«Сильнее всего хотелось сбежать»: токсичные родители ЛГБТКИАП-людей

Не все могут вспомнить о детстве с благодарностью и ностальгией. Для многих отношения с родителями — это история травм и боли. Гнев, обида, чувство, что с тобой поступали несправедливо и жестоко, — всё это является табу в детско-родительских историях. Об этом не говорят — а стоило бы.
Дарья Трайден
3 жніўня 2016 | 5 787 | 4

© Рисованное гиф-изображение. В розовой комнате за серым столом на серых стульях сидит семья из трех человек. Перед ними на столе стоят три тарелки. Отец слева и мать справа сидят боком, их тарелки пусты. Руки отца лежат на столе, кисти сжаты в кулаки, брови сведены. Руки матери лежат на коленях, она смотрит вниз. Во главе стола сидит человек с волосами чуть выше плеч, волосы справа заправлены за ухо, глаза закрыты. На тарелке этого человека – еда. Над головой – облако, в котором постоянно меняются черные каракули.


Часто отношения воспринимаются в иерархическом ключе, где не положено критиковать вышестоящих — родителей, мужчину. Стыд, идущий от социальных установок, заставляет молчать и искать ошибки в себе, стараться быть лучше, послушнее, удобнее, чтобы не вызвать гнев агрессора/агрессорки. Но, во-первых, люди не бывают идеальными, во-вторых, идеал вообще субъективен, а в-третьих (и это главный пункт), практикующие абьюз всегда найдут повод и возможность унизить другого человека. Чтобы выйти из замкнутого круга вины и агрессии, очень важно начать говорить. Нужно признать, что ты имеешь право на гордость, на уважение своих границ, потребностей и вкусов. И на то, чтобы это сделать, нужна смелость — особенно если в детстве и юности тебя учили покорности.

«Сильнее всего хотелось сбежать»: токсичные родители ЛГБТКИАП-людей Рисованное гиф-изображение. Рисунок в светлых фиолетово-серых тонах, фон белый. Слева боком сидит человек с каре, одетый в светлую футболку и джинсы, босиком. Его руки лежат на коленях, в руках — электронная читалка или планшет, взгляд направлен на девайс. В правой части изображения облачко мыслей сероватого оттенка, как в комиксах. В нем пульсируют треугольники, круги, квадраты, точки и кривые разных размеров.

Юля

Что касается отношений с отцом, я всегда считала, что это насилие. Сколько себя помню, он любил ставить меня на стул и, глядя сверху, говорить: «Запомни, ты никто, ты говно». Когда стала старше, на стул он меня не ставил, но припирал к стенке — и повторял, повторял эту фразу... Был и момент, когда за неподчинение он меня душил. Вырвалась, убежала из дома...

Мой отец — врач. Высшее образование. Казалось бы, образованный человек, какая там склонность к насилию! Однако он совершенно не умеет контактировать с людьми, у него нет ни одного друга или приятеля. Те, кто работал с ним в команде, дали ему прозвище Змей Горыныч, потому что он орет и гыркает на своих пациентов, да и на сослуживцев тоже. Иногда я думаю, что где-то в нем есть психологическая травма, которую он не смог преодолеть, поэтому он такой.

Остальные члены семьи делились на два фронта. Бабушка, мать отца, была на его стороне, мама пыталась его «строить», но он поднимал руку и на неё тоже. Поэтому как-то всё так происходило... Вроде бы мне сочувствовали, но при этом не защищали, не отстаивали меня. Всё это было началом глубоких и множественных комплексов. А вышла я из них благодаря случайному знакомству в сети с мужчиной, который годился мне в отцы. Он, как Пигмалион, перекраивал меня многими днями разговоров и разборов моего детства и вылепил меня заново, в общем-то, вырастил меня как своего ребёнка — и до сих пор является мне добрым другом-скалой.

Я очень много читала, запоем, уходила как бы в другой мир, внутрь книг, училась у них. А ещё я с детства мечтала о том, что вырасту — и уйду из дома. В 13 лет даже была попытка, но меня вернули через сутки. Но в 17 я ушла "официально" — вышла замуж за знакомого, который гей. Он замечательный парень, и я ушла жить к нему.

До полного ощущения, что меня отпустили, прошло ещё несколько лет... Когда я поменялась внутренне, то стала строить своих родственников таким образом, чтобы они никак не касались моей жизни. Я — совершенно отдельное от них звено, никакие родственно-кровные связи меня не волнуют. Я сама по себе, отдельный человек.

Самым тяжелым было чувство обиды за то, что меня считали пустым местом, хотя даже не знали моего внутреннего мира, меня, чем я живу... Помогала злость. Я злилась, злость давала силы на то, чтобы работать над собой, совершенствоваться. Сначала всё делалось назло отцу, типа: «Эгегеееей, вот я какая стану крутая, а ты так и останешься в своей плоской матрице, со своей ограниченностью, без умения общаться и отвратительным характером!» А потом обида прошла, злость тоже, стало пофиг, а привычка улучшать и развивать себя осталась — делается это уже много лет только для себя самой.

Я очень эмоциональна, часто пропускаю чужие эмоции через себя. Вообще так вышло, что эмоции, энергетика, ощущения — это одно из главных в моей жизни. Пример моего детства научил меня быть сильной, когда это нужно, сильнее, чем я есть на самом деле, и тому, что важно всматриваться внутрь человека, слышать его. А вот унижать людей — нет, никогда. Как ни крути, так поступают слабые люди, а я, как-то так вышло, всё же выросла сильной. Я могу быть жесткой, опираясь на факты, я люблю четкость, но унижать — никогда.

С отцом я встречаюсь крайне редко. И, если честно, эмоций никаких это уже не вызывает, потому что я давно изменилась, а с внутренними изменениями ушла изнутри та маленькая девочка, которую обижали. Я переросла, видимо, те воспоминания и ощущения.

По поводу прощения и злости... Я выбираю злость. Она прекрасный мотиватор во многих делах. Призыв ко всепрощению мне непонятен.

«Сильнее всего хотелось сбежать»: токсичные родители ЛГБТКИАП-людей Рисованное гиф-изображение. Рисунок в светлых розово-серых тонах. На рисунке – ванная комната, вид сверху. В пустой ванне лежит человек с розовыми волосами, в черных брюках и розовой кофте с узором из изогнутых линий. Ноги полусогнуты, на коленях лежит открытая книга. Из крана в ванную капают рыжие капли. Рядом с ванной лежит светлый коврик в крапинку, слева находится умывальник. Справа стоит серый стул, на нем лежат две ручки, оранжевая книга с надписью «Химия» и изображением атома и планшет. Планшет загорается и гаснет, на экране высвечивается время 22.37.

Данила

Мой отец — сектант, и годы моего взросления прошли под его тотальным контролем, в молчании матери.

До моих лет 15-ти я плохо помню отношения с отцом. Только его наличие в доме и то, что он всё запрещает. Сначала запреты не объяснялись. Думаю, его просто раздражало наше с матерью присутствие, и он подавлял нас любым способом — чтобы казалось, будто нас нет.

По рассказам матери, он всегда бросался в крайности: то становился веганом, то питался солнечной энергией, то снова ел мясо. То верил в бога, распространял соответствующую литературу.

Помню, когда мне было лет 8, мы читали молитвы перед едой и перед сном — а потом отец поругался с верующими родственниками до полного разрыва отношений, потому что уже не верил.

Жизнь с ними в одной комнате сделала из меня самого практичного соседа и самого ужасного друга. Никогда не говорить, не есть при ком-то, не сутулиться, не шуметь, не слушать музыку, не двигаться. Прячь всё, что можно спрятать.

Я должна хорошо учиться. Вечером я сижу за столом над уроками — он подходит и выключает весь свет, без слов. Ложится спать. А я сижу в кромешной тьме за столом в той же позе, пока он не уснет. Главное не двигаться и не плакать.

Мы едим за одним столом. Он всегда напротив меня, начинает плеваться замечаниями обо мне — есть невозможно.

У нас всегда мертвая тишина. Музыка, телевидение и художественная литература — под запретом. Праздники и подарки — под запретом.

Когда мы переехали в другую квартиру, где у меня появилось немного личного пространства, показалось, что жизнь налаживается. Он теперь меня не видел и почти не слышал, я его тоже.

Когда мне было 15, он резко стал менять свой режим питания — полностью отказался от термообработанной пищи, у нас дома появились пророщенные зерна, миксеры, сушилки.

Параллельно с этим он начал заводить разговоры о радостях родового поместья, ходить на собрания группы, которая называлась «Сотворенцы».