Расскажите страшные истории про чертей, бесовски, нехов, попадании души в Ад и тд
Стриляй па питам
Забалела галава
А ты змия пустила яд любовный яд да я так рад
Грустный трек
Под который с тобой
Танцевали тогда
Так безумно любя
Больше нет ебучих чувств
Когда были деньги,
Кэша не было вообще
А я люблю обмазываться не свежим говном и дрочить. Каждый день я хожу по земле с черным мешком для мусора и собераю в него все говно которое вижу. На два полных мешка целый день уходит. Зато, когда после тяжёлого дня я прихожу домой, иду в ванну, включаю горячую воду…ммм и сваливаю в нее свое сокровище. И дрочу, представляя, что меня поглотил единый организм говно. Мне вообще кажется, что какашки, умеют думать, у них есть свои семьи, города, чувства, не смывайте их в унитаз, лучше приютите у себя, говорите с ними, ласкайте их…. А вчера в ванной, мне преснился чудный сон, как будто я нырнул в море, и оно прератилось в говно, рыбы, водоросли, медузы, все из говна, даже небо, даже Аллах!.
Ты гондурас попущенный, ты сучка дворовая
Ты такие вещи про Аллаха не говори
Альхамдулиллах
К сожалению.
Честняк, аноны, для меня сейчас было бы огромным облегчением получить путевку в желтый дом с выпиской о шизофрении или каком-нибудь другом серьезном расстройстве. В таком случае получилось бы, что я ненормален, то есть, всего лишь сбился с курса прописанной человеками нормы. А теперь получается, что ненормален окружающий мир. Но миру-то никто норм не прописывал, так?Ученые мужи и по сей день не в силах объяснить целый список явлений и парадоксов. Это наталкивает меня на нехорошую мысль: возможно то, что стало самым безумным кошмаром в моей жизни, для мира на самом деле является совершенно естественным порядком вещей. И происходит постоянно. На каждом углу. Возможно, даже каждую секунду.
Но давайте обо всем по порядку.
Начинается моя история более чем мирно. Несколько лет назад я представлял из себя распиздяистого студентика, который вспоминал об учебе только в разгар сессии, а остальное время делил между шашлычными посиделками, войной за бабское внимание и WoT’ом. Последний пункт и стал отправной точкой моего повествования. На форуме танкистов я познакомился с одним чуваком… назовем его Н. Наше плодотворное боевое сотрудничество скоро переползло на уровень контактовской дружбы, а позже вылилось в длительные печатные беседы, которые с течением времени становились ламповее и душевнее...
Хотя Н. стал первопричиной всех моих нынешних проблем, я все равно не могу думать об этом человеке без уважения. Это был прямо-таки не годам эрудированный парень с широким кругозором, что нечасто встречается среди ВоТеров (простите, ежели кого обидел). Впрочем, столь интересные собеседники в принципе встречаются нечасто.
Н. был немного старше меня и прожил весьма непростую жизнь. Когда мы познакомились, минул едва ли год со смерти его последнего живого родственника, деда по отцовской линии. Что случилось с остальными членами семьи — не знаю. Он никогда не говорил об этом, а я считал бестактным вести расспросы на такую тему. Но вместо того, чтобы забить на учебу и утопить печаль в дешевом спирте, Н. вложил каждую секунду полученной свободы в свое будущее. Вскакивал затемно, отправлялся на какие-то подработки в местных заведениях, после ехал в столицу на вечерние занятия. К началу описанной в моем рассказе заварухи он уже закончил худвуз и преподавал рисование в местной школе, а параллельно творил всякие интересные штуки — писал потртреты, продавал в интернете пейзажики и даже расписывал храмы. Временами я завидовал столь романтичному образу жизни. Хотя на деле менее всего хотел бы променять прелести столицы на тесную, пропахшую разбавителем для красок квартирку в Подмосковье.
Всю жизнь у Н. была только одна крыша над головой. Располагалась она в одной из подраздолбанных хрущевок Правдинского поселка. Что, не слыхали о таком?
До знакомства с Н. я и сам не слыхивал. Специфическая, но забавная локация примерно в полуторах часах электричковой езды от моего родного Пекин. Недалеко от Правдинского есть две замечательные вещи. Во-первых, здоровенный дикий лес с болотами, буераками, сосняками и прочим декором из рассказов Виталия Бианки; а во-вторых, нехилое такое водохранилище, по своему великолепию ничем не уступающее естественным водоемам. Не в последнюю очередь я решился навестить эту глухомань из-за водохранилища.
Вышло всё так: я и Н. практически одновременно расстались со своими тнями. Я чуть раньше, он чуть позже, но един хрен. Я предался нытью и депре, а Н. в силу своего жизнелюбия быстро вспомнил о принципе «если тебе достался лимон, то проси к нему соль и текилу». Нет девушки — есть холостяцкая свобода! Решив приподнять настроение нам обоим, он пригласил меня на уик-энд к себе в гости: порыбачить. Да, это было одно из наших общих увлечений. Хотя последний раз я держал в руках удочку пять лет назад, но готов был отдать многое за возможность вновь побаловать себя таким времяпровождением.
В итоге я отдал гораздо больше, чем рассчитывал. Но, как уже говорилось, обо всём по порядку.
В общем, долго уговаривать меня не пришлось. С начала недели я едва мог усидеть на месте, предвкушая славные пацанские выходные с дешевым алкоголем, плеском рыбьих тушек в пластиковом ведерке и стрекотанием цикад под жарким полуденным солнцем. Утром пятницы я схватил заранее приготовленный рюкзак и отправился к Ярославскому вокзалу. Впереди меня ждали три выходных, два из которых я собирался провести в отличной компании. Хорошее настроение так и перло.
Хотел бы я поэтично расписать красоты Правдинского, но пошли они к черту по двум причинам: во-первых, кому оно надо; а во-вторых, я не особенно их запомнил. В памяти осталось только четкое разделение окрестностей на две половинки. Одну, скучную, занимали свежие коттеджи толстосумов и дачные новострои. А вот вторая, куда более интересная — сплошной привет из девяностых. Рядом с лесным массивом законсервировались пятиэтажки, гаражи-коробочки с облезающей краской, заплесневелые ларьки, в которых продавали просроченную колу и их собратья-«стекляшки» с дебильными названиями. Но самой забавной частью поселка были местные аборигены, всем своим видом и манерами дававшие понять, что класть им на течение времени.
Н. встретил меня у станции. Вскоре мы уже тарились товарами первой рыбацкой необходимости: пивом, хлебом, ветчиной, пивом, воблой (а вдруг не нарыбачим нихрена), сигаретами, сухариками, пивом, пивом, пивом. ИРЛ Н. оказался столь же занятным собеседником, сколь и в сети, а потому время летело незаметно. В общем-то, ничего интересного припомнить не могу. Так называемая «рыбалка» превратилась в смесь из экскурсии по местности, бухаловке, хлопанью комаров и попыток искупаться. Мы словили только пару захудалых ртанов, но это не испортило веселья.
Которое я, к слову, тоже не очень запомнил.
А вот момент, с которого все начало незаметно катиться по наклонной — запомнил. Хорошо запомнил.
Под вечер, когда мы с Н. уже направлялись к его берлоге, на глаза нам попался ржавый скелет отечественной машинки. Он торчал прямо из травы, стелившейся у самой кромки леса. Возле него сновала пара мальчишек. Не сдержав любопытства, мы спросили, зачем они возятся с этой рухлядью. Пацаны сказали нам, что ловят ящериц. Дал знать о себе нерастраченный рыбацкий азарт — мы решили помочь им и дружно перевернули ржавчину набок.
Открывшееся зрелище запомнилось мне надолго. В одной из рытвин, которую прочертило железо, шевелился клубок маленьких коричневых тел. Похоже, мы распотрошили ящериное гнездо или что-то вроде того. От двух пьяных мужиков, ворочающих металлолом, не стоит ожидать аккуратности — ящериные тела, покореженные и раздавленные, истекали кровью. Некоторые из зверьков в агонии отбрасывали хвосты, которые конвульсивно бились на телах их умирающих товарищей, другие тщетно пытались уползти на покалеченных лапках.
Настроение сразу испортилось. Ни у кого не было намерения играть в живодеров. Мы, конечно, хотели выудить ящериц, но вовсе не собирались убивать их или калечить. Просто не удосужились подумать головой прежде, чем действовать.
Я вот не шибко суеверен… но временами все же задаюсь вопросом, а не получил ли предупредительный знак таким образом? Если да, то десяток рептилий отдали свои жизни зря. Сорян, чешуйчатые. В тот день я был свободным пьяным холостяком, отрывающимся вдали от повседневной рутины, и не собирался позволить кучке ящериц испортить мой уик-энд. Тогда я вообще быстро забыл о них. Вспомнил гораздо позже, когда… ну да, обо всем по порядку же. Короче, извинились мы с Н. перед мальчишками за наш кровавый фэйл и отправились дальше, в квартиру, к толчку и компу.
Домашние посиделки пошли как по маслу — тупо и весело. Мы угорали с каких-то модов, стримеров, обновлений и прочего стаффа. В двух шагах от хрущевки, где жил Н., стоял ночной магаз с придурошным названием «Тийна». Внутри висели плакаты тридцатилетней давности с пост-советскими зайчатами и продавалось пиво в пластике, которое, кажись, в деды этим плакатам годилось. Зато о сухом законе там даже не слышали. Типично местная тема такая. Эта «Тийна» снабжала нас алко и табако весь вечер, и, не сомневаюсь могла бы проснабжать еще всю ночь.
Но нагрянул главгерой моей россказни.
Явился он в самый разгар движухи. Наконец-то Н. врубил World of Warships, начав посвящать меня в тайны геймплея. Я разрывался между уважением к товарищу и желанием отобрать у него мышку, когда услышал… это. Глухой, но отчетливый стук в дверь. «Бух-бух. Бух-бух. Бух-бух.» Словно пародия на звуки сердца. Стучали так ритмично, что поначалу я списал это на звуки ремонта. Ну мало ль кому в голову треснет забивать гвоздь на исходе дня. Да и на кой барабанить в дверь, когда есть звонок?
Увлеченный битвой, Н. вообще не замечал всего этого шума. А стук не прекращался, хотя настойчивее тоже не становился. Удары повторялись стройно и монотонно, словно кто-то упорно посылал сигнал на морзянке. Ситуация становилась странной. Слишком странной, чтобы ее игнорировать. Не выдержав, я оторвал Н. от монитора и заставил прислушаться. С неохотой мой товарищ повернул голову в сторону двери, продолжая краем глаза следить за подплывающим врагом. В первые несколько секунд казалось, что он вообще проигнорит мои слова, но когда до Н. наконец долетело это ритмичное «бух-бух», его словно подменили.
Я мог ожидать любой реакции, кроме той, что последовала. Резко вырубив колонки, он вскочил из-за стола и побелел, как простыня. На мониторе его кораблик беспощадно дамажили, но Н. вдруг разом потерял весь интерес к игре. Я лишь варежку разинул.
Гриш, — сказал Н. дрожащим, как мне показалось, голосом. — Иди у входной двери встань.
— Зачем? — недоумевал я, но Н. оставил мой вопрос без внимания.
— Встань и слушай. В глазок не смотри. Если стучать перестанут — спрячься в ванной. Хлопни дверью погромче, что бы я услышал.
— Да ты че, прикалываешься? Какого хрена?
— Делай, что говорю.
Что-то стремное такое я услышал в его голосе. Возможно, это называется ужасом. Возможно, едва сдерживаемой паникой. А кореш мой, к слову говоря, не из пугливых. Но что бы мне там не послышалось в голосе Н., задавать вопросы сразу расхотелось. А ещё стало чертовски неуютно.
На нетвердых ногах я поплелся к двери. Но когда я прибыл к месту назначения, стук резко затих, словно стучавшему вдруг надоело его занятие. И только я собрался рвануть было к ванной по распоряжению Н., как стучать начали снова. Однако теперь это звучало по-другому — более глухо и будто с другой стороны. До меня дошло, что теперь стучат в соседнюю дверь. Ни ритм, ни сила ударов не изменились. Похоже на поведение надоедливого опросчика… Вот только почему за дверью царит полное молчание? Почему ему никто не открывает? Почему хотя бы не орут, что бы убрался и перестал колотить в дверь? Почему соседи вообще никак не реагируют на стук?!
Я уже хотел сказать об этом Н., но когда увидел, что он делает, то забыл слова от удивления.
Он успел зашторить все, абсолютно все окна в квартире тяжелыми советскими занавесками. Когда я повернулся, то увидел, как Н. лихорадочно носится по комнатам, скрепляя булавками и огрызками проволки прорехи между тканями.
— Ты че творишь? — не сдержавшись, зашипел я шепотом. — Серьезно, Н., что за херня вообще?
Н. по-прежнему не отвечал, продолжая заниматься своим делом.
А стук все продолжался. Через какое-то время он переместился еще дальше. Судя от отдаленности звучания, ломились уже в дверь напротив…
Чего я только не передумал в те минуты. Что местные братки кидают какое-то предупреждение таким странным образом. Что знакомый жильцам дома буйный наркоман в очередной раз забыл, где находится его квартира. Что здесь однажды произошел инцидент с маньяком или грабителем, которому кто-нибудь непредусмотрительно открыл дверь, и теперь весь дом паникует, даже если стучится обычный бомж, желающий выклянчить полтос-другой. А кто в моей ситуации не попытался бы найти рациональное объяснение, пускай самое нелепое?
Тем временем Н. покончил со шторами и подошёл ко мне. Про себя я отметил странную дерганность его движений. Последний жест удивил меня едва ли не больше всего остального. Н. нервно выхватил из кармана кусочек серой клячки и налепил его на дверной глазок. Все. Это было уже чересчур для всех моих теорий о бомжах и маньяках. Происходящее окончательно потеряло смысл.
С того момента, как мы услышали стук, обычная разговорчивость Н. исчезла без следа. Теперь он разговаривал отрывистыми и короткими фразами. Совсем на него не похоже. Попырившись на дверь каким-то покойницким взглядом, Н. повернулся ко мне.
— Перебрал я, Гриш. Голова трещит. Давай по коечкам. Завтра пораньше встанем — пару годных мест прошарим. Оке?
— Ну ладно… — буркнул я, продолжая прислушиваться к звукам за дверью.
Я прислушивался ещё полночи, если не дольше, лёжа на приготовленной Н. раскладушке. Сна — ни в одном глазу. Я слушал даже после того, как стуки прекратились, ожидая что вот-вот возобновится этот звук, напоминающий биение сердца: «Бух-бух. Бух-бух.»
Наконец меня начало понемногу клонить в сон. Мысли стали путаными, в ушах зазвучали призрачные голоса подкатывающего сновидения. Я почти отключился, когда вдруг понял… Наш мозг такой шутник, едрить его в извилины. Именно в те несколько секунд на грани сна и бодрствования, он нередко выуживает из подсознания супер-внезапную мысль. Ту самую, которая почему-то не приходила в голову, несмотря на свою очевидность. Именно такая мысль со мной приключилась. Я дернулся, резко распахнув глаза, словно меня током треснуло и разом взмок.
Шаги. Я ни разу не услышал шагов. Даже намека хоть на какой-то звук перемещения. Ни шуршания, ни шарканья, вообще ничего. Я отчетливо слышал, как этот стучальщик с педантичной аккуратностью приходовал каждую дверь в подъезде, пока не исчез из поля слышимости. Но в перерывах между стуками в разные двери царила абсолютная тишина. Словно этот… кто бы он там не был, бесшумно парил по воздуху.
Не думаю, что местные бомжи так умеют.
Признаться, я ненавижу испытывать чувство страха. Обычно мне легко побороть его, но в ту ночь все было иначе. Как только до меня дошло отсутствие шагов, мне захотелось вскочить с лежанки, выбежать из квартиры и мчаться без оглядки до самой Москвы. Сука, да хоть до Аляски или Шамбалы, лишь бы прочь от этой ебнутой хрущевки с ее стучащими призраками. Как мне удалось удержать себя на месте, я сам не понял.
Спал ли Н.? Хрен его знает. Судя по тому, что ни храпа, ни сопения с его кровати не доносилось, мы оба бодрствовали до самого рассвета. Лишь когда небо начало светлеть и зачирикали утренние пташки, я наконец-то прикорнул.
Мне приснился неприятный сон. Я забыл о нем сразу после пробуждения, однако недавно вспомнил снова, причем с потрясающей ясностью, словно видел его только что. Мне снилась глубокая земля — холодная и плотно утрамбованная. Я шел, куда глаза глядят. Прямо сквозь толщу этой земли. Словно она была бесплотной иллюзией… или словно иллюзией был я сам. Душная, темная и тесная, земля давила на меня со всех сторон, поэтому я отчаянно высматривал хоть какой-нибудь проблеск выхода, но его не было. Всюду — назад и вперед, вверх и вниз, — тянулись бесчисленные километры почвы, которой не было конца.
Я проснулся с оледевневшими конечностями и ознобом во всём теле, хотя на улице вовсю пекло солнце. Н. уже заваривал опохмеляющий кофе под бодрый тяжеляк из стерео. Когда я выполз на кухню, он жизнерадостно поприветствовал меня, словно вчера вечером ничего не произошло. Эта идиотская, откровенно натянутая веселость отбила всякое желание разговаривать о ночных перестуках. Н. не собирался ничего пояснять мне — разве что какую-нибудь заранее придуманную отмазу. И я решил подыграть ему. В конце концов, мне и самому не хотелось портить остаток выходных.
Но, как я ни старался, окончательно выкинуть из головы мутную тревогу не получалось.
Днем я сказал Н., что хочу прогуляться. Отчасти это было правдой. Я действительно отправился бродить по местности, только мои нервные хождения ничуть не напоминали прогулку. Мне просто хотелось обдумать случившееся. Пожалуй, нет смысла описывать скомканные мысли, которые беспорядочно метались у меня в голове, пока я бороздил шагами посёлок
Главное событие того дня произошло, когда я остановился закурить, уже почти вернувшись к злополучной хрущевке. Я дымил за гаражами, точно такими же, какие прятали меня от родительских глаз в далекие школьные времена. Все эти «ракушки» и покрытые ржавчиной железные коробки идеально подходят для укрытия, поэтому я чуть не выронил сигарету, когда из их рядов вынырнул невзрачный пенсионер. Впрочем, не выказав агрессии, старик дружелюбно спросил огоньку и кинул пару фраз в явной надежде завязать разговор. Я был совсем не в настроении трепаться с кем-либо, но обижать дедулю своим молчаливым уходом тоже не хотелось. Пришлось поддержать беседу. Старикан представился дедой Микой и спросил, давно ли я сюда переехал.
— Да нет, я всего на пару дней к другу погостить. — Я назвал имя и фамилию Н. — Может, знаете такого, он в соседнем поселке церковь расписывал.
— Ааааааа, из 19-ой квартиры? Конечно, знаю, славный парень. Так ты у него остановился? Сталбыть, слыхал Стукача вчера вечером? Не повезло тебе…
— Кого? — переспросил я. (Хотя на деле сразу просек, о чем речь).
— Ну какж? — удивился деда Мика, роняя пепел на застиранные треники. — Нежто прошел вас?
— К нам кто-то ломился поздно ночью, если вы об этом.
Я почувствовал нечто, близкое к облегчению. Раз этому чуваку уже дали прозвище, вполне вероятно, что это действительно здешний двинутый, а я с перепугу сам накрутил себе психа.
— Н. тебе ничего не сказал? — продолжал деда Мика свой допрос, внезапно рассердившись. — Идиот, бля!
— Да ладно, я не испугался.
— И зря! А ну как в глазок бы нечаянно глянул? Скажи Н., чтоб в следующий раз башкой думал, а не жопной дыркой!
Я совсем растерялся.
— Чего? О чем он должен думать?
— Понимаешь, ему не только открывать нельзя. Смотреть на него тоже опасно, на Стукача-то.
— Какого ещё Стукача?
— Такого, какого вчера слышали. Он тута с самой постройки шастает, может быть, даже раньше. Мы-то к нему привыкли. Чуйкой почуяли, что нельзя с ним связываться. А вот приезжие, городские в особенности, никак в толк этого не возьмут. К ним-то беда и приходит обычно.
— Ничего не понимаю, — честно признался я.
Деда Мика покачал головой и бросил бычок на землю. Только тогда я заметил, что моя сигарета уже сгорела до фильтра.
— А я расскажу тебе. Слушай.
И я стал слушать.
В общем-то, никто не знал толком, что такое этот Стукач. Потому что его никто не видел. Зато слышали все.
Приходил Стукач нечасто, всего несколько раз в год. Разрыв между его визитами мог продлиться пару дней, а мог растянуться до недель, месяцев и даже полугодий. Частота его посещений не зависела ни от фазы луны, ни от времени года, ни от чего-либо еще, но все-таки даже эта таинственная сила соблюдала два правила. Первое — Стукач появлялся только в темное время суток, в промежутке между девятью вечера и часом ночи. Второе — Стукач никогда не пользовался звонками, предпочитая дергать ручки или тупо колотить по двери, за что получил свое прозвище. Никто не знал, бывает ли Стукач на улице, однако ж окна на всякий случай баррикадировали и даже зашторивали.
Неизвестно точно, сколько людей теоретически могли столкнуться с этим НЕХом и сколькие попали под его влияние. Вероятно, они предпочли бы не рассказывать об этом. Но все три фатальных случая, после которых сомнений в «дружелюбности» Стукача не осталось, дед Мика засвидетельствовал лично.
Первая беда случилась еще в середине восьмидесятых. Накрыло, как то ни странно, одного из старожилов. Прямо над квартирой деды Мики обитал древний старичок, перешагнувший уже черту девяностолетия. Несмотря на крепкое здоровье и самостоятельный образ жизни (а это о многом говорит в таком возрасте), соображал старичок плоховато. Как-то раз деда Мика и услышал, что во время обхода Стукача его сосед сверху возьми да открой. Никаких ударов, криков или других подозрительных звуков не последовало. Просто с того события старичок перестал выходить из квартиры. Местные сразу поняли, в чем дело. Нетрудно было сложить два с двумя, припомнив дату последнего визита Стукача.
Поначалу все боялись соваться в нехорошую хату. Но у кого-то в итоге сочувствие перевесило страх, и он решил проведать старичка. Тот не открыл. Заволновавшись, сердобольный жилец вызвал милицию. Милиции старик тоже не открыл. Менты попытались открыть сами. Не смогли. Вызвали какую-то там бригаду для решения подобных ситуаций, начали вскрывать дверь. Сломали об нее три болгарки. Три ебучих болгарки об трухлявую дверь в советской развалине, да. Может, деда Мика и приукрасил этот момент, но сломать даже одну, пусть самую ржавую, ОБ ДЕРЕВЯННУЮ ДВЕРЬ БЛЯДЬ — это писец как странно. Не вскрыли, кароч.
Во время этой возни соседи пошушукались и позвонили управдому. Тот явно обладал нестандартным для такой должности мышлением, потому как насчет Стукача все прекрасно знал. Быть может, особенность провинциального склада ума? Из рассказов деды Мики складывалось впечатление, что жильцы хрущевки относились к Стукачу безо всякой заинтригованности, а как к бытовой проблеме, типа протекающей крыши. Исправить не выходит, значит, будем уживаться. Примчался, в общем, наш управ, без лишних вопросов, договорился как-то с представителями закона, объявил всем легенду — мол, квартира в плохом состоянии, так что ее временно опечатают. Уж не знаю, какие он там выкатил условия и кому в итоге досталась собственность, но в квартиру с тех пор никто не совался. Она до сих пор стоит вся опечатанная без видимых причин.
Что там внутри? Куда делся бедный дедок? Ни у кого не было желания искать ответы на эти вопросы.
Я не исключение.
Следующими жертвами Стукача стали сразу три человека. Случилось это почти через 20 лет после исчезновения дедымикиного соседа.
Умер один из квартирантов (я искренне надеюсь, что хотя бы он почил естественной смертью), и в его опустевшее жилье приехала молодая семья — какие-то родственники, получившие жилплощадь по наследству.
Славные такие были ребята, — сокрушался деда Мика во время рассказа. — Сынишка владельца, кажись, с женою и дочкой двух годков. Молодые совсем были.
Конечно же, его предупредили о Стукаче. И конечно же, бодрый молодой отец семейства в самом расцвете сил не воспринял местные суеверия всерьез. Когда Стукач постучался, простите за тафталогию, к нему в дверь, тот наивно распахнул ее. И никого там не обнаружил. Узнал об этом его сосед, которому мужчина пожаловался утром на ночное хулиганье.
— Мы ничего дурного поначалу не заметили. Уж начали подумывать, может, пронесло? А потом вот…
Первым звоночком для соседей стало отсутствие голосов жены и дочери в злополучной квартире. Но вроде голос мужчины время от времени к ним обращался, да и на вопросы о своих домашних он отвечал вполне уверенно. Так что местные лишь плечами пожали — мало ль какие в чужой семье причуды.
А потом из квартиры начал сочиться вполне однозначный запах трупнины. Стояло лето, и вонь быстро достигла того предела, после которого всякий нормальный человек начнёт бить тревогу.
В итоге несколько местных жестко прижали новосела. Тот удивился, словно бы не понимая, о чем вообще речь. Разъяренные соседи ворвались к нему в хату и обнаружили там картину в стиле классического хоррора. Труп его жены сидел на кухне, уронив торс на облепленный мухами стол, а мертвая дочь валялась в одной из комнат на коврике, окруженная раскрасками и цветными карандашами. Может и не совсем так все было, но суть в другом — весь их облик говорил о том, что несчастные сами не заметили, как умерли. А что еще страннее, не заметил этого сам глава семейства.
Один из ворвавшихся, трясясь от ужаса, рассказывал, как мужчина жаловался мертвой жене на непрошенного гостя и успокаивал якобы напуганную его вторжением дочь. В итоге менты повесили убийство на отца и мужа, который до последнего вел себя так, словно его семья была жива — кричал жене, что скоро вернется, что это какая-то ошибка, ну и так далее… Его дальнейшая судьба была неизвестна деде Мике. Вроде бы отправили в дом скорби. Зато знал деда Мика кое-что другое: причина смерти женщины и девочки осталась неизвестной.
Его товарищ служил где-то в следственном отделе, и пропизделся спьяну, что вообще-то никаких следов насилия на трупах не нашлось. На них вообще нихрена не нашлось. Их не задушили, не зарезали, не отравили. Каким способом угрохали (если вообще угрохали), непонятно. Висяк пришили мужику с нихуевой натяжкой. Вскрывальщики там трое суток выжимали свою фантазию досуха, чтобы хоть какую-то подложку обвинению дать. Ну да нашей прокуратуре много не надо, так что это дело скоро закрыли и забыли.
>не хочу сидеть на парах
>расскажите страшные истории
Однажды один человек положил нефритовый стержень на учёбу, в один прекрасный день его выперли на мороз. Он захотел вкатится в ойти, ножиденько обосрался на хеловорлже и пошёл он на замкадский имени красной залупы завод ебашить смену по 12 часов за 20к в месяц.
Перед рассказом о третьем случае деда Мика долго ломался, упорно переводил тему, короче, долго пришлось инфу тянуть. В итоге поведал-таки.
Квартиры в хрущевке почти никогда не продавались. Дело было не в Стукаче, а в банальной удаленности от города и общей необустроенности жилья. Но кто-то все ж сумел продать квартиру одинокому мужику, а сам благополучно съебал. Новосела пытались предупредить окольными, псевдоадекватными объяснениями, но тот, как грицо, не внял. Тут надо бы добавить одну деталь касательно деды Мики — в прошлом он был электриком, и если у кого что барахлило, то за символическую благодарность он это барахление устранял.
— Вот позвал меня как-то этот новенький. Мол, приходи, пробки шалят вроде как, — рассказывал деда Мика. — А сам бледный, что глиста, и руки егозят во все стороны. Ну я понял сразу, что не все так просто, однако пришел. Пробки у него были замечательные, скажу тебе. А мужик помялся-помялся, да и позвал меня наконец в жилую комнату. А там дверь.
— Какая дверь?
— А такая, которой быть не должно! Прям из уличной стенки торчит. Не знаю, может, оно так сначала и было, мало ль какие у хозяев странности. Мужик совсем обалбешенный, потом обливается и говорит, мол, скажи, отец, мне ведь эта не штука не мерещится? Нет, отвечаю ему, точно не мерещится, я вона тоже вижу. Потертая такая обычная дверь, ток чево ей делать в стенке, за которой никакой комнаты быть не может?
Деда Мика задумчиво помолчал.
— Ох, не понравилась мне такая штука. Я, честно, сразу же удрать хотел, да жалко стало мужика-то. Лица нет, трясет всего, а чего тут удивляться! Я б и сам трясся на его месте. И часто, говорит мне, у вас тут такое? Ну, мне лишних слов не надо… Чего, говорю, стучали давеча? Стучали, говорит. Открыл, говорю? Открыл, говорит. И вот, дескать, никого там не оказалось, а на следующий день эта дверка возникла. Ну я репу почесал… А чего тут скажешь! Говорю ему, извиняй, товарищ, не знаю, что с этим делать. А он будто и не слышит. Бормочет: «Послушай, отец, из-за двери сопит кто-то». Тут я и понял, в самом деле — пока мы трындим, задним планом звук такой странный идет, как если б у кого дыхалку засорило. Я подошел ближе к двери, страшно было, но и разведать хотелось. Точно говорю тебе, пыхтели оттуда, из-за двери прямо! Как будто что-то большое и грузное с трудом в себя воздух затягивает… На том я и ушел. Стыдно перед соседом было, что ничего сделать не могу. Но я и правда не мог! Даже обошел дом на всякаслучай, — днем, конечно, — вдруг на стене снаружи окажется чего. Не, стена, как стена, ничегошеньки нет.
А мужик что?..
Деда Мика рассказал, что еще примерно неделю новосел то и дело выходил из квартиры, с каждым появлением становясь все бледнее и тощее. Как-то раз деда Мика подошел к нему и спросил, ну ты как, мол, держишься?
— Держусь, отец, — устало ответил мужик. — Только вот такое дело, из-за двери у меня пыхтят все громче. Словно ближе подбираются. Не знаешь, отчего так?
Дед Мика не знал, но такая подробность напрочь отбила у него желание приближаться что к квартире, что к ее владельцу. Прошло еще несколько дней, и упомянутый владелец исчез без следа.
На этот раз никакого загадочного заклина двери не случилось. Пару месяцев спустя ее вскрыли. Пару месяцев — потому что мужик жил одиноко, и заметить его исчезновение было некому. Пока по квартире шарились менты, деда Мика боялся голову высунуть из собственной берлоги. Не из-за мусорских служак, разумеется, а из-за того, что они могли там обнаружить.
Кстати, об обнаруженном слухи тоже поползли. Позднее. Нет, поползли-то сразу, но деда Мика услышал их позднее, потому что изо всех сил старался не слышать вовсе. Не получилось.
А обнаружили там… ничего. Сначала говорили, что кваритра просто пустовала. Ни подозрительной двери, ни хозяина. А потом слух начал обрастать деталями. Говорили, что не было его вещей. Одежды, посуды, белья, вообще никаких предметов бытовой жизни. Логично было бы предположить, что мужик просто собрался и уехал. Одно оставалось непонятным — зачем тогда менты еще с неделю приходили обследовать эту квартиру и даже расспрашивали жильцов об исчезнувшем соседе?
Здесь кто-то сказал, что в квартире отсутствовали не только вещи. Не было вообще никаких признаков жизни. Не нашлось волос, кусочков ногтей или кожи, даже отпечатков пальцев. С десяток человек подтвердили, что человек въезжал в квартиру и пробыл там несколько месяцев, но состояние жилища говорило об обратном. Вот служивые и заподозрили, что квартира стала местом хорошо спланированного преступления, и это все — необычайно ловкое заметание следов. Начали поднимать документы, пытались по ним изловить владельца. Хуй-то там. Владелец как сквозь землю провалился. По всем данным выходило, что его не существует. Номер паспорта был недействителен, не числился ни в одной базе данных — как, впрочем, и все остальные остальные бумаги.
Дальше было долгое разбирательство, в ходе которого досталось продавцу квартиры, потому что его обвинили не то в аферизме, не то в подделке документов, не то еще в чем. Короче, потом хату купила пожилая женщина с дочерью. Их тоже предупредили. Видать, девки оказались более осторожными, потому что благополучно жили там по сей день.
Я не знал, что сказать. Вывали дед Мика мне все это еще вчера, я б только поржал, а теперь мне было не до смеха. Он, конечно, мог приврать и понаделать из мух слонов, но е-мое, одна десятая правды уже была чистым пиздецом
Мдааа, история, — пробормотал я, вытряхивая из пачки очередную сигарету.
— Да я и сам бы не поверил, если б своими глазами не видел, — сказал деда Мика, неправильно истолковав мое смятение. — Тоже маху дал однажды. Забыл по пьяни занавески опустить, а Стукач возьми и заявись той ночью. Я до утра под одеялом прятался, как дите малое. Уж не знаю, чего больше боялся, что я его увижу, или что он меня увидит.
— Ну и как? Обошлось?
— Да вроде обошлось… а вроде и нет.
— В смысле?
— Ну, видишь, я ж не пропал. Стою тут, жив, здоров, тьфу-тьфу. С ума не сбрендил и никого не хоронил, тьфу-тьфу еще раз. Но кое-что однажды случилось. Не худшее из всего, что мы вытерпели от Стукача, но я себе глаз охотней выдавлю, чем соглашусь снова пережить такое.
Я молчал, не уверенный, что хочу об этом слышать. Деда Мика опередил мои возражения, начав очередную повесть.
Последнюю.
— Когда ж это было? В девяносто девятом, что ли… Или в двухтысячном? В общем, тогда первые кодовые замки ставили. Не блестящие эти панельки, которые сейчас стоят.Тогда замки такие, как и все прочее, посуровей были. Врезана в дверь железка, а из нее десяток железных кнопок торчит. Все. Ни тебе домофонных звонков, ни магнитов. Не знаешь код — свободен.
А я его все время забывал. Вылетал из головы, ну хоть ты лопни! Может, слишком в новинку было, а может, я редко заходил в подъезд один. Словом, приходилось иногда торчать под дверью и ждать, пока кто-нибудь зайдет или выйдет.
Ну, ждать дольше десяти минут приходилось редко. На крайняк можно было соседям с первых этажей в окно постучать. Не беда, в общем.
А как-то раз я забыл дома кусачки. Пришлось мне с полдороги назад поворачивать. Стою, значит, у подъезда, время поджимает, рабочий день вот-вот начнется — но, как назло, никто не входит, не выходит. Я давай соседям сигналить. В одно окно бился, в другое, везде молчок! Ушли, спят, еще там чего… Не слышат меня, словом.
Совсем я отчаялся, начал кнопки наугад давить. Черти чем только не шутят — а ну как угадаю! Так что ты думаешь, угадал ведь. Поклялся тогда эти чертовы циферки навсегда запомнть. До сих пор их помню — один, два, восемь, девять. Смешно, а? Сразу тебе скажу, что не таковский код у нашей двери был, и близко. Однако же она открылась мне.
Наверное, уже в подъезде не все ладно было, да я внимания не обратил, торопился. Может, заметил бы чего сразу, если б не спешка. А так-то я орлом долетел до своей квартиры, и только там в душе заекало. Спросишь, почему? Да потому что я четырежды ключ провернул, хотя наша дверь всегда только на два оборота закрывалась! Откуда там еще двум взяться, а?
Тогда я этому значения не придал, а сейчас вот вспоминаю, и хочется себе оплеух надавать. Драпать надо было сразу, но что теперь говорить… Захожу я, значит. Ничего такого. Вещи на свои местах, за окном дрянная осень. Вижу, кусачки мои на подоконнике лежат — это я на днях подставку для посуды чинил. Подхожу, беру инструмент…в окно случайно глянул…и вот вижу там…
Деда Мика примолк, жестом попросив сигарету. Выкурив ее до середины, он продолжил.
— Ты-то знаешь, что из наших окон видно. Площадку детскую, деревья всякие. Но в тот раз там ничего этого не было. Совсем ничего. Даже леса вдалеке я не увидел. Пустая земля до горизонта, как в степях, но не совсем пустая. На ней кусты росли. Очень странные. Никогда не слышал о похожих растениях. Низкие, по колено где-то. Веточки тонкие, гнутые, и листья…темные… Как же этот цвет называется? Поганый такой…то ли красный, то ли коричневый…
тебе, сука, не надо в 8 тащиться на остановку, чтобы к 9 быть на работе, не надо там ебашить до 6 часов вечера, при одном отпуске в год. Тебе надо тупо просто отсидеть несколько часов, можно даже нихуя не делать. Вам ушлепкам, все равно 3 автоматом и диплом напишут. Но нет же мы идем на двачик и жалуемся
Всюду кусты эти, да небо. А небо тоже странное. Сверху желтое, ближе к земле сереет, ниже так вовсе чернеть начинает. Я перекрестился ажно, хотя в церкови с трех лет не бывал. Задом к двери пячусь, а глаз от окна не отрываю, будто снаружи чего-то вылезет, стоит мне отвернуться. Как до прихожей добрался, еле помню. Сердце, кажись, биться перестало. Думал только — ох, лишь бы выбраться, лишь бы выбраться! Но то еще не самое страшное было. Главный страх пошел, когда я споткнулся об наш порог и выпал на лестничную клетку.
Только я на бетон упал, как в ближайшую дверь кто-то начал колотить со всей дури. Я сразу нашего Стукача попомнил, да колотили-то теперь изнутри квартиры! И сильно так, словно дверь выбить хотели.Заколотили сначала в одну дверь, потом в другую. И в третью. И во все! Вот чем хочешь клянусь, в каждую проклятую дверь изнутри долбили так, что, казалось, дом сейчас обвалится. Пол трясется, стекла дребезжат… Думал, прямо там и помру от страха. Да тут за моей спиной такой крик раздался, словами не описать. Представь себе, что паровозный гудок пытается человечьим голосом орать. Что бледнеешь, представил? А мне-то каково было! Но этот вой меня в чувство привел. Я на ноги вскочил и как дам стрекоча! Бегу, а ступени подо мной трясутся, уши закладывает от страшного грохота. И прям не знаю, как, но чувствовал, что позади меня тоже что-то несется. Не видел, не слышал, а знал — гонится за мной, в пятки дышит. За несколько секунд допрыгал до первого этажа, привалился к подъездной двери и кулаком по кнопке бух! На улицу кубарем вылетел. Дальше все. Темнота. Очухался уже в кровати. Супруга рядом сидит, слезьми заливается. Позже я узнал, что схлопотал сердечный приступ. Но, когда только в себя пришел, не до того было. Ни о чем не спрашивая, бросился я в окно смотреть. Как же мне полегчало, когда там все оказалось по-старому! Деревья, дворик…
Я еще год в подъезд только с женой под ручку ходил. Когда она в командровки уезжала, просил соседей довести меня до квартиры и вместе со мной в окно посмотреть. Они люди понимающие, не отказывали. Окон до сих побаиваюсь, к слову. Каждый раз, когда в окно смотрю, кажется, опять увижу кусты. И листья эти нехорошие… Никак от меня не отстанут. Да я уже привык почти. Раньше, конечно, вздрагивал. Идешь бывало, по улице, солнце светит, кругом люди, и бояться вроде нечего. А потом раз! — и замечаешь посреди зеленой ветки трех-четырех поганцев дурного цвета. Поначалу я от таких деревьев бегом убегал. Осенью вообще кошмар. В каждом пожухлом листочке то самое виделось, хотя с опавшими листьями они действительно часто смешиваются. Потом уже понял, что их даже трогать можно, ничего страшного не сделается. Просто вроде как напоминание мне такое.
Я и сам не заметил, с какого момента странный, но последовательный рассказ деды Мики начал казаться мне бессвязной чушью, которую обычно несут сумасшедшие. Беспокойство всё усиливалось. В один момент я даже задумался, а не был ли сам деда Мика местным двинутым, который ходит и стучит по квартирам, а потом гонит жуткие байки про всяких Стукачей? Я пытался незаметно включить какую-нибудь мелодию на смартфоне, чтобы выдать ее за внезапный звонок и быстро свалить, когда деда Мика вдруг наклонился со словами:
— Вооо, смотри-ка ты, еще один! Помянешь черта…
Он смахнул что-то со своих абибасов, а потом протянул мне.
Несколько секунд я молча глядел на этот листик. Сраный маленький листик, по форме напоминающий березовый. Только я готов любую часть тела дать на отсечение, что ни на одной березе ничего похожего не растет. У этого листа был омерзительный цвет. Мясной. Плотский. Похожий то ли на сырое сердце, то ли на гниющую опухоль. Такого цвета просто не могло быть у фотосинтезирующего организма. И, к сожалению, я смотрел достаточно долго, что бы заметить еще одну деталь.
Лист пульсировал.
Я абсолютно уверен, что не было моим глюком, потому что вид ритмично разбухающих прожилок меня просто загипнотизировал. Казалось, я почти слышал долбаное «бух-бух» в такт их подрагиванию.
Я решил, что с меня хватит. Пробормотав слова прощания, я буквально шарахнулся прочь от деды Мики, успев заметить его извиняющийся взгляд. Но теперь мне стало глубочайше похуй, обижу я пенсионера своим бегством или нет. Я направился к дому Н. самым быстрым шагом, на какой только был способен. Исчезнувший вместе с ночью Стукач пугал меня гораздо меньше той херни, которую деда Мика отцепил со своих треников. По дороге к хрущеве я упорно внушал себе: «Нахуй Стукача. Нахуй деду Мику с его листьями. Нахуй вообще все это говно. Ты услышал пару неплохих кулсторей, Григорий, а теперь, будь добр, выкинь их из памяти к чертям собачьим. Что бы здесь не происходило, тебя это не касается. Завтра ты вернешься в Москву, а эта муть останется здесь. Нефиг холить мистическую паранойю байками какого-то старого мудака. Вернись в квартиру, хряпни алко, растряси Н. еще разок сходить к водохранилищу — проведи остаток выходного круто, блять! Сделай вид, что ничего не было. Разумный план, амиго».
Я крепился до позднего вечера. У меня были самые твердые намерения перебороть желание засрать портки и упиздовать в безопасную Москву. Но с наступлением темноты мои нервы капитулировали. Пытаясь как-то сохранить лицо, я демонстративно порылся в телефоне, а потом наплел Н., что вот буквально сию секунду коллега смснул мне, мол, на завтра у нас в офисе движуха намечается, без меня никак, сам начальник требует моего присутствия, пусть и с опозданием, вот жеж дилетанты беспомощные, не дадут отдохнуть, сука, спокойно, ах какая неохота ща на электричку переть, с удовольствием бы остался, чес-слово, но начальство звери, проект горит, зэ пэ сама себя не заработает… Н. совершенно спокойно выслушал понос моих оправданий, и лишь пару раз сочувственно покачал головой. Чисто для виду, не сомневайтесь. По его лицу было заметно, что он прекрасно все понял.
Молниеносно собрав шмотье, я наспех попрощался с товарищем и рванул подальше от этого странного дома. А в первую очередь — от стыда за собственную трусость. Уже оказавшись у лесной кромки, метрах в двадцати от хрущевки, я сделал то, что ни в коем случае нельзя делать в моем положении.
Я обернулся.
Всего лишь хотел бросить прощальный взгляд на это поганое зданьице. Убедиться, что хотя бы снаружи оно выглядит обычной старой постройкой. Что творящийся внутри него звездец никоим образом не просачивается наружу.
И мои убеждения в ту же секунду потерпели абсолютный крах.
Сначала мне показалось, что на стену хрущевки упала массивная тень от дерева. Намного позже я сообразил, что хрущева стояла на расчищенной площадке, и никакой растительности, кроме околоподъездных кустиков, там не водилось. А тогда моя обманчивая надежда разрушилась другим событием.
Тень двинулась. Она чуть сползла вниз и опустила свою конечность на подоконник верхнего окна. Была ли это лапа, нога или еще что, я не знаю. Да мне, честно сказать, дела нет до ее анатомии.
Вместо того, чтобы рвануть прочь или хотя бы спрятаться, я застыл, боясь не то что шевельнуться, а даже вздохнуть. И продолжал беспалева таращиться на эту хуету. Знакомо вам чувство, когда что-то пугающее вызывает одновременно непреодолимое желание и отвернуться, и не отрывать взгляд? Я из тех людей, у которых второе желание перевешивает. Так что, к сожалению, я видел весь его маршрут от начала и до конца.
Хотя моя память услужливо сохранила каждую секунду этого зрелища, я до сих пор не вполне понимаю… механику его движения. Верхняя часть туловища вытягивалась, опуская вниз каплевидную нижнюю часть с двумя отростками. Из чего оно состоит и какого оно цвета, я не понял, вроде не черного, и чего-то похожего на голову, я тоже не заметил. Отростки, наверное, давали ему опору…
Черт, я не знаю.
Если я правильно увидел, то внешними подоконниками оно пользовалось, как ступеньками. Во всяком случае, у меня сохранилось ощущение его размеренных движений. Так двигается рабочий на стройке, спускаясь с длинной лестницы. Топ-топ, топ-топ, только без топанья. И без любого другого звука. Я мог слышать шорох листьев, стрекот вечерних цикад. Запомнился донесшийся издалека беззаботный детский смех, который в сочетании с наблюдаемым мною представлением прозвучал чудовищно неуместно. Но ни единого намека на звук от ползущей твари.
А я, словно загипнотизированный кролик, продолжал неподвижно пыриться на нее, даже когда каплевидная темная туша оказалась в одном шаге от земли. Инстинкт самосохранения раздирал меня на части. Что делать? Бежать? А если оно меня заметит? А что, если УЖЕ заметило, и двигается медленно, чтобы не спугнуть добычу?! Успею ли я убежать в таком случае?!
Пока я терзался противоречивыми порывами, каплевидная херовина уже опустила один из отростков на землю и… прошла сквозь нее. Нет, она не исчезла. И не проделала дыру. Просто опустилась вниз, не встретив никакого сопротивления, словно земной тверди там вовсе не было. А потом резко притормозила, будто ее конечность нащупала опору. Там. Внизу.
Под землей.
Следующие несколько секунд я наблюдал как туша методично, не сбавляя своего «лестничного» ритма, продолжает спускаться сквозь землю вниз. Почему-то я уверен, что при этом ни одна пылинка на земле не дрогнула.
Но было кое-что более странное. Куда более странное. Движения НЕХ нисколько не изменили своей размеренности. Словно она продолжала вышагивать по оконным выступам. Словно здание дома… продолжалось там, под землей. Словно вместо фундамента там были такие же этажи с окнами жилых комнат.
Конечно, тогда я не осознал причину своего резко подскочившего ужаса. Эта ритмичная размеренность, с которой тварь исчезала в земле, напугала меня больше всего остального. Сам факт ее существования, бесплотное проникновение под землю, да что там, даже страх быть обнаруженным казался ничтожным по сравнению с чувствами, которые вызвала догадка о продолжении дома под землей.
Через несколько «шагов» тварь исчезла без следа. Передо мной стояла обычная драная пятиэтажка. Увы, я уже был прекрасно осведомлен насчет обманчивости своих впечатлений…
Не могу сказать, сколько времени я простоял на месте после того, как темная штука скрылась под землей, так как рассудок уже начал потихоньку слать меня на нефритовый стержень. В общем, условно оклемавшись, я побрел в сторону станции. Именно побрел, а не побежал и не двинулся крадущейся походкой стелсовика-выживатора.
И именно УСЛОВНО оклемавшись, потому что мозг вроде снова заработал, но как-то не в ту сторону. Я не следил за дорогой и не благодарил всевышнего за спасение, словом, не генерировал никаких уместных мыслей.
Вместо этого я думал о хрущевке. Об ее подземных этажах. Я думал о том, сколько их там и насколько глубоко они уходят вниз. О том, долго ли еще каплевидной туше придется перебирать своими отростками, прежде, чем она достигнет конца… если он вообще существует. О том, есть ли помещения за стеклами окон, которые навечно засыпаны землей. И если да, то что внутри них происходит.
Я помню эти свои мысли, но совершенно не помню, как вышел к станции. То ли наугад, то ли автопилот включился. В любом случае, я еще никогда так не радовался бухим руладам привокзальной алкашни и мерцанию замызганных фонарей на обочине.
Наконец-то я вернулся в свой мир, сколь угодно дерьмовый, зато привычный и понятный.
Было бы неплохо на этом историю и закончить. Написать, что, дескать, приехал я в Пекин, овердохуя времени отходил от потрясения, а теперь уже и сам не уверен в действительности случившегося, кароч берегите себя и своих близких. Хренушки. Будь все так, я бы сейчас не натирал пальцами клавиатуру.
Кульминация пиздеца, пошатнувшая мои нервы и уверенность в собственной адекватности, грянула всего пару месяцев назад, когда события в Правдинском уже почти перестали являться мне ночными кошмарами, а жизнь влилась в накатанное русло. Да, ничего особенно не изменилось. Я все так же страдал по кошачья жена, таскался на работку, а вечера коротал танками и общением с Н.
О Стукаче мы не вспоминали. Оба, словно сговорившись, симулировали выборочную амнезию. Вспоминали рыбалку, обзор кораблей, но про стук в дверь даже не заикались.
А в конце зимы Н. пропал.
Поначалу я не придал этому значения. Ну мало ль, человек он занятой, у него может быть сколько угодно причин выпасть из онлайна. Лишь несколько дней спустя я понял, что его исчезновение не могло быть обусловлено бытовыми причинами.
Его страница вк тоже исчезла. Более того — пропал наш диалог. Думаю, всем известно, что вконтачевский диалог продолжает висеть в неизменном состоянии на твоём акке, даже если собеседник удаляет страницу. Однако я проскроллил список бесед от и до, причем не один раз. Диалога с Н. там не было.
В полном недоумении я полез искать его на ВоТ’овских аккаунтах и форумах. Пусто. Из списка друзей он пропал. На запрос его ника форум выдал сообщение о нулевом результате поиска. Но что меня обеспокоило сильнее всего, так это исчезновение всех его постов и сообщений. Будто он никогда не регистрировался на всех этих сайтах. Но я же отлично помнил его вклад в танковскую копилку знаний: посты о стратегиях, обзоры новых моделей, приглашения в команду, отчёты с поля боя… Он вёл весьма активную сетевую жизнь, так что на заметания её следов пришлось бы угрохать нехило сил и времени.
Моё беспокойство резко переросло в психоз, когда я решил обратиться к нашим общим знакомым по ВоТ’у. Сука. Никаких слов не хватит описать те чувства, которые вызвал у меня дружный вопрос «А это кто?». Ни один злоебучий танкист не удосужился выудить из своих извилин хотя бы одно воспоминание об Н. За исключением меня.
А когда ты помнишь человека, которого больше никто, даже всемогущий веб, не может вспомнить — это пиздец как стрёмно. Каюсь, после такого я уж больше переживал за себя, чем за Н. Собственно, потому и решился на последний шаг.
А именно, на повторный визит Правдинского.
Я решил, что если уж кто и может знать о пропаже Н., так это его соседи по дому. Самые большие надежды я возлагал, конечно же, на деду Мику, однако надеялся, что в случае чего и остальные жильцы проявят понимание. В ближайшую субботу я собрал рюкзачок, натянул походное шмотьё и уехал ранней электричкой. Это были последние минуты моей нормальной жизни.
Я не знал адреса, потому что Н. встретил меня на станции и проводил прямиком до подъезда. К счастью, у меня отличная визуальная память. Я наизусть помнил каждую тропинку, каждый переулок и каждую палаточку, что попадались мне по дороге. Поэтому мне не составило труда пройти к пятиэтажке, в которой жил Н.
Только вот она исчезла.
Я ожидал чего угодно. Что квартира Н. окажется опечатанной, что ни один жилец его не вспомнит или даже что дом окажется пустым и заброшенным. Но ё-моё, я был абсолютно не готов к ровной, заросшей кустарником земле на месте хрущёвки.
Ошибки быть не могло. Вот олдскульная площадка с ржавыми качелями. Вот гнутый фонарь, в свете которого я видел ЭТО. Вон ряды гаражей, за которыми мы курили с дедой Микой. И даже если это всё было просто похожим антуражем, то второго магазина с дебильным названием «Тийна» точно не могло существовать ни в Правдинском, ни где-либо ещё.
Едва сдерживая тряску в руках и голосе, я зашёл туда, мгновенно узнав выцветший плакат с голубыми зайчатами, и спросил у продавщицы, где может находится ближайший жилой дом. Видок у меня, похоже, был ещё тот, потому что продавщица разговаривала осторожно, как с буйнопомешанным. Как то ни странно, рядом оказалась ещё одна пятиэтажка. Я даже сходил проверить её на всякий случай. Нет, она точно не имела отношения к месту жительства Н. Во-первых, она выглядела совершенно иначе, а во-вторых, я шёл до неё от «Тийны» минут 15, хотя ночью мы с Н. выбегали за пивом минуты на две-три.
Я всё равно зашёл в пятиэтажку. Поднялся на этаж Н. и позвонил в квартиру с его номером. Дверь открыла немолодая толстуха с одним засранцем на руках и вторым — в районе колен. На вопрос, как давно она здесь живёт, баба молча захлопнула дверь.
Что ж, у меня ещё оставалось время. До вечера я искал знакомую пятиэтажку, прочесав посёлок вдоль и поперёк. В душе теплилась надежда, что я всё-таки умудрился сбиться с маршрута и прийти не в то место. Время от время я набирал Н., сам не знаю, зачем. «Неправильно набран номер».
Блядь!
Уже по темноте я направился обратно к станции с пустыми руками, пустым взглядом и пустой головой. Ни малейшего следа от Н., хрущёвки, деды Мики, вообще ничего, что могло бы хоть немного прояснить ситуацию. Вместо этого всё стало только хуже. Так мне тогда казалось.
На самом деле, всё просто покатилось в ад.
Вот так просрав законный выходной и тонны нервов, я вернулся домой весь на измене, после чего немедленно завалился спать. Кажись, даже не разделся толком. А ночью проснулся.
От стука. Во входную дверь. Моей квартиры. Моей.
«Бух-бух. Бух-бух. Бух-бух.»
Это почти смешно. Я еще сквозь сон узнал этот ритм. Даже вспомнил, как пару раз слыхал его в ночных кошмарах. Я точно знал, КТО стучится ко мне в дверь. Ну да, мой старый знакомый, которому нельзя открывать. Куда, мать вашу, провалились Н. с дедой Микой, когда они нужны мне сильнее кого-либо во всём мире?!
Теперь уже было поздно делать вид, что ничего не случилось. Мне не позволят. Этот стук, повторяющийся каждую ночь, не позволит. Пару раз тварь пыталась обмануть меня, дергая ручку двери. И никогда не звонила в звонок. Всё по заповедям деды Мики! За исключением того, что это происходило куда чаще нескольких раз в год. Ночь за ночью, словно по будильнику я просыпался от ритмичного стука в дверь.
«Бух-бух. Бух-бух. Бух-бух.»
Каким образом столь глухой звук ухитрялся разбудить меня?..
И хотя утром все приходило в норму, остаток ночи оборачивался для меня настоящим кошмаром. Старательно притворяясь спящим, на деле я клацал зубами под одеялом и вспоминал слова деды Мики: «Уж не знаю, чего я больше боялся, что я его увижу или что оно меня увидит…» Меня совершенно не интересовало, как ЭТО нашло меня и что ему нужно. Я старался вообще не думать об этом, словно избегание мыслей о нем поможет избежать и встречи с ним.
Но сложно, знаете ли, не думать о белой обезьяне, когда она так настойчиво о себе напоминает.
Поначалу я просто терпел. Хотел привыкнуть. Потом перестал нормально соображать на работе из-за недосыпания. Решил, что так дальше нельзя. Придумал себе интересную теорию с самовнушением, галлюцинациями и прочим. Это как-то успокаивало. Пошел по врачам, затарился колесами. Последнее принесло свои плоды. Барбитураты погружали меня в глубокое забытье, из которого даже иерихонские трубы не вырвут; и через неделю такой терапии во мне снова забрезжила надежда на возвращение к нормальной жизни, но…
Но затем началось это. То, что не может закончится до сих пор.
Каждое утро я вижу свой двор, в котором прожил всю жизнь. Я знаю его до мельчайших деталей. Дерево под окном, детская площадка с горкой, качелями, песочницей, школа вдалеке, электрощит и дома — соседний корпус нашего справа, две девятиэтажки напротив, двенадцатиэтажка слева. Четыре дома. А потом их осталось три.
Когда я недосчитался одного фонаря с балкона, то сумел как-то закрыть на это глаза. Когда исчезла черемуха под окном — убедил себя, что ее спилили. Но когда целый ебаный дом просто взял и канул в небытие… На этом все мои попытки сохранить спокойствие провалились. А самое худшее, что это было только началом. Примерно две недели назад я обратил внимание на странную тишину, царившую за стенами моей квартиры. Я всегда слышал через наши тощие стены голоса соседей и всякие бытовые звуки, типа телевизора, посуды, пылесосов. Теперь ничего этого не было. Лишь по ночам молчание нарушалось ставшими привычными уже ударами в дверь. «Бух-бух. Бух-бух. Бух-бух.»
Я научился игнорировать эти звуки, но не мог привыкнуть к тишине, хотя по чесноку старался. Мое терпение лопнуло после одного неудачного рабочего дня.
Отвратительно, когда рабочий день начинается с исчезновения входной двери твоего офиса. Но еще хуже, когда исчезает сам офис. Я стоял, как идиот, в своей парадной одежке, с рюкзаком за спиной, и смотрел, как дурак, на чистую крашеную стену. За которой — я уверен, — ничего не было. Совсем ничего.
Растерянно спускаясь вниз по лестнице, я спросил у повстречавшейся уборщицы, где находится сорок девятый офис. Она так же растерянно посмотрела на меня в ответ и сказала, что не знает. Гребаная уборщица, каждый день мывшая пол в этом помещении, не знает, где оно находится!
В панике я выскочил на улицу и осмотрел здание. Восьмое. Первый корпус. Сверил адрес через приложение. Все верно. Никакой ошибки. Тот самый адрес, по которому я три года подряд ездил на работу каждый будний день. Сходилось все, кроме моего родного офиса, на месте которого теперь высилась пустая стена.
Что ж… Мне не оставалось ничего, кроме как поехать домой. По дороге шок немного схлынул, а мысли странным образом начали возвращаться в трезвое русло. Видимо, чтобы отвлечь разум от основного пиздеца, я вдруг подумал о более насущной проблеме: у меня больше нет источника доходов. И хуже того, последнюю зарплату я должен был получить со дня на день. Сами понимаете, это означало, что прежняя получка была практически израсходована. Конечно, можно устроится на новую работу или взять фриланс, но это хреновый вариант, когда средства на исходе
Едва вынырнув из метро, я набрал номер своей самой альтруистичной подруги. У каждого, наверное, есть такой человек, задолженность которому составляет немалую сумму, но вы все равно продолжаете тянуть из него ништяки с обещанием “обязательно все вернуть”. Вот и у меня была такая добрячка. Я мысленно настроил свой голос на частоту “неотразимое обаяние”, как все снова покатилось в ад.
“Неправильно набран номер”.
Я грязно матернулся вслух. Срать было на укоризненные взгляды прохожих. И на финансовые проблемы. Когда трубка отпищала знакомы мотив и замолкла, у меня шерсть на загривке встала дыбом, а в руках отдало неприятным покалыванием. У всех бывают “неправильно набранные номера”, конечно. Но в моем случае… Короче, я сразу прочухал — дело тут вовсе не в том, что подругенция сменила номер. И не в глюках сети. Не хотел верить, что говно добралось досюда, но в глубине души понимал: все, пизда. Твоя конечная, Гриша.
Давай дальше! Я эту хуйню читал сто лет назад.
"Сердцееда" читал?
Я закрыл электронную читалку на телефоне. Выглянул в окно. Моя остановка. Пришлось потрудиться, чтобы протиснуться между двумя старушками, которые болтали на свою любимую тему. Наркоманы. За последний месяц в городе пропало уже с десяток любителей иглы. Подсчитав потери в рядах «героинщиков», старушки заключили, что туда им и дорога. После этого зашептались у меня за спиной.
— Смотри на шпаненка, — сказала та, что с фиолетовыми волосами, — штаны грязнючие, мятые, волосы не мытые. И шрам над губой, аж противно. Поди, тоже…
Открыв двери, желтый «Богдан» выплюнул меня на улицу. Скрипнув тормозами, покатил дальше, увозя дотошных старушек по неведомым делам. Я сверился с картой в телефоне. Пройти через двор, свернуть около садика.
Теплое апрельское солнце превращало талый снег в грязь. Тут и там под серыми сугробами проступали горы мусора. Тротуары и дороги покрывали необъятные коричневые лужи. Хочешь попасть домой — плыви. Этим я и занялся.
Вконец заляпав штаны и кеды, я, наконец, добрался до нужного дома. Высоцкого, двадцать. На часах только половина третьего, до встречи еще полчаса. Ладно, можно и подождать.
Двор, больше похожий на полосу препятствий для подготовки спецназа, был почти пуст. На пластиковой горке катались мальчик и девочка, оба в желтых вязаных шапках. У кустов черемухи, за детской площадкой топталась дама бальзаковского возраста. Рядом с ней рыла землю костлявая дворняга. Угрюмый дворник бродил туда-сюда, курил, подбирал мусор. Дама с костлявой собакой, ворча себе под нос, прошла мимо, юркнула в подъезд. Уже в дверях пнула собаку.
— Вечно ты, а ну бегом на место! — собака жалобно взвыла и покорно скрылась в темноте.
Странные жители, странный дом. Странный город. И странная жизнь.
Позавчера меня уволили с работы. Вчера отчислили с четвертого курса матмеха. Через пару дней должны были выселить из общаги. А через месяц-другой могли забрать в армию.
«Там, среди темных дебрей чужого мира, ждет тебя тот, кого видеть нельзя»
Да что за невезение? Я закрыл читалку, посмотрел на время. Без десяти три. Чего ждать?
— Кто?
— Глеб, насчет квартиры.
Дверь открылась. Старенькая хрущевка встретила меня запахом сырости и подгоревшей картошки. В полумраке коридоров казалось, что со стен на меня смотрят желтые лица с горящими глазами. Хорошие рисунки. Жаль, кто-то испортил их ехидными комментариями и подписями.
«Дядька Валера после получки»
«Дядька Валера в день ВДВ»
«Дядька Валера в пост»
Я уже начинал бояться этого дядьку Валеру. Надеюсь, он не будет моим соседом.
Нужная квартира была на третьем этаже. Облупленная железная дверь, на которой черной краской выведено две цифры. Двадцать два. А рядом с соседней дверью размашистым почерком написано «Здесь живет дядька Валера». Вот сука.
Я позвонил. Через пару секунд дверь скрипнула, распахнулась, дыхнув на меня свежей покраской и запахом кофе. Желудок громко заурчал.
На секунду показалось, что внутри никого. Но в темноте, у стены, я приметил маленькую фигурку.
— Лидия… Сергеевна?
Фигура отделилась от стены, махнула, чтобы я заходил. Хозяйке квартиры было явно за пятьдесят. Морщины вокруг глаз, уголков рта. Седые волосы, водянистые, карего цвета глаза.
Впустив меня, она быстро захлопнула дверь, будто опасалась, что кто-то невидимый может меня перехватить.
В темной прихожей стояло небольшое трюмо, почему-то без зеркала, на крючках висели старые халаты. С порога была видна комната, уголок дивана, цветастый ковер. Рядом со входом туалет, где шумела вода, гудели трубы.
— Вам надолго квартира нужна? — казалось, женщина куда-то торопилась, боялась, что сбегу.
Я замялся. Мне нужна была только комната. А квартира, насколько я помнил, значилась двухкомнатной. Такие хоромы мне не потянуть.
Но вслух сказал:
— На месяц. Пока.
Она, отступив на два шага, быстро затараторила:
— Значит, так. Кухня, две комнаты. Кровать, диван, шкаф. Все ваше. Есть телевизор, рабочий. Чайник, плита, холодильник. Исправные. Душ, туалет, стиральная машина. Только бумагу в унитаз не бросайте. Коммуналка в оплату не входит, это мы… я сама плачу. На первый месяц давайте три тысячи.
Я не сразу нашел, что сказать.
— Это, сколько? За одну комнату три?
На ее лице отразилась целая буря эмоций. Удивление, замешательство, стыд. Страх.
— Нет, вы что, это за квартиру. Сами понимаете, комнаты, ремонт, дом, район, все не идеально.
Как и моя жизнь.
— Готов прямо сейчас… оплатить. А вопрос можно?
— Д-да, конечно.
— Почему так дешево?
Она попыталась изобразить некое подобие улыбки.
— Деньги нужны. Срочно. Уезжаю на пару недель. А вы… вы за квартирой как раз и присмотрите.
— Это не развод?
Она засмеялась, достала документы на квартиру, предложила проверить.
Вот так номер.
Похоже, полоса моих неудач заканчивалась. И хотелось надеяться, что в этой квартире они меня ближайшее время не найдут.
От кого ты прячешься? Куда бежишь? Бойся пустоты, она заразна»
Надо удалить эту книгу. Одна ерунда.
Хозяйка быстро показала кухню, большую комнату. В спальню заходить не стала.
— Там проветривается, краска.
Так, туалет и ванная совмещенные. Холодная, горячая вода. Осторожнее, скользко. Зеркала почему-то нет и там. Что за фобия? Ладно, кухня. Плита старенькая, осторожно. Вроде все.
Я достал из сумки мятые купюры, отсчитал три тысячи московскими стольниками. Она даже не стала пересчитывать, собрала, сунула себе в карман.
— Значит, так. У меня поезд через час. Пару дней буду недоступна. Вернусь через две недели. Какие вопросы, обращайтесь к соседям.
— Дяде Валере?
— И к нему тоже. Но лучше к Оленьке. Она этажом выше. А Валерка часто на сутках. И еще, может, племяш мой, Лёнька, заглянуть, на днях, у него там, — она показала в сторону спальни, — вещи кой-какие остались. Заберет.
Отдала ключи. Посоветовала проветривать квартиру чаще. Ушла, хлопнула дверью. Будто сбросила груз с души.
А квартира чистенькая. Просторная. Шкаф с книгами, пианино. Маленький балкончик. Окна выходят на детский сад, который со всех сторон обступают вековые дубы. Словно стражи.
Киру бы сюда позвать. Жалко, что поругались. Нехорошо вышло. Позвонить ей что ли?
Вместо этого я открыл на телефоне читалку. Выбрал страницу и строчку наугад.
«Не верь, не бойся, не проси»
Ладно, пока звонить не будем.
Телевизор стоял в спальне. Рядом, у окна, шкаф для одежды. Через открытую форточку доносились звуки улицы. Машины, шелест деревьев, детские крики. От запаха краски закружилась голова. На секунду мне показалось, что краска перебивает какой-то другой запах — то ли гнили, то ли обгоревшей шерсти.
Кровать большая, полуторка. Два кресла, столик с косметикой. У дальней стены еще дверь. Шкаф, кладовка? Я подергал за ручку. Закрыто. Что-то подсказывало, что вещи племянника Лёньки хранились именно там. Ладно, не будем лезть в чужие дела.
Холодильник оказался пуст. Еще бы. Я попытался вспомнить, видел ли по пути сюда магазин. Кажется, рядом с остановкой.
Последние три сотни лежали в кармане куртки. Черт с ним, погуляем сегодня. В честь новоселья. А завтра — поиски работы.
Ночь как-то незаметно обрушилась на город, будто придавила темнотой. На весь двор — пара фонарей, которые напоминали оранжевые маяки в океане грязи. С трудом различая дорогу, я пробирался домой. Балансировал между лужами с пакетом в руках, перемахивал через канавы.
У дверей стоял мужчина. Черная куртка, черная шляпа. Ни дать ни взять серийный маньяк с первой полосы газет. Я осторожно его обошел. Открыл дверь таблеткой от домофона.
Мужчина молча наблюдал за моими действиями. Будто и не дышал. Проводил меня взглядом, не сдвинувшись с места. И так, пока не захлопнулась дверь. Я постоял перед лестницей, дав глазам привыкнуть. Внизу, рядом с подвалом, кто-то шевелился, дышал. Я посветил телефоном. На коврике лежала костлявая дворняга. Усталые голодные глаза. А в живот ей тыкались маленькие щенки. Четверо, пятеро. Извини, подруга. Сам не ел с утра. Может, в следующий раз.
Я поднимался по лестнице и чувствовал на себе чей-то взгляд, словно рисованные лица на стенах были живыми. От этого внутри живота просыпался неприятный холодок. Ну и дом. Здесь только сюжеты для НТВ снимать.
По квартире гулял сквозняк. Ощущение было такое, что за стенами кто-то шептался. Я закрыл форточку в спальне, поставил на плиту кастрюлю. Пока вода нагревалась, включил ноутбук. Проверил вай-фай. Так, есть, пара сигналов без пароля. Дай бог здоровья их владельцам. Первый сигнал с названием оператора был совсем слабый. Одно деление. Второй, под именем «Сердцеед» был сильнее. Два деления. Я решил проверить, вышел в большую комнату. Три деления. Зашел в спальню. Четыре. У окна — снова три. Рядом с кладовкой четыре. Опаньки, полная шкала. Что это за сердцеед у нас в кладовке?
Сигнал не пропадал, скорость была огромная. Я без проблем зашел на сайты объявлений, заглянул на торрент, поставил на скачку последний сезон «Игры престолов». Тот скачался за три минуты. Однако.
Сидеть на полу рядом с кладовкой было неудобно. Жестко. И еще, сквозь щель между дверью и полом изнутри дул сквозняк. Сильный, холодный. Я поежился. Чего там может быть такого?
Любопытство подбивало, подталкивало проверить, узнать, что же внутри. Здравый смысл настойчиво сигнализировал, что не надо, отойди, не лезь, чтобы потом не жалеть.
Как обычно, я решил положиться на мнение своей электронной читалки. Открыл ее на телефоне. Выбрал наугад главу. Прочитал первую строчку.
«Чего бояться? Нам уже ничего не грозит»
И то правда.
На кухне закипела вода. Я вывалил в нее пельмени, помешал их. Выудил ключи из куртки. Один от входной, второй, подписанный, от почтового ящика. Таблетка от домофона. И еще один ключик, маленький, будто от миниатюрной шкатулки.
Я проверил его на замке кладовки. Не подошел. Жалко. А счастье было так… Ну-ка, а проверим тот, что от почтового ящика.
Кладовка открылась. Драматично скрипнув петлями, дверь распахнулась, чуть не ударив меня в лоб. Из темноты пахнуло какими-то лекарствами, старой одеждой. И мочой.
Я встал на пороге, не решаясь шагнуть внутрь. Казалось, перейдешь некий Рубикон, и назад пути не будет. А пока находишься у черты, еще есть возможность все отмотать.
Поначалу я решил, что кладовка пуста. Маленькое помещение, метр на два. Ни сумок, ни коробок, ни одежды. Но потом я увидел зеркало. Оно как будто появилось не сразу. И надо сказать, странное это оказалось зеркало. В нем отражалась комната. Кровать, кресла, окно. Бездонное черное небо. А меня, худого патлатого неудачника в серой толстовке, там не было. Только пустая комната. Что за фокусы?
На кухне закипели пельмени.
— Твою мать!
Плиту и кастрюлю залило кипятком. Я убавил огонь, помешал пельмени. Нашел под раковиной тряпку, осторожно протер кастрюлю, стер с плиты пену. Открыл форточку. Постоял у окна, всматриваясь в окна соседних домов. Они казались далекими, недоступными, будто находились в другом мире. Свет горел только в паре квартир. В этот момент я почувствовал себя как никогда одиноким, никому не нужным.
В спальне что-то скрипнуло. Точно, ноутбук. Кладовка.
Я помешал свой горе-ужин и вышел из кухни.
Ноутбук стоял на столе. Комнату заполняли тени. Все они причудливо танцевали в свете фонаря, который раскачивался где-то за окном. Дверь кладовки была приоткрыта. Я подошел, чтобы ее закрыть.
И в следующую секунду закричал. Чуть не опрокинул стол с ноутбуком. Ударился о кровать. Перед глазами заплясали розовые кляксы.
А сквозь них из зеркала в кладовке на меня смотрело собственное отражение.
И улыбалось ртом, полным зубов-осколков.
Оно улыбалось и водило ногтем по поверхности зеркала. Простукивало, будто нащупывало слабое место, чтобы выбраться наружу. Серая толстовка, синие джинсы, шрам над губой. Отражение было моим, но каким-то неправильным. Словно выточенным из камня. Острые черты лица придавали ему сходство со статуей. А еще зубы, похожие на осколки стекла. Длинные и острые. И язык тоже острый, как жало, выстреливает, касаясь зеркала…
Я не выдержал, выскочил из спальни, захлопнул дверь. Нырнул в туалет, ударившись плечом о косяк, но даже не почувствовал боли. Заперся на щеколду, опустился рядом с унитазом. Боль пульсировала в ноге, в плече, сердце билось со скоростью гоночного болида.
Где-то на самой границе слышимости родился звук. Чирк. Чирк. Будто некто скребет длинным ногтем по стеклу. Звук перекрыл шум воды в трубах, кипение пельменей на кухне, и давил, давил изнутри, заполняя все вокруг.
Я закрыл уши, свернулся калачиком, заскулил. Казалось, кто-то скребет по мне изнутри, водит ногтем по стенкам желудка, роется в голове. Навалилась тошнота и головная боль, перед глазами сверкало, что-то взрывалось, распадалось на части. И налипало удушающей паутиной, не давало дышать…
Не знаю, сколько пролежал так, в забытьи. В дверь позвонили, настойчиво, длинными очередями. Тут же застучали. От стука задрожали стены. Пельмени, бляха.
Квартира пропахла дымом. Словно в тумане, держась за стенку, я проковылял на кухню, выключил плиту. Смахнул дымящую кастрюлю в раковину. Повернул кран. И только потом открыл дверь.
В коридоре стояла выгуливавшая дворнягу дама бальзаковского возраста, в старом халате и тапках. Не поздоровалась, отпихнула меня, нырнула в квартиру. Открыла окна, балкон. Заглянула на кухню, выключила воду.
— Ну, хрена встал там? Дверь закрой, сюда иди.
Я подчинился, зашел на кухню. Она села за стол, достала из халата два маленьких флакона с белыми этикетками. Из одного накапала в кружку какой-то бесцветной жидкости.
— Ты башкой думаешь? Квартиру чуть не спалил! Не один здесь живешь!
Я тяжело опустился на табурет.
— Ударился, сознание потерял.
— Потерял. Осторожнее надо быть! Сгорел бы тут, вместе с пельменями своими. Пей.
Она протянула кружку.
— Что это?
— Лекарство! Дыма надышался, поди! Успокоишься, поспишь.
Лекарство было горьким, противным. От него защекотало в носу, недовольно заурчал желудок.
— Окна закрой потом! Только сам не выпади! Ну и нашла Лидка квартиранта.
Она оставила один флакон. Велела выпить еще утром. Сказала, что будет за мной присматривать. Я закрыл за ней дверь и только тогда вспомнил, что даже не знаю ее имени. Да и зачем?
Усталость навалилась, принесла с собой равнодушие и странное умиротворение. Отражение? Зеркало? Кладовка? Плевать.
Я упал на диван в большой комнате. Почти сразу провалился в сон. И перед тем, как темнота сомкнулась, я вспомнил, что дама бальзаковского возраста так и не зашла в спальню. Будто знала, кто там.
Проснулся я от холода. С трудом поднялся, закрыл балкон. На горизонте, за строем бетонных ангаров, занималась заря. Подкрашенное розовым цветом, небо светлело, отгоняло ночь.
Плечо не болело, как и нога. Только тело ныло, будто всю ночь разгружал вагоны.
Чирк. Чирк.
Только не это.
Чи-ирк.
Пожалуйста, пусть это будет сон.
Б-бах! Кто-то бился головой о стену. Или о стекло, очень прочное.
Телефон лежал на пианино. Я открыл читалку.
«В тебе есть силы, женщина? Будь смелее, не бойся!»
Ладно. Глупо отрицать, что этого не было.
Чирк.
Я взялся за ручку. Закрыл глаза. Осторожно, стараясь не шуметь, открыл дверь. Просунулся внутрь спальни.
Оно было там. Стояло, улыбалось. И показывало пальцем себе в рот.
Зеркало было заляпано темными пятнами, по краям блестели рубиновые капли. Тут и там проступали паутинки трещин.
За ночь оно будто похудело на десяток-другой кило. Кости, обтянутые кожей, под глазами глубокие пятна. На подбородке желтая пена.
Но это по-прежнему мое отражение. Оно улыбалось мне, показывало пальцем себе в рот, водило рукой по животу. Просило есть?
А потом оскалилось и ударило плечом в зеркало. Стекло жалобно зазвенело, на поверхности проступили трещины…
И тут я не выдержал. Хлопнул дверью, вылетел в прихожую. Схватил куртку, запрыгнул в кеды. Даже не запер квартиру, сбежал по лестнице. Навалился на тяжелую дверь подъезда и выпал на улицу.
Свежий воздух обжег легкие, закружил голову. К горлу подступила тошнота. Я упал на колени, в грязную лужу. Запачкал джинсы, ладони. Кое-как встал. Заковылял, подальше от него, от этой квартиры, этого дома. К остановке.
Перед глазами плыло, мир превратился в серое пятно, сквозь которое было тяжело различить дорогу. Тело пронзила острая боль, опрокинула меня в сугроб. И я пополз. По холодным маслянистым лужам, собирая грязь и песок. Кто-то торопливо прошел мимо, даже не помог подняться. Тошнота подступала все ближе к горлу, становилась невыносимой.
Я поднялся, сделал шаг, другой. Навстречу шуму машин, визгу тормозов и запаху бензина. Ну же, что со мной? Это из-за лекарства? Живот свело судорогой, и меня вырвало чем-то горячим, скверно пахнущим.
— Коленька, не смотри, идем. Мальчику плохо.
Мальчик умирает. Почему вы не помогаете?
Тело пронизывал холод, кеды пропитала вода, я даже пальцев не чувствовал. Только горечь на языке. И боль в голове, в животе.
Остановка. Шум голосов. Суета.
Я упал, ударился обо что-то железное. Мусорный бак.
— Ишь, наркоман. Смотри, как его ломает! Полицию вызвать, чтоб забрали!
На мгновение в сером пятне проступило что-то фиолетовое. Волосы. Проклятая старушка из вчерашней маршрутки.
— Позвоните, кто-нибудь! А то он помрет тут!
Фиолетовые волосы проплыли мимо, исчезли в утробе маршрутки.
Никто не вызывал полицию.
Меня снова вырвало. Не в силах подняться, я упал прямо в свою же…
Кто-то подхватил меня, взял под руку. Обоняние заполнили запах сигарет и дешевого парфюма.
— Давай, квартирант. Спокойно. Осторожно. Не надо людей пугать.
Сильные руки повели меня прочь от остановки. Обратно к дому.
Нет. Сука, нет…
— Терпи, казак. Атаманом… оп-па, лужа. Так, еще немного.
Странно, с каждым шагом, с каждым движением, становилось легче. Боль отступала, тошнота отпускала. Серое пятно приобретало ясные очертания, формы.
Мужик в черном, стоявший у подъезда. Это он. Куда ведет?
— Что… вам? Надо? Куда?
— Домой. Ты же теперь квартирант. Тебе следить. За ним. Кормить. Так, еще лужа. Он тебя не отпустит. Связаны вы теперь. Ну-ка, ногу повыше. Да, нашла Лидка молодчика.
Знакомая дверь, домофон. Он сам открыл, втолкнул меня внутрь. Боль почти ушла, остался голод. И страх. Мужик в черном помог подняться на третий этаж, мимо рисунков, мимо дверей, за которыми будто кто-то чавкал, рычал.
— И квартиру даже не закрыл. Вот балбес.
Завел меня в прихожую. Посадил на пол.
— Покорми его. Для начала зверье сойдет, кошки, собаки. Птицы. Но ненадолго их хватит. Он успокоится, потом снова есть захочет. Ты одно запомни, — он наклонился, вытер мне лицо рукавом, — ты кормишь его, он тебя. Просто все. Понравишься ему, будете душа в душу, как говорится. А нет, то…
То что?
— Лучше не знать тебе. Бывай. Меня, Лёнька, кстати, зовут.
Потоптался на пороге, словно не решаясь.
— Дверь закрой. И покорми. Чем скорее, тем лучше. Для тебя. Я пока тут, во дворе побуду. На всякий. Давай.
Прикрыл дверь, спустился по лестнице. Через минуту шаги стихли.
Давай. Покорми.
Я поднялся, оглядел себя. Весь в грязи и в чем-то желтом, липком. Натуральный наркоман.
Вышел на лестницу, прислушался. Тихо. Будто один во всем мире.
Медленно, шаг за шагом, спустился. Постоял у выхода.
Что я делаю? Для чего я это делаю?
«Делай это для себя», — словно подсказывала красная надпись на стене.
Дворняга лежала там же, на коврике. Рядом с ней щенки. Сейчас их было всего двое. Куда делись остальные, я не хотел знать. Отгонял противные мысли. Протянул руки, взял одного, пятнистого, с белым ухом.
Дворняга не зарычала. Посмотрела на меня. И во взгляде ее были боль и страх. И тоска.
Я не выдержал. Побежал, вверх, вверх. Быстрее, скорее. Темнота будто ободряюще шепталась у меня за спиной. Щенок тихо скулил, тыкался теплым носом-пуговкой в мою ладонь. Лизал палец.
Я заплакал. Наверное, первый раз за последние десять лет. Слезы скатывались по щеке, на языке чувствовался их солоноватый привкус.
Оно ждало, облизывалось. И по виду своему напоминало ту самую дворнягу. Такой же костлявый, облезлый. Я застыл в дверях с теплым, дрожащим комком в руках. Отражение увидело его, показало пальцем себе в рот, застучало зубами, прижалось к зеркалу.
Я сделал шаг, еще и еще. Щенок заскулил. Царапнул меня по коже. И в ту же секунду я кинул его к зеркалу, изо всех сил захлопнул кладовку, отпрянул к дверям. Перевел дыхание и выскочил из спальни.
Я зажал уши руками, потом полотенцем, включил воду в раковине, в душе. Но даже сквозь этот шум я слышал визг. Боль, страх. А где-то внизу, высоко и протяжно, скулила дворняга. И во рту я чувствовал металлический привкус чужой крови.
Прошел час. Может, два. Черт его пойми. За окном, на площадке детсада, кричала малышня. На фоне высоких дубов детвора выглядела толпой гномиков в разноцветных шапках. Солнце выглядывало и пряталось за тучи. Дворник курил на лавочке рядом с Лёнькой. А я, давясь, ел сгоревшие пельмени. И думал.
Боль пропала, будто и не было. Одежду я сунул в стиралку, поколдовал с режимами. Теперь за стеной шумел стиральный барабан. Звук успокаивал, отгонял страх. Помогал думать.
Что там сказал Лёнька? Теперь вы связаны. И он не отпустит. Я его кормлю, он себя хорошо ведет. Если я ему нравлюсь, он меня не трогает. И не пытаюсь убежать. Как долго его кормить? Всю жизнь? Пока не съест меня самого? Так же нельзя.
Что делать? Позвонить родителям? Сказать о случившемся? Черта с два. Мало им брата-ублюдка, так еще я со своими проблемами. Да и что сказать? Мама, папа, привет. Меня отчислили и теперь я кормлю свое же отражение. Помогите добыть ему еды. А? Что? Куда вы звоните? В дурку?
Я взял телефон, набрал номер хозяйки. Как ее зовут, Ли… Лилия? Лидия? Не важно, телефон недоступен. Интересно, она вообще вернется? Да и хозяйка ли она вообще? Может, так, посредник. Между мной и моим злобным отражением.
В спальне кто-то причмокнул. А потом засвистел. И было в этом свисте что-то ритмичное, заставляющее покрываться тело гусиной кожей, липкой испариной.
Я сам не заметил, как кончил. На зеленых трусах проступило темное пятно. Вот это ни хрена! Это благодарность такая?
Отражение улыбнулось, стоило мне открыть кладовку. Внутри, рядом с зеркалом не было ни костей, ни крови. Только запах мокрой шерсти. Оно облизывалось, обнажая ряд зубов-осколков, в которых застряли кусочки мяса. Я старался держаться на расстоянии. От зеркала, от кладовки.
Не сразу я заметил на полу пачку бумажек. А когда разглядел, то не поверил глазам. Стопка тысячных купюр. Новых, свежих.
— Это ты? Ты… это мне?
Он кивнул, сделал шаг назад. Чтобы я подошел, взял. Ловушка?
При свете дня кладовка казалась больше. Не метр на два. Теперь она, скорее, напоминала маленькую комнатку, с одним только зеркалом по центру.
Следя за отражением, я подошел к порогу, наклонился, поднял деньги. Сейчас оно не казалось худым или облезлым. Напоминало, скорее, сытого комара, напившегося крови. Как долго оно протянет без еды?
Ответ пришел сам собой. Стоило сумеркам окутать дома, зажечь фонари, я услышал. Чирк. Закружилась голова. Чирк. Проснулась тошнота. Чи-ирк. Время ужина. Пора выходить на охоту.
Дворняги в подъезде не было, как и щенков. Во дворе на пластиковой горке катался мальчик в желтой вязаной шапке. Почему-то один, без сестры. Интересно, ее тоже… Прочь! Поганые мысли!
А они все равно лезли, копошились в голове, похожие на клубок запутавшихся червей. И что, такая вот тварь живет здесь в каждом доме? Каждой квартире? Живет, подобно комнатному псу, ест, деньги приносит. И откуда они берут деньги?
— Эй, квартирант.
Дворник курил, прислонившись к стене.
— Здрасьте.
— Мордасьте. Если нужна жрачка, дуй в подвал, тут, за домом. Старый склад. Там зверья бродячего дохера. Только фонарик возьми.
— С-спасибо.
Дворник снова ответил в рифму и растворился в ночи.
Через полчаса я был около склада с фонарем, который нашел в квартире. Через час маленький черный котенок стоял на пороге кладовки. Через два я зашел в спальню и увидел рядом с зеркалом новую электронную читалку. Отражение улыбалось, а в зубах у него была видна черная шерсть.
В ту ночь я спал как убитый.
А утром мне позвонили из военкомата.
Через два дня быть там. С документами. Явка обязательна.
Вот бы его отправить вместо себя, чтобы он всех…
Я вдруг вспомнил Киру. Точнее, ее отца. Он же отмазывал, легально. Сколько брал, черт, не вспомнить. Сотку или чуть больше. Та-ак.
Я пересчитал деньги, оставленные отражением. Двадцать тысяч. Продать ноутбук, читалку. Будет тридцать. Мало.
— У меня проблемы, — сказал я ему.
Отражение кивнуло. Кладовка стала еще больше. На стенах висела одежда: плащи, пуховики, похожие на выпотрошенные шкуры.
— Нужны деньги. Много денег. Чтобы меня не забрали. Поможешь?
Оно кивнуло. Открыло рот, полный острых зубов. Внутри скользнул синий язык. Есть, значит, хочешь. Ладно.
Я принес ему двух котят, больших, мясистых. Кинул их в кладовку, закрыл двери. Подождал полчаса. Котята жалобно мяукали, скреблись. Сквозь щель под дверью царапали пол.
Оно не стало есть, только морщилось, скалило зубы-осколки.
— Чего ты хочешь?
Показало пальцем себе в рот. Еще бы.
— Котят хочешь?
Покачало головой.
— Собак? Птиц? Свинина? Говядина?
Нет, нет и нет.
— Конина? Рыба?
Оно зашипело, принялось скрести ногтями по зеркалу.
— А что? Что тогда? Человечина?
Улыбнулось. Отступило. Кивнуло.
Сердце мое забилось сильнее. К горлу подступил комок.
— Где я ее возьму…
Оно пожало плечами. Провело ногтем по краю зеркала. Чи-ирк.
Соседка этажом выше открыла почти сразу. Дама бальзаковского возраста. Ну, конечно. Оленька, вспомнил я ее имя.
— Проходи.
В квартире пахло овсяной кашей. За стеной плакал маленький ребенок.
— Чего хотел? Нормально все?
Я замялся.
— Да. Почти.
Она нахмурилась.
— Говори, как есть. Не мнись.
— Оно есть хочет.
— Накорми, зверья полно.
— Человека хочет.
— Ах, вон оно что-о.
Она помолчала пару секунд.
— У тебя интернет есть?
Я кивнул.
— Ну, так и вызови кого-нибудь на дом. Уборка, доставка. Проститутка.
Щеки мои покраснели.
— Опасно, поймают же?
Она положила руку мне на плечо.
— Не поймают. Я здесь десять лет живу, ни разу к нам полиция не заходила. Главное, не волнуйся. Веди себя естественно. Заведи туда, к себе. А сердцеед уже сам все сделает.
— Л-ладно. Понял.
— Давай, квартирант.
Ноутбук стоял в спальне. Отражение следило за мной, вытянув шею. Глаза его горели, будто прожигали меня. Точно, Сердцеед.
Так, с чего начать? Доставка. Там наверняка молодняк. В квартиру, тем более в спальню заходить не станут. Уборка. Это вариант. Сабина, Зульфия. Тамара Петровна. Номер есть, ну-ка, ну-ка.
— Да.
Не «алло», не «добрый вечер», сразу «да». Узнаю старую гвардию.
— Тамара Петровна? Уборка интересует.
— Время? Адрес? — отчеканила она. — Объем работы? Оплата?
Я назвал сумму в десять тысяч. За одну уборку. Через час она уже звонила в домофон. Вот ушлое племя. Я впустил Тамару Петровну в подъезд, открыл дверь квартиры.
Через минуту на пороге появилась старушка, та самая. С фиолетовыми волосами. Сука-сука. Су-ука! Лишь бы не узнала…
— С чего начинать? — она, не приметив «вчерашнего наркомана», резво разделась, прошла в большую комнату. Подозрительно огляделась.
Я встал в проходе, отрезав путь к отступлению.
— Со спальни начинайте. Пропылесосить надо. Там в кладовке пылесос. Возьмете…
Она исчезла в комнате. Следом раздался скрип двери.
Тишина.
— Так, а где пыле…
А дальше хруст, с которым ломают большую ветку. Или шею. Резкий вздох. И чавканье.
Я зажал уши, закрыл глаза. Но чувствовал на языке солоноватый привкус крови. Заперся в туалете, спрятался за унитазом. Считал секунды.
Одна, две, десять, тридцать. Сто. Двести. Пятьсот.
Деньги лежали у зеркала. Отражение сидело с набитым животом, чистило зубы. Ни дать ни взять сытый медведь. Увидело меня, ухмыльнулось. Кивнуло на стопку банкнот.
— Это мне?
Оно улыбнулось, подмигнуло. И мне сразу стало легче, будто камень с души упал. Будто я и не заманил старушку в лапы чудовища.
Подобрал деньги, пересчитал. Сто восемьдесят тысяч. Нормально так, еще и на ноутбук новый хватит.
Я взял телефон. Нашел номер Киры. Вот и повод позвонить появился. Сначала спрошу насчет отца. Потом извинюсь, скажу, какой дурак. Подарю что-нибудь. Отлично.
Не успел я включить вызов, как телефон зазвонил сам. Неизвестный номер.
— Алло?
— Привет, братишка! Как делишки?
Телефон выпал у меня из рук.
Я ненавидел брата. Я искренне желал ему смерти. Он был ходячей катастрофой. Мой брат был злостным игроманом.
Я давно потерял счет, сколько кредитов и долгов родителям пришлось выплачивать из-за его зависимости, сколько выслушивать угроз. Один раз меня, перепутав с ним, коллекторы поймали во дворе, угрожали ножом. С тех пор у меня шрам над губой.
Родители пытались лечить брата, но тот каждый раз сбегал из больниц, терялся на месяц-другой, а потом появлялся с новыми долгами. И так — уже много лет.
Последние полгода о нем не было ничего слышно. Мама при каждом разговоре вскользь упоминала его имя, вздыхала, иногда плакала. Надеялась, что вернется, одумается. Я не верил, что брат исправится. Такого исправит только могила.
Точно. Могила. Отражение. Раз, и нет больше проблемы.
Но он же брат! Нет, он ублюдок, приносящий одно страдание. Никто даже не узнает, что я его... Зато родители не будут жить в долгах, не будет по ночам плакать мама, перестанут ходить к нам домой коллекторы. Черт-черт-черт!
Я подобрал телефон. Вырубился, блин. Минута ушла, чтобы его включить. Так, номер сохранился. Перезвонить, позвать, впустить. Дальше сердцеед сделает все сам. А съест ли он брата? Мы же… мы — одной крови.
Я вздрогнул, когда телефон завибрировал в руках. Кира.
— Привет?
— Ты куда пропал, какашка?
От неожиданности я даже растерялся.
— Проблемы, отчислили меня. Теперь на квартире живу.
— Далеко? Слушай, у меня к тебе дело. Тут анализ, по математике, второй день бьюсь, не могу сделать. Ты же шаришь? Поможешь?
Ну, конечно. Для чего я еще нужен?
— Да, д-давай. Адрес пиши.
Я проветрил квартиру, прибрался на кухне. Зашел в спальню.
— Сейчас. Ко мне. Приедет. Девушка, — медленно, с расстановкой, сказал я сердцееду. — Ее не трогать. Хорошо?
Отражение подмигнуло. Отвернулось. Кладовка стала еще больше, теперь там стояли коробки с каким-то барахлом, даже мебель.
— Это ты все приносишь? Откуда? Вещи других жертв?
Кивок. Показало на коробки, потом на меня. Пользуйся, мол. Ага, ага.
Во дворе одиноким стражем стоял дворник. У кустов черемухи дама бальзаковского возраста выгуливала новую собаку, овчарку. Чуть дальше, в детском саду гуляли детишки, гномики в разноцветных шапках. Сегодня их было заметно меньше. Интересно, их тоже скармливают… этим?
Кира приехала после обеда.
— Нормальная такая квартирка! — улыбнулась она, скинув пальто. Расчесала рыжие волосы. — А район так себе, серость.
— Слушай, — я хотел сразу извиниться, но она перебила:
— Давай забудем. Вспылили, с кем не бывает. У тебя были проблемы, меня накрутили, вот и разрядили обоймы. У меня никого нет, тебе не стоит ревновать.
— Д-да, — повторил я за ней, — разрядили, забудем.
— Анализ, — напомнила она. — Поможешь?
— Конечно. Чай будешь?
Через десять минут мы сидели на кухне. Я стучал по клавишам на ноутбуке, она пила чай, изредка что-то спрашивала. Между делом сказал ей про отца, про военкомат.
— Да все будет, я тебе номер его дам, за пару дней решите. Слушай, ты сколько за квартиру платишь?
— Треху. Пока.
Она присвистнула. За стеной раздалось осторожное «Чи-ирк». Только не это…
— А у тебя сколько комнат? Я бы от родителей съехала. Надоело, все контролируют, шагу нельзя ступить.
Чирк.
— Это чего такое? — удивилась Кира.
— Птицы, — я встал из-за стола. — Сейчас, окно закрою.
Чирк! Чирк! Чирк!
Отражение бесновалось в зеркале, словно кобель, почувствовавший суку. Синий язык свисал изо рта, глаза горели. Оно стучало по зеркалу, билось об него плечом.
— Прекрати, — прошипел я. — Мы же с тобой…
— Это что? — прошептала Кира у меня за спиной.
Она стояла в дверях, смотрела на отражение. Оно поманило ее пальцем, Кира подчинилась. Обошла кровать, зашла в кладовку. А я стоял не в силах пошевелиться.
И тут что-то произошло. Закричал ребенок на улице, взвыла собака. Кира тряхнула головой, будто проснулась, и завопила так, что у меня заложило уши.
В эту же секунду сердцеед напал. Высунувшись из зеркала, приобнял ее и потянул внутрь, к себе. Кира сопротивлялась, но отражение было сильнее. В кладовке хрустнуло, обе руки девушки согнулись под немыслимыми углами, на пол брызнула кровь.
Я схватил со стола читалку, кинул в зеркало. Сердцеед зашипел, выпустил Киру. Посмотрел на меня, оскалился. Голову мою пронзила боль, перед глазами вспыхнуло белое пламя.
А Кира продолжала кричать, потом стонать, скулить, звать на помощь. Меня, соседей, отца, бога. Послышался хруст, а за ним торопливое чавканье.
Скрипнула дверь спальни. Кто-то вошел.
— Квартирант, — я узнал голос соседки, — не надо. Ей не помочь.
Сильные руки подхватили меня, вывели из спальни. Из кладовки доносилось чавканье вперемешку с хрустом. В прихожей стоял мужчина.
— Валера, — сказала ему соседка, — там крови много, убрать надо.
— Понял, — он исчез в туалете, тут же появился с ведром и шваброй, снял с вешалки старый халат, надел его. — Пацан пусть у тебя посидит. Накапай ему, успокой. Оно пока ест, я быстро уберу.
Дальше была лестница, душная прихожая, тесная кухня, где пахло подгоревшим молоком. Только вот ребенка за стеной не было слышно.
— Пей.
— Оно мне обещало, не трогать. А потом… Девушка же, у нее отец.
— Обещало. Но оно ведь не человек. Инстинкты выше обещаний. Почувствовало, увидело, не стерпело. Они на девочек особо падкие.
— Но нельзя же так, нельзя, — вскричал я, чуть не опрокинув стакан, — эти твари, как так можно? Почему?
Она жестом остановила мою тираду, сунула под нос стакан. Я выпил. Навалилась усталость, безразличие.
— Слушай сюда, квартирант. С ними наши морали не работают. Хотят есть — будь добр, корми. Нечем — они съедят тебя. Думаешь, нравится нам кормить этих тварей? Мы ведь так же, квартирку сняли, за бесценок. А тут такой сюрприз. Вот и миримся. У меня ни семьи, ни друзей, со всеми порвала. Зато денег — хоть попой жуй. Кормлю его, бед не знаю. И так пока не надоем ему. А надоем — съест, и после меня будет другой его кормить. Так заведено. Они здесь хрен пойми сколько обитают, еще до революции обитали, в усадьбе, потом ее снесли, хрущевку эту построили. Валерка дольше всех живет, он сказал, что они могут прятать зеркала свои, скрывать, никто и не заметит, а потом р-раз, и у тебя в кладовке сердцеед! Говорят, они в другой мир стерегут входы. В мир мертвых или какой другой, а хрен знает. Может, по всему миру так. Плевать. Главное, что они стерегут, а мы кормим. Запомни. И молись, чтобы ты сам ему не осточертел. Иначе ждет тебя участь подружки твоей. Понял?
Я молчал. Кухня плыла перед глазами. Голос дамы звучал все тише.
— Никаких контактов с родными, с друзьями, если не хочешь, чтобы такое повторилось. За отца ее не бойся, не узнает. Твари эти наведут какую-то завесу, ни один мент не сунется к нам. Сейчас Валерка там уберет, вернешься, поспишь. К утру все кошмаром будет казаться.
Глаза слипались, слова превращались в тихое бормотание.
Я проваливался в сон. И в этом сне видел брата. Он улыбался, рассказывал, как проиграл в автоматах огромные деньги, смеялся, когда описывал лицо мамы, которой предстояло выплачивать очередной кредит.
Он покатывался со смеху, а я его ненавидел. И понял, как решить проблему с братом раз и навсегда. Я скормлю его сердцееду.
Привет, братишка! Как делишки?
Сука. Мразь.
— Привет, сладкий! Где пропадал?
— Дела были, работа.
Знаем мы твои дела.
— Ты в городе? — голос его заметно дрожал.
— А где же еще! В гости хочешь?
— Ну да. Пустишь на пару дней? Ты в общаге?
— Теперь на квартире. Слушай, я до вечера на работе. Но ты приходи. Подождешь меня. Ключ запасной под ковриком лежит. Адрес тебе скину. Добро?
Он не отвечал, раздумывал.
— Добро. А родителей там не будет?
— Нет, они дома, у себя, в поселке. Ты во сколько приедешь?
Через полчаса я собрался, постоял у окна, борясь с волнением.
Сердцеед наблюдал за мной с любопытством. Как собака в ожидании еды.
— Я сейчас уйду. Придет мой… человек. Он для тебя. Не стесняйся. Угощайся.
Он энергично закивал. Облизнулся. Отлично.
Я закрыл квартиру. Снял ключ с кольца. Спрятал его под коврик. Ладно, потом у соседей возьму запасной. У них точно есть, раз тогда, с Кирой, зашли.
— Далеко намылился, квартирант?
Я вздрогнул. На площадке стоял дядя Валера. Совсем не страшный. Худой, высокий, с недельной щетиной.
— За продуктами. В магазин.
Он закурил.
— Побольше купи. Пару дней лучше дома пересидеть, сам понимаешь. Из-за девахи твоей.
— Хорошо.
Я протиснулся мимо него, уже начал спускаться, когда он окликнул:
— Ключ бы свой спрятал лучше, торчит из-под коврика.
На улице светило солнце, где-то в небе щебетали птицы. Я обогнул дом, зашел за угол. Рядом с детским садом приметил кособокую скамейку. Оттуда вход в подъезд просматривался отлично. Посидим, подождем.
Детей на площадке было совсем мало, не больше десятка. И куда они пропадают? Рядом с детворой крутилась воспитательница, в дорогой шубе, сапогах, купленных явно не на китайском рынке.
— Я присяду?
Черная куртка, черная шапка. Лёнька.
— Да, конечно.
Он сел, подул на руки.
— Вы же не племянник этой… хозяйки. Лиды…
Лёнька не ответил, смотрел в сторону дома, где дворник пытался достать вязаную желтую шапку, висевшую на дереве.
— А оно важно? — спросил Лёнька. — Племянник, друг, сосед. У меня самого на пятом этаже квартира. Три года кормлю своего. Это я привел Лидку, когда старого хозяина из двадцать второй съели. Думал, помочь ей, жизнь наладить. А она не выдержала. Сбежать удумала. Ты в курсе, что тебе повезло?
— Это почему?
— Лидку перехватили, дворник наш сцапал. И своему сердцееду скормил.
— И у него… тоже?
— А как же. Скормил, и остался ее сердцеед без квартиранта. Они тогда растворяются, старый облик теряют. Выжидают. И когда ты его нашел, то он твой облик принял. Так сказать, одобрил тебя в качестве жильца. А вот если бы раньше ты его…
Он не закончил. Посмотрел в сторону дома, где худая фигура, прыгая через лужи, резво подскочила к подъезду.
Я напрягся. Но Лёнька продолжил:
— Пока он, сердцеед, твой облик носит, тебе ничего не грозит. Только с жертвами осторожно. Черт знает, вдруг ему кто понравится из гостей твоих.
Фигура исчезла в подъезде. Через секунду у меня зазвонил телефон.
— Дарова, брат-акробат. Двадцать вторая? Ага, вижу, под ковриком. Ты через сколько будешь? Час-два, понял, давай.
Лёнька встал со скамейки.
— Ты только не заигрывайся. И будь осторожен.
За ворота садика выскочил мальчик в синем пальто. Лёнька взял его за руку, пошел в сторону дома. Я сидел и ждал, думал про сердцееда. Не дай бог, чтобы ему этот паскуда понравился. Да нет, чушь, моего брата ненавидели все, даже родители. Хотя…
Я достал телефон, открыл читалку. Давненько в нее не заглядывал.
«Решай и помни, что только ты достоин права быть хозяином»
Как по заказу.
Я дождался, пока тьма сгустится вокруг домов и деревьев, пока зажгутся оранжевые фонари. Только тогда пошел к себе. Голова не кружилась, не мучила тошнота. Хороший знак.
На лестнице было пусто. Ключ лежал под ковриком. А вот квартира открыта. С-сука. Только не это…
Спальня закрыта. Прислушался. Тихо. Никаких звуков.
Я разулся, прошел в комнату, приоткрыл дверь спальни. Постоял в нерешительности, заглянул внутрь.
В зеркале улыбалось мое отражение. Шрам над губой, серая толстовка, синие джинсы. Получилось?
Сердцеед поманил меня пальцем. Я сделал шаг вперед, увидел перед зеркалом мятую одежду брата, рядом большую стопку тысячных купюр. Вот это щедрость.
Я зашел в кладовку, подобрал деньги. Отражение положило ладонь на зеркало, кивнуло мне, призывая сделать то же самое. Я подчинился, приложил руку. Тепло. Зеркало дрожало, вибрировало. По телу разлилась приятная истома, от которой щекотало внизу живота, сводило в паху…
— Привет, братишка.
За спиной скрипнула дверь шкафа. Я повернулся, но руку от зеркала оторвать не смог.
Он стоял в дверях. Такой же худой и взлохмаченный, как я. Мой брат-близнец, которого я ненавидел.
— Нормально ты устроился, — улыбнулся он. — Завел себе питомца, деньгами соришь.
Рука намертво прилипла к зеркалу. Отражение обнажило зубы-осколки.
— Оно не твое, — сказал брат из комнаты. — Как меня увидело, растерялось. А потом пальцем поманило, разглядело что-то во мне. Нравлюсь я, видимо, ублюдкам и тварям. Раз сам такой же.
Я хотел закричать, но язык прилип к небу.
— Пришлось себя ножом приукрасить, чтобы сделать шрам, как у тебя. А одежду в кладовке нашел. Там много всего. Полезного, дорогого. Но тебе все это уже не понадобится.
Я лишь промычал в ответ.
— Не злись, братишка. Или ты, или я. Ты уже поиграл, теперь моя очередь. Бывай.
Договорил, вышел из комнаты.
И в этот момент кто-то мягко взял меня за плечо, а потом потянул к себе.
Пошел я срать в толкан шараги, а там бес с чертом и НЕХ ОПа во все дыры ебут и приговаривают:
нефритовый стержень попал мой в ОПа зад
А его душонка - в ад!