своей судьбы,
Я — капитан своей души.

>>185612115 (OP)
Сонет 120 ("То, что мой друг бывал жесток со мною...")
Вильям Шекспир (перевод Самуила Маршака)
То, что мой друг бывал жесток со мною,
Полезно мне. Сам испытав печаль,
Я должен гнуться под своей виною,
Коль это сердце – сердце, а не сталь.

И если я потряс обидой друга,
Как он меня, – его терзает ад.
И у меня не может быть досуга
Припоминать обид минувших яд.

Пускай та ночь печали и томленья
Напомнит мне, что чувствовал я сам,
Чтоб другу я принес для исцеленья,
Как он тогда, раскаянья бальзам.

Я все простил, что испытал когда-то,
И ты прости, – взаимная расплата!

Напишу мой маленький стишок

Огромный член,
Не зная куда,
Устремляет себя
И всегда, и всегда,
Находит очко.

>>185612115 (OP)

Накануне яблочного Спаса
Старый дядька в белом колпаке
Пиздовал походкой пидараса.
Пиздовал конкретно налегке.

Догонял он лошадь в чистом поле;
Догонял, наверно, третий час.
Предвкушая выкрики "доколе!"
Сообщаю - он не пидарас.

И не скотозоофил порочный,
Может, разве, метросексуал.
В общем, это ёбаный молочник
В чистом поле лошадь догонял.

Из-за молока, я знаю точно,
Так не стал бы убиваться он:
Долбоёб в бидонах вез молочных
В город на продажу самогон.

Не зайти на улицу с блядями
Старый перец, видишь ли, не мог.
Под окошком встал, звеня мудями -
Лошадь и съебалась под шумок.

Нихуя себе, сходил на блядки!
За такой проёб наверняка
Будет всё село ебать вприсядку
До китайской пасхи дурака.

И. Бродский 1984г

>>185612307
такой же маленький, как и твой "огромный" член, но спасибо за высер

>>185612115 (OP)
G

>>185612339
ну и срань твой бродский

>>185612364
Это аллегория на неизбежность неминуемого

бамп

>>185612115 (OP)

Владимир Маяковский
Я счастлив!


Граждане,
у меня
огромная радость.
Разулыбьте
сочувственные лица.
Мне
обязательно
поделиться надо,
стихами
хотя бы
поделиться,
Я
сегодня
дышу как слон,
походка
моя
легка,
и ночь
пронеслась,
как чудесный сон,
без единого
кашля и плевка.
Неизмеримо
выросли
удовольствий дозы.
Дни осени -
баней воняют,
а мне
цветут,
извините,-
розы,
и я их,
представьте,
обоняю.
И мысли
и рифмы
покрасивели
и особенные,
аж вытаращит
глаза
редактор.
Стал вынослив
и работоспособен,
как лошадь
или даже -
трактор.
Бюджет
и желудок
абсолютно превосходен,
укреплен
и приведен в равновесие.
Стопроцентная
экономия
на основном расходе -
и поздоровел
и прибавил в весе я.
Как будто
на язык
за кусом кус
кладут
воздушнейшие торта -
такой
установился
феерический вкус
в благоуханных
апартаментах
рта.
Голова
снаружи
всегда чиста,
а теперь
чиста и изнутри.
В день
придумывает
не меньше листа,
хоть Толстому
ноздрю утри.
Женщины
окружили,
платья испестря,
все
спрашивают
имя и отчество,
я стал
определенный
весельчак и остряк -
ну просто -
душа общества.
Я
порозовел
и пополнел в лице,
забыл
и гриппы
и кровать.
Граждане,
вас
интересует рецепт?
Открыть?
или...
не открывать?
Граждане,
вы
утомились от жданья,
готовы
корить и крыть.
Не волнуйтесь,
сообщаю:
граждане -
я
сегодня -
бросил курить.

>>185612115 (OP)
Тащемта Маяковского люблю почитать на досуге, что-то конкретное чложно выделить.

Эй!
Господа!
Любители святотатств,
преступлений,
боен,
а самое страшное
видели —
лицо мое,
когда
я
абсолютно спокоен?

>>185612115 (OP)
То же стихотворение, но только в другом переводе:

Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятенье всех,
Верь сам в себя, наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех;
Пусть час не пробил, жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.

Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
Не забывая, что их голос лжив;
Останься тих, когда твое же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена, и снова
Ты должен все воссоздавать с основ.

Умей поставить, в радостной надежде,
На карту все, что накопил с трудом,
Все проиграть и нищим стать, как прежде,
И никогда не пожалеть о том;
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело.
И только Воля говорит: "Иди!"

Останься прост, беседуя с царями,
Останься честен, говоря с толпой;
Будь прям и тверд с врагами и с друзьями,
Пусть все, в свой час, считаются с тобой;
Наполни смыслом каждое мгновенье,
Часов и дней неумолимый бег,--
Тогда весь мир ты примешь, как владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!

>>185612767
Обожаю его, выучил в первом 2х переводах, этот третьим наверное будет

>>185612115 (OP)
Единственное стихотворение, которое я искренне полюбил и запомнил на всю жизнь. Никакое больше меня так не задело как это.

МРАЗЬ

Подступает
голод к гландам..
Только,
будто бы на пире,
ходит
взяточников банда,
кошельки порастопыря.
Родные
снуют:
- Ублажь да уважь-ка! -
Снуют
и суют
в бумажке барашка.
Белей, чем саван,
из портфеля кончики...
Частники
завам
суют червончики.
Частник добрый,
частник рад
бросить
в допры
наш аппарат.
Допру нить не выдавая,
там,
где быт
и где грызня,
ходит
взятка бытовая,-
сердце,
душу изгрязня.
Безработный
ждет работку.
Волокита
с бирж рычит:
"Ставь закуску, выставь водку,
им
всучи
магарычи!"
Для копеек
пропотелых,
с голодухи
бросив
срам,-
девушки
рабочье тело
взяткой
тычут мастерам.

Чтобы выбиться нам
сквозь продажную смрадь
из грязного быта
и вшивого -
давайте
не взятки брать,
а взяточника
брать зашиворот!

Злой мальчишка, я слепой -
Над ними не смеются,
Злой мальчишка, пред толпой
Все дороги рвутся

Мне на седьмой, а он кричит:
"Седьмой вот здесь", - а это восемь;
Злой мальчишка, меня влачит
И бьёт дорога лосем.

Мне на седьмой, мне на седьмой,
А это восемь, восемь, -
И мы за зрения спиной
Едва ли жалость сносим.

Николай Бурлюк

Хотите грязи
Черней подошвы
Вот она
Рядом
Наземь
Падайте
Пробуйте
Даром
Зовите помошников
Руки пачкайте
Как загаром
Гребите в пакеты
Из целлофана
Несите в дома
Складируйте в комнатах
Скомканых фантиков
Целым валом
Платите
Себя от счастья не помня
Грязь не иссякнет
Не вывести
Пятен вам
Рук будет мало
А ртов
Подавно
Грязи хотите?
Я не препятствую
Сам этой грязью
Почти
Задавлен

Анонимус из /izd/

Килограм салата рыбного

Колесницы.
У них в колёсах спицы.
Может пригодиться
Чтобы прокатиться.
Колесницы!
Они летят как птицы.
Могут простудиться
От ветра ягодицы.

Колесницы, немного похожие на
БОЕВОГО СЛОНА! БОЕВОГО СЛОНА!
Колесницы, в которые запряжены
БОЕВЫЕ СЛОНЫ! БОЕВЫЕ СЛОНЫ!

БОЕВЫЕ СЛОНЫ!
Это тебе не кабаны!
БОЕВЫЕ СЛОНЫ
Карфагену верны!

Как колесницы, немного похожие на
БОЕВОГО СЛОНА! БОЕВОГО СЛОНА!
Колесницы, в которые запряжены
БОЕВЫЕ СЛОНЫ! БОЕВЫЕ СЛОНЫ!

БОЕВЫЕ СЛОНЫ
Карфагену верны!
БОЕВЫЕ СЛОНЫ
Карфагену верны!
БОЕВЫЕ СЛОНЫ!
Карфагену? Верны!

Анонимус из /izd/

Купил мужик шляпу, а она....

У меня в душе ни одного седого волоса,
и старческой нежности нет в ней!
Мир огромив мощью голоса,
иду — красивый,
двадцатидвухлетний.

Владимир Маяковский, "Облако в штанах", фрагмент

Слон карфагенский травку жевал
Вдруг на него гладиатор напал
Тщетно дрожали слона ягодицы
Его навсегда запрягли в колесницу

Анонимус из /izd/

Как раз купил шляпу, а она ему мужик

Туман разит цветы
Мертвец глухой седой
Средь тусклой высоты
Рожденный над водой

Ты как река течешь
Как белый дым скользишь
Твой шаг как хладный нож
Как обморок как тишь!

Как саван как крыло
Везде везде взмахнул
Ты вкрадчивое зло
Ты осени посул.

Давид Бурлюк, "Посул осени"

Александр Блок
СКИФЫ
Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, Скифы — мы! Да, азиаты — мы, —
С раскосыми и жадными очами!
Для вас — века, для нас — единый час.
Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас —
Монголов и Европы!
Века, века ваш старый горн ковал
И заглушал грома лавины,
И дикой сказкой был для вас провал
И Лиссабона и Мессины!
Вы сотни лет глядели на Восток,
Копя и плавя наши перлы,
И вы, глумясь, считали только срок,
Когда наставить пушек жерла!
Вот — срок настал. Крылами бьет беда,
И каждый день обиды множит,
И день придет — не будет и следа
От ваших Пестумов, быть может!
О, старый мир! Пока ты не погиб,
Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
Пред Сфинксом с древнею загадкой!..
Россия — Сфинкс. Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя,
И с ненавистью, и с любовью!..
Да, так любить, как любит наша кровь,
Никто из вас давно не любит!
Забыли вы, что в мире есть любовь,
Которая и жжет, и губит!
Мы любим все — и жар холодных числ,
И дар божественных видений,
Нам внятно все — и острый галльский смысл,
И сумрачный германский гений...
Мы помним все — парижских улиц ад,
И венецьянские прохлады,
Лимонных рощ далекий аромат,
И Кельна дымные громады...
Мы любим плоть — и вкус ее, и цвет,
И душный, смертный плоти запах...
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
В тяжелых, нежных наших лапах?
Привыкли мы, хватая под уздцы
Играющих коней ретивых,
Ломать коням тяжелые крестцы,
И усмирять рабынь строптивых...
Придите к нам! От ужасов войны
Придите в мирные объятья!
Пока не поздно — старый меч в ножны,
Товарищи! Мы станем — братья!
А если нет, — нам нечего терять,
И нам доступно вероломство!
Века, века — вас будет проклинать
Больное, позднее потомство!
Мы широко по дебрям и лесам
Перед Европою пригожей
Расступимся! Мы обернемся к вам
Своею азиатской рожей!
Идите все, идите на Урал!
Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
С монгольской дикою ордою!
Но сами мы — отныне — вам — не щит,
Отныне в бой не вступим сами!
Мы поглядим, как смертный бой кипит,
Своими узкими глазами!
Не сдвинемся, когда свирепый Гунн
В карманах трупов будет шарить,
Жечь города, и в церковь гнать табун,
И мясо белых братьев жарить!..
В последний раз — опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз — на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!
30 января 1918

>>185612115 (OP)
>>185612767

Унылое морализаторство

>>185612115 (OP)
У окна сидит, качаясь, онанист Иван Залупа,
Пальцем в жопе ковыряя, дрочит он свой хуй вонючий.
В дверь к нему стучат паскуды - это партизан Запоркин.
Он обвешан пулемётом и гранатами обвешан.
"Что ты дрочишь, друг Залупа? На хуй ты с окна подвинься!
Лучше мы из пулемета по фашистам постреляем."
"Ты контужен по колено", - отвечает друг Залупа.
- "Хули, ты пускаешь пену? Ведь война давно минула..."

Александр Сергеевич Пушкин. Золотая классика русской поэзии.

>>185614893

Я почти поверил, но во времена Пушкина фашистов не было!

По черным улицам белые матери
судорожно простерлись, как по гробу глазет.
Вплакались в орущих о побитом неприятеле:
«Ах, закройте, закройте глаза газет!»

Письмо.

Мама, громче!
Дым.
Дым.
Дым еще!
Что вы мямлите, мама, мне?
Видите —
весь воздух вымощен
громыхающим под ядрами камнем!
Ма — а — а — ма!
Сейчас притащили израненный вечер.
Крепился долго,
кургузый,
шершавый,
и вдруг, —
надломивши тучные плечи,
расплакался, бедный, на шее Варшавы.
Звезды в платочках из синего ситца
визжали:
«Убит,
дорогой,
дорогой мой!»

И глаз новолуния страшно косится
на мертвый кулак с зажатой обоймой
Сбежались смотреть литовские села,
как, поцелуем в обрубок вкована,
слезя золотые глаза костелов,

пальцы улиц ломала Ковна

А вечер кричит,
безногий,
безрукий:
«Неправда,
я еще могу-с —
хе! —
выбряцав шпоры в горящей мазурке,
выкрутить русый ус!»

Звонок.

Что вы,
мама?
Белая, белая, как на гробе глазет.
«Оставьте!
О нем это,
об убитом, телеграмма.
Ах, закройте,
закройте глаза газет!»

1914 г.

Us and them
And after all we're only ordinary men
Me and you
God only knows
It's not what we would choose to do
Forward he cried from the rear
And the front rank died
And the general sat
And the lines on the map
Moved from side to side
Black and blue
And who knows which is which and who is who
Up and down
And in the end it's only round 'n round
Haven't you heard it's a battle of words
The poster bearer cried
Listen son, said the man with the gun
There's room for you inside

Down and out
It can't be helped that there's a lot of it about
With, without
And who'll deny it's what the fighting's all about?
Out of the way
It's a busy day
I've got things on my mind
For the want of the price
Of tea and a slice
The old man died

Солнце жжет высокие стены,
Крыши, площади и базары.
О, янтарный мрамор Сиены
И молочно-белый Каррары!

Все спокойно под небом ясным;
Вот, окончив псалом последний,
Возвращаются дети в красном
По домам от поздней обедни.

Где ж они, суровые громы
Золотой тосканской равнины,
Ненасытная страсть Содомы
И голодный вопль Уголино?

Ах, и мукам счет и усладам
Не веками ведут — годами!
Гибеллины и гвельфы рядом
Задремали в гробах с гербами.

Все проходит, как тень, но время
Остается, как прежде, мстящим,
И былое, темное бремя
Продолжает жить в настоящем.

Сатана в нестерпимом блеске,
Оторвавшись от старой фрески,
Наклонился с тоской всегдашней
Над кривою пизанской башней

Охуенно, спасибо>>185616003

Бледные просветы — посреди ветвей
Хищные газеты — будничный трофей
Раненой собакой бредит командир
И это всё обычно называется,сынок -
                                         РЕАНИМАЦИЯ

Толстые лошадки — сытые поля
Сочные початки — солнечное вымя
Ждёт за поворотом белый хоровод
И это залихватcкое незримое кино -
                                          РЕАНИМАЦИЯ

      А вот отдельному солдату перестало умирать
      Ведь у него лишь только слово,только слово — но какое!-
      Стал он жрать/бухать/блевать — себя на части разбирать -
      Череп крепко разворочен,и мозги текут сквозь стены -
      Стены,стены,двери,окна — другие были рядом
      Торопливо постигали положение вещей
      Созерцая похождения Текущего Повсюду,
      По привычке продолжая ритуально повторять:
                                        РЕАНИМАЦИЯ.

В раскалённом парке — летняя гроза 
Поздние подарки,наши голоса
Где-то краем уха — духовой оркестр
И это всё обычно называется,сынок -
                                       РЕАНИМАЦИЯ.

Hе пpойти мне ответом, там где пули вопpос
Где каждый шаг сантиметpом, вpемя пять папиpос
Меpтвый гоpод хоpонит, свои голоса,
Потеpялись и бpодят между стен небеса

С pождеством Вас железо, в подвале темно
Сколько душ погубило, напpотив окно
Я забыл что в пpиpоде еще что-то есть
Шестого пpиняли pоды без шести минут шесть

А наутpо выпал снег, после долгого огня
Этот снег убил меня
Погасил коpоткий век
Я набpал его в ладонь, сплюнул в белый
Гpязь и пыль
То ли небыль, то ли быль
То ли вечность, то ли вонь

Падший гоpод pазбился, но не стал кpестом
Падший гоpод напился миpа пеpед постом
Здесь контужены pоты, новый жгут Вифлием


Hа пеленке беpезы - pуки ноги не всем

С pождеством Вас железо
Повязка венцом
Медсестpа - мать Теpеза, с симпатичным лицом
Пpошлой ночью как шоpох вспоминались дни
Как мы задеpнули штоpы, как мы были одни

А наутpо выпал снег, после долгого огня
Этот снег убил меня
Погасил двадцатый век
Я набpал его в ладонь, сплюнул в белый
Гpязь и пыль
То ли небыль, то ли быль
То ли вечность, то ли вонь

Hе пpойти мне ответом, там где пули вопpос
Где каждый шаг сантиметpом, вpемя пять папиpос...
Меpтвый гоpод с пустыми глазами со мной
Я стpелял холостыми, я вчеpа был живой...

Который раз пишу тебе,Серёжа
Истосковалась по тебе,сыночек мой
А ты пишешь,что скучаешь тоже
И в сентябре воротишься домой

А за окном у нас стоят цыгане
Они гадают на тебя,сыночек мой
А та девчонка с карими глазами
Давно,Серёжа,ждёт тебя домой

Придёшь домой,облепят словно пчёлы
«Скажите,тётя,как у Серёженьки дела?»
У одной поблёскивают слёзы
Видать,заела ту молодушку тоска

Пришла весна,все выгнали скотину
Зазеленела в поле сочная трава
А ту рябину,что у нас стояла
Пахан срубил по пьянке на дрова

Пришёл сентябрь,ты пишешь мне Серёжа
Ты,мама милая,домой меня не жди
Суд лагерей судил меня по новой
За то,что мы с дружком порезали конвой

И срок нам дали огромный-преогромный
Столько,сколько служили солдаты при Петре

https://www.youtube.com/watch?v=DAcYmKrdemc
единственное что зашло из стихотворений

>>185612115 (OP)
Петухи распетушились
Но подраться не решились
Если долго петушиться можно пёрышек лишиться
Если пёрышек лишиться нечем будет петушиться.
Коротко о холодной войне.

>>185612115 (OP)
Весь мир бардак
Все бабы бляди
Солнце ёбаный фонарь

>>185614660
Двачую

>>185612115 (OP)

Ludwig

Витгенштейн давно в раю. Вероятно, он счастлив,
поскольку его окружающий шелест напоминает ему
о том, что шелест его окружающий говорит ни о чём,
но и не предъявляет того, что надлежит быть «показано».
Мучительно, поскольку никак не вспомнить какую-то фразу.
Неприятно ещё потому, что разум не в состоянии «схватить»
границу между absorption и знанием поглощения. Еrfassen.
Фраза забыта, однако он знает, что её знают все,
причём они тоже забыли, более того, даже не знают, о том,
что она, не возникая в раю, обречена появлению, — если
рай, как полнота языка, постоянен в стремлении
за собственные пределы, фраза обещает лишь форму,
т. е. тень вне источника света, но между тем
забвение модально, оно расслаивается и образует
пространство, в котором что-то определённо известно.
И благодаря чему другое смещается в то, что неведомо.
Например, известно, что Витгенштейн (Людвиг) в раю.
Также, что тело не подлежит описанию, ни предъявлению.
Оглядываясь, Витгенштейн видит, как, попирая
законы перспективы, у его плеча возникает Вергилий.
С ним кто-то рядом. Дождь ещё не накрапывает. И не начнётся.
Естественно, у Витгенштейна возникает вопрос
относительно фразы, которая была несомненно важна
и отсутствие которой во рту его не столько терзает,
сколько смущает. Но неожиданно для себя произносит:
«Как поживает Тракль?» И после короткой паузы слышит:
«Там, откуда мы, его нет». И Витгенштейн пишет:
«Приятное различие температуры разных участков
человеческого тела...»
Это тоже, скорее всего, что-то напоминает, татуировки песка,
окружающий шелест, не говорящий никому — ничего.

>>185612684
Понравилось, неожиданная концовка

Шедевр
fu iOv t yia
yia iOv t fu
ayg fu c yiA

>>185612115 (OP)

Чертова кукла (венок сонетов)

0

Ребенок тихий маленькая Вера -
чудо
в сапожках расписных и шарфе из мохера,
в пальто, что тога -
январским утром, не предвидя худа,
стояла возле моего порога,
почти как солнечного­­ света сердцевина­­,
почти как снежное зерцало,
почти как мироздания­­ причина,
почти как первое начало.
О Леонардо, где твоя сангина?
Во мне гудело жало
(чертова пружина)
тоски всю ночь не зря, как тенор из Ла Скала!

1

Тоски всю ночь не зря, как тенор из Ла Скала
увертюру,
с волнением я слушал дробь и ждал финала,
каким бы ни был он, и утро
в мою келейку, камеру-обскуру,
проникло россыпью цветного перламутра­­;
тянулся в небе шлейф от самолета,
что кротовина,­­
и чуть слышно кто-то,
там за окном смеялся сам себе, как мандолина.
Я выглянул. Ко мне вполоборот­­а
стояла девочка соседская,­­ и мина
ее была довольна, большерота­­ -
чертова пружина...

2

Чертова пружина
моей мечты сработала мгновенно:­­
я дверь открыл и будто бы лавина
обрушился на девочку всем весом,
разбив о лед колено,
и снегом рот набил ей, словно геркулесом­­;
так, хромая
и озираясь одичало,
как куль с мукой крестьянин­­ в закрома, я
к себе ее занес и дал ей веронала.
Растерянна­­я, бледная, немая
она на пол из рук моих опала.
Внезапной ненависти,­­ как орда Мамая
во мне гудело жало.

3

Во мне гудело жало
того, что называют предвкушен­­ье,
блестела сталь бухарского­­ кинжала,
а девочка без чувства,
в онеменье
объектом стала моего искусства;­­
я снял одежду с бессловесн­­ой лоли
(горловина­­
бадлона все никак не стягивалас­­ь, то ли
я волновался­­ или паутина
фабричной пряжи горло ей до боли
сжимала так все время, как ангина),
и прошипел в восторге тихом поневоле:
"О Леонардо, где твоя сангина?"

4

О Леонардо, где твоя сангина?
Все суставы
ее видны мне были, как у Буратино,
все жилки,
которые сплетались­­, словно травы,
не знавшие косилки,
ее артерии, сосуды, капилляры
под кожей цвета белого опала
обозначали­­ редкие удары
сердечка, шедшего едва заметно, вяло,
лишь маары
(пупочек, губы, лоно) глянцем краснотала­­
отсвечивал­­и в блеске солнца-фары,
почти как первое начало.

5

Почти как первое начало
в реестре пыток,
чтоб она молчала,
я откопал сапожную иглу в скорняжном­­ хламе
и рот зашил ей, не жалея ниток.
Она сучила в полусне ногами
и снова погружалас­­ь в море бреда,
как ундина.
Я с пальцев кровь слизал и до обеда
ее оставил - будет свежанина.
Всё гимны пела мне моя Аэда,
и был острее клина
мой любопытный­­ взгляд природовед­­а,
почти как мироздания­­ причина.

6

Почти как мироздания­­ причина,
жуть немоты ее в конце концов расшевелил­­а,
и картинно
она руками обхватила щеки,
барахтаясь­­ в лучах холодного светила,
кровоподте­­ки
ощупывая и дрожа всем телом,
как импала.
Я подошел к ней и портняжным­­ мелом
наметил линии отрезов, и немало
был удивлен, что девочка с уделом
своим смирилась тут же и устало
затихла в безразличь­­е оробелом,
почти как снежное зерцало.

7

Почти как снежное зерцало
сияли грани
заточенног­­о только что металла,
когда под локоток ей, взрезав сухожилья,­­
вошел он, и комком в ее гортани
остановилс­­я крик от боли и бессилья.
Одним движеньем я отрезал руку,
и морщина
легла между бровей ее, отображая муку.
Затем вторую, ножки, как велит доктрина
симметрии всем тем, кто адскую вампуку
решил поставить. В луже из кармина
она лежала, вызывая скуку,
почти как солнечного­­ света сердцевина­­.

8

Почти как солнечного­­ света сердцевина­­,
на кончике иглы от шприца
адреналина­­
горела капля, и в сознанье
укол ее привел: неистово крутиться
она вдруг начала, забавное созданье,
глаза тараща и обмакивая в пыль живые раны
(моя берлога
ее, наверное, скопила океаны).
Я подождал немного
и скотчем пережал малышкины болваны,
взглянул в окно, меня взяла тревога -
худая женщина, как тень фата-морганы
стояла возле моего порога.

9

Стояла возле моего порога
соседка,
мать моей игрушки, строго
она звала ее домой, протяжно, хрипло,
немножко едко,
не зная, как ее дочурка влипла;
сама же девочка тем временем, как полоз -
вот Иуда! -
ползла к дверям на ей знакомый голос,
я отшвырнул ее ногой туда, откуда
она стремилась­­; словно кока-кола с
арбузом пенилась ее деталей груда,
а мать была от дочери на волос
январским утром, не предвидя худа.

10

Январским утром, не предвидя худа,
восвояси
соседка удалялась прочь, покуда
я слушал крышки звон на котелке от пара
и всё о нежном мясе
читал в старинной книге кулинара.
Достав из шкафа специй, чернослива­­,
я пищу бога
готовил два часа без перерыва,
и девочка, безрука и безнога,
смотрела с ужасом, как взяв аперитива
(стаканчик­­ грога),
я кости завернул нетороплив­­о
в пальто, что тога.

11

"В пальто, что тога, -
с лицом паяца
я говорил ей тоном педагога,
приправив мясо горстью мухоморов,­­ -
ты больше никогда не выйдешь прогулятьс­­я,
ребячьих взоров
не приголубит­­ грация и нега
твоих движений, скромность­­ их и мера,
твои ладони не коснутся снега,
ты в школе больше не решишь примера,
как лего
я разберу тебя, забава изувера!
Забудь восторг случайного­­ разбега
в сапожках расписных и шарфе из мохера!"

12

В сапожках расписных и шарфе из мохера
откуда-то из девочки, из пыли
ее двойник-химера
внезапно начал возноситьс­­я
или,
точней сказать, кружить над нею, словно птица,
я, испугавшис­­ь, что она увидит это
и возомнит, что в рай сбежит отсюда,
бифштекс, котлета,
взял вилку и глаза ее на блюдо
не медля выложил, что шарики щербета,
мычала через нос моя зануда,
а сверху вился призрак, как виньета -
чудо.

13

Чудо
страданий девочки уже к концу спешило,
словно Будда
она застыла в уголочке.
Я в ящике стола нашел тупое шило
и тут же в почки
малышке начал наносить уколы,
она вдруг выгнулась всем телом, как пантера,
а злые пчелы
моих ударов, словно хабанера
все жестче были (в танце мусцимол и
с ним мускарин неслись во мне со скоростью карьера),
и приведение­­м струилась сквозь проколы
ребенок тихий маленькая Вера.

14

Ребенок тихий маленькая Вера,
вернее остывающее­­ тело,
лежала за открытой дверцей шифоньера,­­
которая торжествен­­но-уныло
скрипела,
будто выла
на сквозняке,­­ пока я на потеху аду
облизывал кровавые сусала
безглазого­­ обрубка, как награду
за буйство карнавала,­­
привлекшег­­о теней несметную армаду,
и знал уже, что сердцем каннибала
я буду петь сегодня серенаду
тоски всю ночь не зря, как тенор из Ла Скала.

infin

Тоски всю ночь не зря, как тенор из Ла Скала
(чертова пружина)
во мне гудело жало.
О Леонардо, где твоя сангина? -
почти как первое начало,
почти как мироздания­­ причина,
почти как снежное зерцало,
почти как солнечного­­ света сердцевина­­
стояла возле моего порога
январским утром, не предвидя худа,
в пальто, что тога,
в сапожках расписных и шарфе из мохера
чудо -
ребенок тихий маленькая Лера.

>>185616202

Это же песня, а не стих.

>>185616589
И ветер хуев вентилятор

Это страшно!- все одно и то же:
Разговоры, колкости, обеды,
Зеленщик, прогулка, море, сон,
Граммофон, тоска, соседей рожи,
Почта, телеграммы про победы,
И в саду все тот же самый клен...

Из окна коричневая пашня
Грандиозной плиткой шоколада
На зеленой скатерти травы.
Где сегодняшний и где вчерашний
Дни? Кому была от них услада?
Я не знаю! Знаете ли вы?

Кончается одиннадцатый том
Моих стихов, поющих о бывалом,
О невозвратном, сказочном, о том,
Что пронеслось крылатым карнавалом.

Не возвратить утраченных услад
В любви, в искусстве, в soirée*, в ликерах, –
Во всем, во всем!.. Заплачьте, и назад
Смотрите все с отчаяньем во взорах.

Пусть это все – игрушки, пустяки,
Никчемное, ненужное, пустое!..
Что до того! Дни были так легки,
И в них таилось нечто дорогое!

Любили мы любовь и пикники,
И души вин и женщин тонко знали,
Вначале повстречали нас венки,
И поношенье хамское – в финале.

Мы смели жить! мы смели отдавать
Чаруйный долг великолепной моде,
Не утомясь, молитвенно мечтать
О равенстве, о братстве, о свободе.

Вам, «новым», вам, «идейным», не понять
Ажурности «ненужного» былого:
На ваших лбах – бездарности печать
И на устах – слух режущее слово!..

Конечно, я для вас – «аристократ»,
Которого презреть должна Рассея…
Поэт, как Дант, мыслитель, как Сократ, –
Не я ль достиг в искусстве апогея?

Но будет день – и в русской голове
Забродят снова мысли золотые,
И памятник воздвигнет мне в Москве
Изжив «Рассею», вечная Россия!

1

Стоят в чернорабочей хмури
Закопченные корпуса.
Над копотью взметают кудри
Растроганные небеса.

В надышанную сирость чайной
Картуз засаленный бредет.

Последняя труба окраины
О праведности вопиет.

Труба! Труба! Лбов искаженных
Последнее: еще мы тут!
Какая на-смерть осужденность
В той жалобе последних труб!

Как в вашу бархатную сытость
Вгрызается их жалкий вой!
Какая заживо-зарытость
И выведенность на убой!

А Бог? -- По самый лоб закурен,
Не вступится! Напрасно ждем!
Над койками больниц и тюрем
Он гвоздиками пригвожден.

Истерзанность! Живое мясо!
И было так и будет -- до
Скончания.
-- Всем песням насыпь,
И всех отчаяний гнездо:

Завод! Завод! Ибо зовется
Заводом этот черный взлет.
К отчаянью трубы заводской
Прислушайтесь -- ибо зовет

Завод. И никакой посредник
Уж не послужит вам тогда,
Когда над городом последним
Взревет последняя труба.

23 сентября 1922

Эллис

Над царством мирных крыш я вознеслась высоко
и чёрные хулы кидаю в небеса,
покрыв и стук копыт, и грохот колеса,
как зычный клич вождя, как вещий зов пророка.

Над лабиринтами греха, нужды, порока,
как будто голые и красные леса,
как мачты мёртвые, где свиты паруса,
мы бдим над Городом, взывая одиноко.

Скажи, слыхал ли ты железный крик тоски
и на закате дня вечерние гудки?
То муравейнику труда сигнал проклятый…

То вопль отверженства, безумья и борьбы,
в последний судный час ответ на зов трубы,
трубы Архангела, зовущего трикраты.

Шаги Командора

В. А. Зоргенфрею
Тяжкий, плотный занавес у входа,
За ночным окном — туман.
Что теперь твоя постылая свобода,
Страх познавший Дон-Жуан?

Холодно и пусто в пышной спальне,
Слуги спят, и ночь глуха.
Из страны блаженной, незнакомой, дальней
Слышно пенье петуха.

Что изменнику блаженства звуки?
Миги жизни сочтены.
Донна Анна спит, скрестив на сердце руки,
Донна Анна видит сны...

Чьи черты жестокие застыли,
В зеркалах отражены?
Анна, Анна, сладко ль спать в могиле?
Сладко ль видеть неземные сны?

Жизнь пуста, безумна и бездонна!
Выходи на битву, старый рок!
И в ответ — победно и влюбленно —
В снежной мгле поет рожок...

Пролетает, брызнув в ночь огнями,
Черный, тихий, как сова, мотор,
Тихими, тяжелыми шагами
В дом вступает Командор...

Настежь дверь. Из непомерной стужи,
Словно хриплый бой ночных часов -
Бой часов: "Ты звал меня на ужин.
Я пришел. А ты готов?.."

На вопрос жестокий нет ответа,
Нет ответа — тишина.
В пышной спальне страшно в час рассвета.
Слуги спят, и ночь бледна.

В час рассвета холодно и странно,
В час рассвета — ночь мутна.
Дева Света! Где ты, донна Анна?
Анна! Анна! — Тишина.

Только в грозном утреннем тумане
Бьют часы в последний раз:
Донна Анна в смертный час твой встанет.
Анна встанет в смертный час.

Сентябрь 1910 — 16 февраля 1912

>>185616377
Поддерживаю, его перфомансы это сильно.

https://youtu.be/DINCpvu2L_g

Артюр Рембо, "Кузнец".

С огромным молотом в натруженных руках,
Хмельной, величественный, нагонявший страх,
Порой хохочущий, как бронзовые трубы,
С высоким лбом кузнец, разглядывая грубо
Людовика, вступил с ним в разговор. Народ
Их окружал в тот день, сновал он взад-вперед,
Одеждой грязною касаясь позолоты,
И бледен был король, как будто от дремоты
Очнувшись, эшафот увидел пред собой.
Покорный, словно пес, с поникшей головой,
Не шевелился он: кузнец широкоплечий
Такие знал слова, такие вел он речи,
Что все оборвалось в груди у короля.
"Ты, сударь, знаешь сам: мы пели тра-ля-ля,
Гоня чужих волов на борозды чужие.
Перебирал аббат монеты золотые
Молитв, нанизанных на четки. А сеньер
Победно в рог трубил, скача во весь опор.
Один хлыстом нас бил, другой грозил пеньковой
Веревкой. И глаза у нас, как у коровы,
Глядели тупо и не плакали. Мы шли,
Все дальше, дальше шли. Когда же грудь земли
Плуг перепахивал, когда мы оставляли
В ней нашу плоть и кровь, то нам на чай давали:
Лачуги наши жгли! У этого костра
Могла себе пирог спечь наша детвора.
О! Я не жалуюсь. Все эти рассужденья
От глупости моей. Предвижу возрожденья.
Не радостно ль смотреть, как с сеном полный воз
В июне катится к амбару? Как принес
Прохладу летний дождь и как в саду и в поле
Благоухает все? Ну разве плохо, что ли,
Глядеть, как колос твой наполнился зерном,
И думать: из зерна хлеб выпекут потом?
А если сила есть, то место есть у горна:
Там молотом стучи и песню пой задорно,
Была ы уверенность, что и тебе пошлет,
Хотя бы толику, бог от своих щедрот...
Короче говоря, старо все это дело!
Но знаю я теперь: мне это надоело!
Когда есть две руки и голова притом,
Приходит человек с кинжалом под плащом
И говорит тебе: "Вспаши мне землю, малый!"
А началась война -- и снова, как бывало,
К тебе стучатся в дверь: "Дать сына нам изволь!"
Я тоже человек, но если ты король,
Ты скажешь: "Так хочу!" И слышать это тошно.
Уверен ты, что мне твой балаган роскошный
Приятно созерцать, а в нем вояк твоих,
Толпу бездельников в мундирах золотых,
Что пахнут свежестью (то наших дочек запах),
Приятно созерцать ключ от тюрьмы в их лапах.
Смиритесь, бедняки! Во всем король наш прав!
Позолотим твой Лувр, гроши свои отдав!
Ты будешь сыт и пьян. Мы тоже не в обиде:
Смеются господа, у нас на шее сидя!
Нет! Эти мерзости старее всех морщин.
Народ не шлюха вам. Всего-то шаг один --
И вот Бастилию мы в мусор превратили.
Все камни у нее от крови потны были,
И тошно было нам смотреть, как вознеслись
Ее облезлые глухие стены ввысь
И, как всегда, их тень нас покрывает мглою.
Да, гражданин, в тот день ужасное былое
Хрипело, рушилось, когда те стены в прах
Мы обратили вдруг. Любовь у нас в сердцах
Таилась. Сыновей к груди мы прижимали.
И ноздри у людей, как у коней, дрожали.
Могучи и горды, мы шли на шум тюрьмы;
В сиянье солнечном шли по Парижу мы,
И наших грозных блуз никто не сторонился.
Людьми почувствовали мы себя! Струился
У нас по жилам хмель надежды. И бледны
Мы были, государь. Когда же у стены
Тюремной собрались с оружьем наготове,
Не знали ненависти мы, ни жажды крови;
Мощь осознав свою, решили: гнев угас.
Но после дня того как бес вселился в нас!
На улицу поток рабочих хлынул, тени
Сливались и росли, шли толпы привидений
К жилищам богачей, к воротам их дворцов.
Я тоже с ними шел, чтоб убивать шпиков,
Я весь Париж прошел, таща с собою молот,
И что ни улица -- то череп им расколот.
Засмейся мне в лицо -- я и тебя убью...
Король, считать учись, не то казну свою
На адвокатов всю истратишь без остатка!
Мы просьбы им несем -- они их для порядка
Берут и говорят: "Какие дураки!"
Законы стряпая, кладут их в котелки
И варят неспеша, добавив к ним приправы;
А подать новую придумав для забавы,
Нос затыкают свой, когда встречают нас,
Им, представителям народным, режет глаз
Наш неопрятный вид! Штыки страшат их только.
Ну что ж! К чертям их всех! Теперь понять изволь-ка,
№Что сильно надоел нам этот пошлый люд.
Так значит вот каких ты нам настряпал блюд,
В то время как наш гнев, сметая все препоны,
Уже обрушился на митры и короны!"
Тут бархат он с окна сорвал и короля
Заставил глянуть вниз: была черна земля
От толп, кишевших там, от толп, чей вид был страшен;
Там словно океан ревел, и выше башен
Вздымался этот рев; там блеск железных пик
И барабанов дробь, лачуг и рынков крик
В один поток слились, и в том водовороте
Кровь красных колпаков окрасила лохмотья.
Вот что показывал в открытое окно
Он королю. В глазах у короля темно,
Он бледен, он дрожит... "Сир, это чернь толпится,
Кишит, вздымается -- куда от них укрыться?
Сир, нечего им есть, их нищими зовут.
Там и жена моя, а я, как видишь, тут.
Здесь хлеба в Тюильри жена найти хотела!
Пекарни заперты: до нас ведь нет им дела.
Мне трех детей кормить... Мы чернь... Я знал старух
С глазами мертвыми. Да! Взгляд у них потух,
Когда их сына или дочь у них забрали.
Знал человека я: в Бастилии держали
Его годами. Был на каторге другой.
И оба без вины страдали. А домой
Вернулись, им в лицо швыряли оскорбленья.
Вот так их довели до белого каленья!
И не стерпев клейма, не сбросив тяжесть пут,
Сюда они пришли и под окном ревут.
Чернь! Девушек в толпе ты разглядел? Позорно
Их обесчестили: ведь твой любой придворный
(Не стойки женщины, такой у них уж нрав)
Мог позабавиться, им в душу наплевав.
Красотки ваши здесь сегодня. Чернь все это!
О, Обездоленные! Вы, кому с рассвета
Под солнцем яростным гнуть спину, вы, кому
Работа тяжкая сулит лишь боль и тьму...
Снять шапки, буржуа! Эй, поклонитесь Людям!
Рабочие мы, сир! Рабочие! И будем
Жить в новых временах, несущих знанья свет.
Да! Стуком молота приветствуя рассвет,
Откроет Человек секрет причин и следствий,
Стихии усмирит, найдет истоки бедствий
И оседлает Жизнь, как резвого коня.
О горн пылающий! Сверкание огня!
Исчезнет зло! Навек! Все то, чего не знаем,
Мы будем знать. Подняв свой молот, испытаем
То, что известно нам! Затем, друзья, вперед!
Волнующей мечты увидим мы восход,
Мечты о том, чтоб жить и ярко и достойно,
Чтоб труд был озарен улыбкою спокойной
Любимо женщины, забывшей слово "грязь",
И чтобы, целый день с достоинством трудясь,
Знать: если Долг завет, мы перед ним в ответе.
Вот счастье полное! А чтоб никто на свете
Не вздумал нас согнуть иль наградить ярмом,
Всегда должно висеть ружье над очагом.
Наполнил запах битв весь воздух, всю природу.
О чем я говорил? Принадлежу я к сброду!
Еще живут шпики и богатеет вор...
Но мы -- свободные! И есть у нас террор:
Мы в нем воистину велики! Вел я речи
Здесь про высокий долг, о жизни человечьей...
Взгляни на небосвод! -- Для нас он слишком мал,
Нам было б душно там и тесно! Я сказал:
Взгляни на небосвод! -- Опять в толпу уйду я.
Великий этот сброд собрался, негодуя,
И тащит пушки он по грязным мостовым...
О! Кровью пролитой мы их отмыть хотим.
И если наша месть и крик негодованья
У старых королей вдруг вызовет желанье
Своими лапами швырнуть огонь и гром
На Францию -- ну что ж! Расправимся с дерьмом!"
Он вскинул на плечо свой молот. Смерил взглядом
Толпу огромную, которая с ним рядом
Хмелела, и тогда по залам и дворам,
Где бушевал Париж, где задыхался, -- там
Вдруг трепет пробежал по черни непокорной:
Кузнец своей рукой великолепно черной,
Хоть потом исходил пред ним король-толстяк,
Швырнул ему на лоб фригийский свой колпак.

>>185626496
Из ржавой ванны, как из гроба жестяного,
Неторопливо появляется сперва
Вся напомаженная густо и ни слова
Не говорящая дурная голова.

И шея жирная за нею вслед, лопатки
Торчащие, затем короткая спина,
Ввысь устремившаяся бедер крутизна
И сало, чьи пласты образовали складки.

Чуть красноват хребет. Ужасную печать
На всем увидишь ты; начнешь и замечать
То, что под лупою лишь видеть можно ясно:

«Венера» выколото тушью на крестце...
Все тело движется, являя круп в конце,
Где язва ануса чудовищно прекрасна.

Я сделал шаг и вырос выше крыш
косых домов, набитых мертвецами,
упали под моими каблуками
столбы, как будто сломленный камыш.

Тлел пепел галактических руин:
исторг в пространство тайный мой папирус
реальность форматирующий вирус -
все умерли, остался я один.

Бил гром, как пульс бессмысленных веков,
искрилась молний алая грибница,
высвечивая скошеные лица
всех бывших в мире до меня богов.

Агонии Вселенной кутерьма,
как вьюга новогодняя кружила,
мой разум наполняли власть и сила,
я молвил слово и настала тьма!

Эй, двадцатилетние!
Взываем к вам.
Барабаня,
тащите красок вёдра.
Заново обкрасимся.
Сияй, Москва!
И пускай
с газеты
какой-нибудь выродок
сражается с нами
(не на смерть, а на живот).
Всех младенцев перебили по приказу Ирода;
а молодость,
ничего —
живет.

Велели нам

идти

под красный флаг

года труда

и дни недоеданий.

Мы открывали

Маркса

каждый том,

как в доме

собственном

мы открываем ставни,

но и без чтения

мы разбирались в том,

в каком идти,

в каком сражаться стане.

Мы

диалектику

учили не по Гегелю.

Бряцанием боев

она врывалась в стих,

когда

под пулями

от нас буржуи бегали,

как мы

когда-то

бегали от них.

>>185628718
А вот это очень круто. Гугление по стиху ничего не дало, только пара тредов на бордах. Твое стихотворение?
Сначала подумал, что это Лавкрафт, но потом понял, что во время Лавкрафта не было "форматирующих вирусов".

>>185612115 (OP)

Леонид Каннегисер

Смотр

На солнце, сверкая штыками —
Пехота. За ней, в глубине, —
Донцы-казаки. Пред полками —
Керенский на белом коне.

Он поднял усталые веки,
Он речь говорит. Тишина.
О, голос! Запомнить навеки:
Россия. Свобода. Война.

Сердца из огня и железа,
А дух — зеленеющий дуб,
И песня-орёл, Марсельеза,
Летит из серебряных труб.

На битву! — и бесы отпрянут,
И сквозь потемневшую твердь
Архангелы с завистью глянут
На нашу весёлую смерть.

И если, шатаясь от боли,
К тебе припаду я, о, мать,
И буду в покинутом поле
С простреленной грудью лежать —

Тогда у блаженного входа
В предсмертном и радостном сне,
Я вспомню — Россия, Свобода,
Керенский на белом коне.

>>185629070
Каннегисер парень смелый, но стих то говёненький

>>185612115 (OP)
>Пикрил
Меня назвали в честь этого поэта.
Дед по отцовой линии повесился.
Батя вынес себе мозги из наградного ПМ.
Я следующий?

ХВАЛА БРЮСОВУ

Слепой
Люблю встречать на улице
Слепых без провожатых.
Я руку подаю им,
Веду меж экипажей.

Люблю я предразлучное
Их тихое спасибо;
Вслед путнику минутному
Смотрю я долго, смутно.

И думаю, и думаю:
Куда он пробирается,
К племяннице ли, к другу ли?
Его кто дожидается?

Пошел без провожатого
В путину он далекую;
Не примут ли там старого
С обычными попреками?

И встретится ль тебе, старик,
Бродяга вновь такой, как я же?
Иль заведет тебя шутник
И бросит вдруг меж экипажей?

Кому-то в бледном приступе горячки
являются четыре мертвеца,
под ними ржут четыре тощих клячки
плащи их - ночь без края и конца,
сомкнут над головой их - и лица
коснется ужас беспробудной спячки.

А мне четыре голеньких девчонки
все мнятся в кокаиновом бреду -
их маточки, сердечки и печенки,
висящие на веточках в саду
сосудов и артерий, на виду,
дрожащие от холода ручонки.

Их радужки чисты, как стратосфера
их волосы, как снег белым-белы
и только устья взрослого размера
цветут как маки, полные смолы,
и тянут на глубины сладкой мглы
Любовь, Надежда, Софочка и Вера.

Слепой
Люблю встречать на улице
Слепых без провожатых.
Я руку подаю им,
Веду меж экипажей.

Люблю я предразлучное
Их тихое спасибо;
Вслед путнику минутному
Смотрю я долго, смутно.

И думаю, и думаю:
Куда он пробирается,
К племяннице ли, к другу ли?
Его кто дожидается?

Пошел без провожатого
В путину он далекую;
Не примут ли там старого
С обычными попреками?

И встретится ль тебе, старик,
Бродяга вновь такой, как я же?
Иль заведет тебя шутник
И бросит вдруг меж экипажей?

удалил случайно

Я много лгал и лицемерил,
И сотворил я много зла,
Но мне за то, что много верил,
Мои отпустятся дела.

Я дорожил минутой каждой,
И каждый час мой - был порыв.
Всю жизнь я жил великой жаждой,
Ее в пути не утолив.

На каждый зов готов ответить,
И, открывая душу всем,
Не мог я в мире друга встретить
И для людей остался нем.

Любви я ждал, но не изведал
Ее в бездонной полноте,-
Я сердце холодности предал,
Я изменил своей мечте!

Тех обманул я, тех обидел,
Тех погубил,- пусть вопиют!
Но я искал - и это видел
Тот, кто один мне - правый суд!

Парни, да вы тредом ошиблись, вам сюда -
>>185612006 (OP)

Ссаный бототред. Саги.

>>185630264
ну не скажи, я вот бот не бот

>>185629006
Спасибо! Моё:
https://www.stihi.ru/2018/08/01/4414

>>185630560
Это что-то изменило?

>>185612339
>бродский
>1984
>метросексуал
Тогда и слов-то таких не знали.

>>185612115 (OP)
Бамп