Уже больше недели плохо сплю.Часто просыпаюсь среди ночи. Вспоминаю событие из детства,и т.к. друзей у меня нету,я решил поделиться с анонами, может это поможет. Писал я несколько дней,тщательно подбирая слова ,поэтому разделю на две части,если первая часть тепло воспримется,то вечером вброшу вторую.
Написал я много,т.к. старался передать все свои эмоции вам,поэтому прошу прощения за излишнюю художественность.
P.S.Обязательно пруфану вырезкой из нашей сельской газеты во втором треде
.
.
.
.
.

Далекое детство. Жили мы, в деревне. Отец был типичным фермером, разводил скот.
Когда я пошел в третий класс умерла мама - моя сестра Диана была еще в детском саду.
О ней-то я и хочу рассказать.
Мой рассказ - о происшествии в амбаре - относится к началу осени. В каком году - я, признаться, не помню, но Путин тогда был президентом.
В тот день отец уехал в соседнее село, поручив
мне несколько дел (и Диане тоже).
Хорошо помню тот день. Небо обложено тучами, и хотя не холодно, так и
чувствуется, что осени просто-таки не терпится дожить до холодов и устроить
нам заморозки с порошей или мокрым снегом. Поля лежали голые. Точно
одурелая, скотина бродила как в полусне. По дому бесцеремонно разгуливали
сквозняки.
В такой день приятнее всего было забраться в амбар, где вместе с теплом
тебя обволакивали запахи сена, шерсти и навоза, а над головой о чем-то
непонятном щебетали ласточки. Задрав голову, можно было увидеть, как блеклый
ноябрьский свет просачивается сквозь щели, и, пользуясь его жалкими крохами,
написать по буквам свое имя. Эта игра была словно нарочно придумана для
таких вот пасмурных осенних дней.
К сеновалу на третьем ярусе высоченного амбара вела лестница, верхним
своим концом прибитая к поперечной балке. Лазить на сеновал нам не
разрешалось, поскольку лестница была старая и расшатанная.
Взобравшись по этой шаткой лестнице в сорок три ступеньки - мы с Дианой
знали их все, как свои пять пальцев, - ты ступал на балку, а это ни много ни
мало двадцать метров над уровнем пола, сплошь усеянного соломой. А стоило
пройти по балке метра четыре - коленки при этом дрожали, ступни ныли от
напряжения, а в пересохшем рту, казалось, плавится резина, - и ты оказывался
над гигантским стогом сена. Оттолкнулся -и, как коршун, камнем вниз с этой
головокружительной высоты, аж дух захватывает, и - бултых! - в душистую
перину. Лежишь, вдыхая сладковатый запах сена, запах воскрешенного лета, в
животе пустота, все внутренности как будто зависли в воздухе, не долетев до
земли, а ты лежишь, расслабленный.
.
В тот день, как всегда, мы Дианой стояли у подножия лестницы и, глядя
друг на друга, испытывали это болезненно-сладкое чувство страха, смешанное с
радостным нетерпением.Ее лицо разрумянилось, глаза потемнели и отливали
каким-то особенным блеском.

В тот год мне исполнилось одиннадцать : худющий я был, как скелет, и весил не
больше сорока. Восьмилетняя Диана была легче меня на девять килограммов.
Лестница нас всегда выдерживала, а значит и впредь, считали мы, будет
выдерживать; подобная философия нередко приводит к печальным последствиям -
и отдельных людей, и целые народы.
В тот день я нутром это почувствовал, исполняя в воздухе все более
странные па по мере продвижения вверх по гуляющей лестнице. На середине я,
как всегда, представил себе, что будет, если лестница подо мной вдруг переломится. Я продолжал подниматься, пока не ухватился за поперечную
балку, еще немного - и, навалившись на нее животом, я глянул вниз.
Обращенное ко мне лицо Дианы превратилось в безликий маленький овал.
Сама она казалась куклой в выцветшей клетчатой рубашке и голубых джинсах.
Над моей головой в пыльном царстве карнизов и навесов неугомонно щебетали
ласточки.
И снова игра:
- Эй, там, внизу! - выкрикнул я
- Эй, там, наверху! - донеслось в ответ.
Я встал на ноги. Качнулся, обретая равновесие. Как всегда, ни с того ни
с сего задуло отовсюду... или это мне только так казалось. С колотящимся
сердцем, шажочками я двинулся вперед, балансируя в воздухе руками. Прямо
передо мной промчалась ласточка и чуть не оборвала это захватывающее
путешествие. Я был весь во власти страха.
Но в тот раз обошлось. Когда подо мной наконец замаячил спасительный
стог, я опустил глаза и ощутил не столько ужас, сколько волнующий озноб. Миг
предвкушения. А затем я шагнул в пространство, для пущего эффекта зажав нос
двумя пальцами, и, как всегда, эта внезапная сила притяжения, грубо
дернувшая меня за ноги - так и ухнул чугунной болванкой вниз, - едва не
вырвала из моих легких вопль: МАМОЧКА, ПРОСТИ МЕНЯ, Я НЕ ХОТЕЛ!
Но тут я воткнулся в стог, врезался в него как снаряд, меня обдало
клубами пыли и сладких запахов, а я еще куда-то погружался - будто в плотную
массу воды, пока окончательно не замер в сенных недрах. Как всегда, я ощутил
непреодолимое желание чихнуть. И услышал, как полевые мыши кинулись искать в
стогу уголок поспокойнее. И испытал это удивительное чувство - точно я
заново родился. Помнится, однажды Диана мне сказала, что, окунувшись в сено,
она выходит из него свеженькая и чистая, как новорожденный младенец. Тогда я
отмахнулся от ее слов - они были мне и понятны и непонятны - сейчас же,
после ее письма, я снова и снова прокручиваю их мысленно.
К тому времени Диана добралась до середины лестницы и продолжала
карабкаться вверх; ее золотые косички подпрыгивали на лопатках, освещенные
пыльным лучом осеннего солнца. Бывало, он горел не хуже сестренкиных волос,
но в тот день ничто не могло поспорить с ее косичками - во всем амбаре не
было ярче пятен.
Помнится, мне не понравилось, как прогибается лестница. Дунь -
рассыплется.
А сестренка уже стояла на поперечной балке, немыслимо высоко - теперь я для
нее был куклой с запрокинутым белым овалом вместо лица, а ее голос плыл ко
мне с частичками мякины, среди которых после моего прыжка царил настоящий
переполох.
- Эй там, внизу!
- Эй там, наверху!
Она прошла по балке короткий отрезок, и только когда я увидел ее
стоящей над спасительным стогом, только тогда меня немного отпустило. Я
всегда за нее ужасно волновался, при том что она была ловчей меня и, я бы
сказал, физически более развитой, как ни странно это может прозвучать - ведь
она была младше.
Она подалась чуть вперед, на носки стареньких полукед, вытянула перед
собой руки... И прыгнула "ласточкой". Вот говорят: это нельзя забыть, это
невозможно описать.
Как это было красиво, как совершенно, - один из немногих моментов моей
жизни, который и сейчас у меня перед глазами. Нет, все не то. Ни рассказать,ни описать это мне не дано.
Это была Диана, моя сестренка, с заведенными назад крылышка-ми
рук, с изящно прогнувшейся спиной, - и как же я любил ее в этот короткий
миг!
А она уже врезалась в стог - была и нету. Только фонтан соломинок и
заливистого смеха. Я успел забыть, какой шаткой показалась мне недавно
лестница, и пока она выбиралась из стога, уже был на полпути к цели.
Я тоже хотел прыгнуть "ласточкой", но в последний момент меня, как
всегда охватил страх, и я просто полетел вниз этаким пушечным ядром. И,
знаете, когда я вот так летел, в отличие от нее, я не до конца верил в то,
что стог окажется на месте.
Сколько продолжалась эта игра? Трудно сказать. Прыгнув еще раз десять,
я посмотрел вверх: солнце ушло. Скоро вернется отец, а мы с ног до
головы в мякине - улики налицо. Мы решили прыгнуть еще по разу.
Взбираясь по лестнице, я чувствовал, как она гуляет подо мной, и даже
слышал, как - едва различимо - с натужным скрипом, миллиметр за миллиметром
вылезают из отверстий разболтавшиеся ржавые гвозди. Впервые за все время я
не на шутку, до смерти перепугался. Находись я где-то внизу, я бы скорее
всего спустился, и дело с концом, но до балки было рукой подать, а уж
балка-то не подведет. Оставались последние три перекладины, когда скрип
разболтанных гвоздей стал явственней, и тут я похолодел - от ужаса, от
очевидной мысли, что мне пиздец.