Да, мамоебство присутствует. В некотором роде.

Харлан Эллисон. «Кэтмен»

Вор материализовался в тени говорящего водопада. Воздух заискрился на секунду, как покрытая пылью микросхема, а потом появился он: спиной к стене, чернее, чем тень, в обтягивающем костюме, покрывавшем каждый дюйм его тела от ног до кончиков пальцев рук. Только глаза были открыты этой ночью. Он стоял здесь, не двигаясь, пока водопад разговаривал сам с собой. Водопад был запрограммирован распознавать самоубийства, и он декламировал успокаивающие фразы.
«Ты ведь не думаешь, что найдешь утешение, убив себя?» - бормотал водопад. – «Кто знает, что лежит по ту сторону? Возможно, там будет то же самое, и ты будешь осознавать себя как личность, но ты будешь мертв, и не способен спасти себя, и ты проведешь бог знает сколько времени в вечном страдании, таком же мучительном, как и то, которое ты знал, когда был жив. Но ты будешь пойман смертью, и не способен выбраться. Не ужасно ли? Почему бы нам не поговорить о том, что доставляет тебе неприятности…»
Вор дематериализовался; водопад продолжил плескаться.
Вор появился снова на пятидесятом уровне, в замерзшем парке. Стоя позади можжевельника, заключенного в люминесцирующий голубой лед, он вернулся в реальность, проверил сумку с электронными обманщиками сигнализаций, удовлетворился собственной безопасностью и начал исчезать снова. Он прервался, наполовину дематериализованный, и посмотрел на парковую диораму неандертальцев, уводящих стадо каменных козлов со скалы. Ледяной блок был огромен, заключая в себе скалу, пропасть, тридцать грациозных домашних зверей и полсотни пещерных людей. Он был вырублен в югославском Крапине командой ловцов времени, которая заморозила этот момент 110 000 лет назад. Это было прекрасное изображение, срежиссированное кем-то из престижных артистов, может быть, Болтиллоном, на субсидию от Терокса.
Еще секунду он рассматривал огромную сцену, думая, что они пойманы, думая, что он свободен, даже стены из льда не держат его. Затем он исчез.
Он появился, животная материя, на трех-с –четвертью-дюймовом карнизе за спальными апартаментами на девятом уровне. Он был распластан на силовом экране, который служил стеной. Экран был непрозрачный, и вор лежал на нем как радужное пятно масла. Его нельзя было увидеть изнутри, где те, кого он собирался ограбить, тихо лежали во сне. Но его могла заметить сканирующая башня на вершине Вестминстерского Кафедрального комплекса. Невидимый луч сканировал Лондон с башни, контролируя. Регистрируя посягательства. Вор улыбнулся и достал один из «обманщиков» из сумки. Это был жучок-взломщик, он прижал его к силовому экрану, жучок закоротил источник питания, и вор почувствовал, как напряженность поля уменьшилась. Он просочился внутрь и появился внутри спальни.
Семья лежала в коконах, гель покрывался легкой рябью при каждом мускульном сокращении. Внутренние стены капали золотистыми блестками, расплавленный металл струился бесконечно, в бездонные глубины того места, где должен был быть пол. Вошедший не знал, о чем их сны, но женщины лежали, влажные, в позе soixanteneuj, а глаза мужчин закрывали блестящие металлические обручи против головной боли. Мужчины издавали высокочастотное жужжание.
Вор исчез и появился в шлюзовой комнате. Силовые экраны были включены, защищая ценности, и он присел, сумка с «обманщиками» болталась у него между ног. Он тихо посвистел, обдумывая, какой инструмент необходим, и в итоге достал “морскую звезду”. Она пробежала по полу и коснулась экрана спинными усиками. Экран заволновался, меняя цвет, затем моргнул и погас. Вор дематериализовался и появился снова внутри охраняемого помещения.
Он проигнорировал ювелирные изделия и кредитные карты и выбрал три запечатанных под давлением тубы с антареанским соул-радиантом. На черном рынке стоившим всех драгоценностей в запертой комнате.
Вор рассыпался и снова собрался за периметром силового экрана, забрал “морскую звезду” и исчез снова, чтобы возникнуть на карнизе. “Жучок” отправился в сумку, и вор исчез опять.
Когда он материализовался на 51-м уровне, в Фуллер Геодекс, Кэтмен уже ждал, и до того, как вор успел исчезнуть, полицейский выставил серию барьеров, для преодоления которых потребовалось бы все содержимое сумки, плюс еще несколько вещей, которые вор не счел нужными для этого дела.
Кэтмена сопровождали пантера, сокол и два гепарда. Они были внутри барьерного кольца, и были готовы. Сокол сел на предплечье Кэтмена, кошки начали приглаживаться перед вором.
• Не вынуждай меня заставлять их работать, – сказал Кэтмен.
Вор улыблнулся, хотя полицейский не мог этого видеть. Лицо вора покрывал капюшон. Кроме глаз. Он смотрел на Кэтмена, стоявшего в кожаной накидке и ярко сверкавшем орлином шлеме. Они были старыми знакомыми.
Гепарды кружились, нацеливаясь на него. Он телепортировался на другую сторону замкнутого пространства. Кэтмен свистнул соколу, и тот взлетел вверх, упал на вора, но пролетел сквозь пустое место. Вор стоял за спиной Кэтмена.
• Заработай свою плату, – сказал вор. Его голос был приглушен. Возможно, голосовой отпечаток; это будет недостаточным в суде.
Кэтмен не сделал ни движения, чтобы коснуться вора. В этом не было смысла. “Ты не можешь больше избегать меня”.
“Может, и нет”. Он исчез в тот момент, как пантера скользнула перед ним на брюхе, собираясь перед броском. “Но, в таком случае, может, я и не хочу”, – сказал он.
Кэтмен свистнул снова, и сокол взлетел на его защищенный кулак. “Тогда почему бы не пойти спокойно. Будем цивилизованными”.
Вор хихикнул глубоко в горле, но без веселья. “Похоже, это будет проблемой”. Гепарды проскочили место, которое он больше не занимал.

• Вы все просто слишком, блин, чудесно цивилизованы; я желаю немного варварства.
• Мы уже говорили об этом, – сказал Кэтмен со странной ноткой усталости в голосе для офицера закона, в конце концов, находящегося в выигрышной позиции по отношению к старому противнику. – Пожалуйста, сдайся спокойно, кошки сегодня нервные; на 36-м была авария стеклокабины, они нанюхались крови. Трудно держать их под контролем.
Пока он говорил, последовательность прыжков и исчезновений, шагов и остановок, атак и невидимости продолжалась по всему периметру круга. Сверху Фуллер Геодекс накапливал энергию с мощностных спутников ДэйДаск-и-Даун Компани лимитед, запущенных в небо, конвертировал энергию для городского использования, производя в серебряных сетчатых решетках ток, поддерживающий Лондон живым. Купол Геодекса имел достаточную резервную мощность, чтобы поддерживать кольцевой периметр, не позволяя вору уйти. Тот уклонялся туда-сюда от кошек; сокол следил за ним, ожидая.
• Это занимает у тебя все больше времени, – сказал Кэтмен.
Вор дематериализовался пять раз подряд гораздо быстрее, чем два гепарда завершили замкнутую спираль, прижимая его в центр, где тихо ждала пантера. “Беспокойся о себе”, – ответил вор, тяжело дыша.
Сокол взлетел с плеча Кэтмена по небольшой дуге, размах его крыльев занял четверть кольца. Вор материализовался, лежа на спине, на внутреннем крае кольца позади Кэтмена.
Пантера сжалась и распрямилась, но вор откатился, обтягивающий костюм раскрылся с одной стороны; когти большой кошки вспороли воздух. Затем вор исчез…
… появился позади пантеры.
Он держал “жучок-взломщик” в ладони. Хотя пантера и почувствовала присутствие за своей спиной, вор успел шлепнуть “взломщика” на массивную голову. Затем исчез снова.
Пантера присела, поднялась на задние лапы и, без звука, взорвалась.
Шестеренки, рычаги, печатные платы и микросхемы разлетелись по всему кругу… части псевдоплоти, инфракрасных глаз и пятна смазки разбрызгались по невидимому пузырю.
Пустая оболочка того, что было пантерой, лежала, дымясь, в центре арены. Вор появился позади Кэтмена. Ничего не сказал.
Кэтмен отвернулся. Он не мог смотреть на останки того, что было черной молнией совсем недавно.
- Сожалею, что мне пришлось это сделать, – сказал вор.
В воздухе возник свистящий, высокий звук, и гепарды и сокол замерли. Сокол на плече Кэтмена, гепарды – нюхая кучу, таящую в себе смерть и вонь озона. Звук появился снова. Кэтмен поднял взгляд. Как будто с него была снята большая тяжесть. В третий раз за звуком последовал женский голос: “Смена закончена, офицер. Ваши права аннулированы. Спасибо за вечернюю службу. Удачи вам, и увидимся на следующей смене, завтра в 11-30 вечера”. Свист прозвучал еще раз – розовый – и ограждающее кольцо растворилось.
Вор немного постоял за спиной Кэтмена.
- У тебя все будет нормально?
Кэтмен медленно кивнул, все еще глядя в сторону.
Еще секунду вор смотрел на него, затем исчез. Он появился на дальней стороне Геодекса и посмотрел назад на маленькую фигурку Кэтмена, неподвижно стоящую. Он продолжал смотреть, пока офицер полиции подходил к кучке распластанной и пустой черноты, нагибался и собирал остатки пантеры. Вор смотрел молча, вес антареанского соул-радианта оттягивал сумку с “обманщиками”.
Собрать мертвого преследователя заняло у Кэтмена немало времени. Вор не мог видеть с того места, где он стоял, было далеко, но он знал, что Кэтмен плачет.
Воздух искрился вокруг него… хотя он и не решил телепортироваться… как будто он прервался на середине… и воздух мерцал бесконечно малыми искрами… дыры, сделанные в ткани обычного воздуха, через которые утекал воздух, допуская вора к телепортации… искрящиеся точки света – фактически, смерти мюонов, втянутых через что-то, не бывшее пространством… и все еще он не мог решиться.
Затем он исчез и появился за Кэтменом.
- Могу я помочь?
Кэтмен быстро отвернулся. Но вор увидел слезы, бежавшие по черным щекам.
- Нет, спасибо, со мной все будет в порядке. Я почти закончил. – Он держал лапу.
Вор глубоко вздохнул. – “Ты будешь дома к ужину?”
Кэтмен кивнул. – “Скажи матери, я немного задержусь”.
Вор быстро ушел, прыжками по 20 уровней, пытаясь не смотреть на черную руку, державшую еще более черную лапу.

• Вы все просто слишком, блин, чудесно цивилизованы; я желаю немного варварства.
• Мы уже говорили об этом, – сказал Кэтмен со странной ноткой усталости в голосе для офицера закона, в конце концов, находящегося в выигрышной позиции по отношению к старому противнику. – Пожалуйста, сдайся спокойно, кошки сегодня нервные; на 36-м была авария стеклокабины, они нанюхались крови. Трудно держать их под контролем.
Пока он говорил, последовательность прыжков и исчезновений, шагов и остановок, атак и невидимости продолжалась по всему периметру круга. Сверху Фуллер Геодекс накапливал энергию с мощностных спутников ДэйДаск-и-Даун Компани лимитед, запущенных в небо, конвертировал энергию для городского использования, производя в серебряных сетчатых решетках ток, поддерживающий Лондон живым. Купол Геодекса имел достаточную резервную мощность, чтобы поддерживать кольцевой периметр, не позволяя вору уйти. Тот уклонялся туда-сюда от кошек; сокол следил за ним, ожидая.
• Это занимает у тебя все больше времени, – сказал Кэтмен.
Вор дематериализовался пять раз подряд гораздо быстрее, чем два гепарда завершили замкнутую спираль, прижимая его в центр, где тихо ждала пантера. “Беспокойся о себе”, – ответил вор, тяжело дыша.
Сокол взлетел с плеча Кэтмена по небольшой дуге, размах его крыльев занял четверть кольца. Вор материализовался, лежа на спине, на внутреннем крае кольца позади Кэтмена.
Пантера сжалась и распрямилась, но вор откатился, обтягивающий костюм раскрылся с одной стороны; когти большой кошки вспороли воздух. Затем вор исчез…
… появился позади пантеры.
Он держал “жучок-взломщик” в ладони. Хотя пантера и почувствовала присутствие за своей спиной, вор успел шлепнуть “взломщика” на массивную голову. Затем исчез снова.
Пантера присела, поднялась на задние лапы и, без звука, взорвалась.
Шестеренки, рычаги, печатные платы и микросхемы разлетелись по всему кругу… части псевдоплоти, инфракрасных глаз и пятна смазки разбрызгались по невидимому пузырю.
Пустая оболочка того, что было пантерой, лежала, дымясь, в центре арены. Вор появился позади Кэтмена. Ничего не сказал.
Кэтмен отвернулся. Он не мог смотреть на останки того, что было черной молнией совсем недавно.
- Сожалею, что мне пришлось это сделать, – сказал вор.
В воздухе возник свистящий, высокий звук, и гепарды и сокол замерли. Сокол на плече Кэтмена, гепарды – нюхая кучу, таящую в себе смерть и вонь озона. Звук появился снова. Кэтмен поднял взгляд. Как будто с него была снята большая тяжесть. В третий раз за звуком последовал женский голос: “Смена закончена, офицер. Ваши права аннулированы. Спасибо за вечернюю службу. Удачи вам, и увидимся на следующей смене, завтра в 11-30 вечера”. Свист прозвучал еще раз – розовый – и ограждающее кольцо растворилось.
Вор немного постоял за спиной Кэтмена.
- У тебя все будет нормально?
Кэтмен медленно кивнул, все еще глядя в сторону.
Еще секунду вор смотрел на него, затем исчез. Он появился на дальней стороне Геодекса и посмотрел назад на маленькую фигурку Кэтмена, неподвижно стоящую. Он продолжал смотреть, пока офицер полиции подходил к кучке распластанной и пустой черноты, нагибался и собирал остатки пантеры. Вор смотрел молча, вес антареанского соул-радианта оттягивал сумку с “обманщиками”.
Собрать мертвого преследователя заняло у Кэтмена немало времени. Вор не мог видеть с того места, где он стоял, было далеко, но он знал, что Кэтмен плачет.
Воздух искрился вокруг него… хотя он и не решил телепортироваться… как будто он прервался на середине… и воздух мерцал бесконечно малыми искрами… дыры, сделанные в ткани обычного воздуха, через которые утекал воздух, допуская вора к телепортации… искрящиеся точки света – фактически, смерти мюонов, втянутых через что-то, не бывшее пространством… и все еще он не мог решиться.
Затем он исчез и появился за Кэтменом.
- Могу я помочь?
Кэтмен быстро отвернулся. Но вор увидел слезы, бежавшие по черным щекам.
- Нет, спасибо, со мной все будет в порядке. Я почти закончил. – Он держал лапу.
Вор глубоко вздохнул. – “Ты будешь дома к ужину?”
Кэтмен кивнул. – “Скажи матери, я немного задержусь”.
Вор быстро ушел, прыжками по 20 уровней, пытаясь не смотреть на черную руку, державшую еще более черную лапу.

Они сидят в тишине за обеденным столом. Нейл Лейпциг не может смотреть на своего отца. Он сидит, скрестив ноги, на тонкой пневматической подушке, перед ним низкий тиковый стол, EstouDade de Boeuf на тарелке исчезает и появляется. Это кенгуру, тушеный в винном соусе , и “клеточные овощи” с подуровня 16-Норт. Еда продолжает исчезать и появляться.
- Прекрати играть с едой, – резко говорит мать Нейла Лейпцига.
- Оставь меня в покое, я не голоден, – отвечает он.
Они сидят в тишине. Отец Нейла получает продукты и ест быстро, но аккуратно.
- Как твоя смена? – Спрашивает мать Нейла Лейпцига.
Никто из мужчин не поднимает взгляд. Она повторяет вопрос, добавляя, “Лью”. Его отец поднимает глаза, рассеянно кивает, не отвечая, возвращается к тарелке.
- Почему нельзя услышать нормального слова от тебя вечером? – говорит она. В ее голосе слышна критическая нотка, звук кристально чистого водопада, скрытого за изгибом русла.
- Я спросила, почему ты не можешь поговорить со своей семьей?
Продолжай есть не позволяй ей сделать это с тобой снова, думает Нейл Лейпциг. Он двигает кубики соевого творога вокруг sauce madere, пока они не оказываются на правой стороне тарелки. Сиди тихо, держись, думает он.
- Льюис!
Его отец поднимает глаза.
- Я думаю, пойду вниз, подремлю после ужина. Его глаза выглядят очень странно, как будто поверх них пленка, что-то желатиновое; как будто он смотрит через толстую, полупрозрачную мембрану; ни Нейл, ни его мать не могут прочесть мысли отца сквозь эти глаза.
Она трясет головой и мягко фыркает, как будто она смертельно устала иметь дело с теми, кто живет в высокомерии и глупости; в словах отца ничего подобного не было.
Оставь его в покое, а? – думает Нейл Лейпциг.
- У нас кончились дипы, – говорит мать.
- Мне они не нужны, – отвечает отец.
- Ты же знаешь, ты не можешь уснуть без дипов, не пытайся сказать мне, что можешь. Они кончились, и кто-то должен заказать еще.
Нейл Лейпциг встает.
- Я закажу их; заканчивайте ужин.
Он идет в главную комнату и отстукивает заказ на доске. Он отсылает его на персональный счет матери. Пусть она платит, думает он. Звучит сигнал подтверждения, и он возвращается к столу. Из доставочного желоба доносится звук прибывающей капсулы. Он стоит и смотрит на своих родителей, на голову отца, черную и безволосую, с небольшими пятнышками; на лицо матери, бледное и розовое, покрытое веснушками из-за частой обработки, хотя файмех говорит, что это оказывает вредное воздействие на кожу: она хочет загореть, но слишком белокожая и рыжеволосая для этого, и покрывается веснушками. Ее глаза отделаны пластиком, они изогнуты в карикатурной имитации красивых восточных спиралей.
Он коричневый.
- Мне надо ненадолго выйти.
Его отец поднимает взгляд. Их глаза встречаются.
- Нет, не за этим. – Он лжет. Отец отворачивается.
Его мать замечает обмен взглядами.
- Что-то новое между вами двумя?
Нейл отворачивается. Она провожает его взглядом, в то время как он идет к туннелю к своим апартаментам.
- Нейл! Что все это значит? Твой отец ведет себя как будто сгорел на работе, ты не ешь, с меня хватит! Почему вы продолжаете меня мучить, разве я не достаточно натерпелась от вас? Вернись сюда немедленно, и закончим с этим. – Он останавливается.
Оборачивается. На лице отвращение.
- Мать, сделай нам обоим одолжение, – говорит он достаточно четко, – будь добра, закрой рот и оставь меня в покое. – Он уходит в туннель, превращаясь в луч света, проносясь через него к своим апартаментам в семи милях от территории, называемой Лондоном, ретранслируясь, исчезая.
Его мать поворачивается к мужу. Одна, когда нет даже малейших напряжений, вызываемых присутствием сына, она возвращается в обычное эмоциональное состояние.
- Льюис.
Он хочет пойти лечь. Хочет этого очень сильно.
- Я хочу знать!
Он мягко трясет головой. Он хочет остаться один. В нем сейчас очень мало от Кэтмена; и много Льюиса Лейпцига.
- Пожалуйста, Карин… сегодня был грустный день.
Она позоляет блузке соскользнуть с одной совершенной груди. Прекрасные белые, как пудра, линии пластиковых лучей вокруг мясистых сосков, стремящиеся вниз, исчезающие под лунными спиралями. Он смотрит, пленка на глазах темнеет, становится более непрозрачной. “Не надо”, – говорит он.
Она касается соска голубым ногтем, слегка надавливая. “Сегодня будет постель, Льюис”.
Он начинает подниматься.
- Сегодня будет постель, и секс, и кое-что другое, если ты мне не скажешь, Льюис.
Он падает обратно, в круглоплечую позицию ужина. Он может слышать вой генераторов далеко у себя в памяти. И запах мертвых лет. И масло, текущее по нержавеющей стали. И грубую чувственность холста.
- Он был сегодня снаружи. Ограбление на девятнадцатом уровне. Он ушел с тремя тубами соул-радианта.
Она укрыла грудь, выиграв сражение с помощью дерзкого оружия, гнилых воспоминаний.
- И ты не смог его остановить.
- Нет. Я не смог его остановить.
- И что еще?
- Я потерял пантеру.
Ее выражение – комбинация удивления и отвращения. “Он уничтожил ее?” Ее муж кивает; он не может смотреть на нее. “И это вычтут с твоего счета”. Он не кивает; она знает ответ.
- Вот оно, продвижение по службе, вот оно, повышение. Боже мой, ты просто неудачник. Я тебя не выношу!
- Я собираюсь пойти лечь.
- Сиди здесь. Слушай меня, черт тебя побери, Льюис Лейпциг. Слушай! Я не собираюсь провести еще год без омоложения. Ты получишь это повышение. И ты поймаешь его. Или я заставлю тебя желать, чтобы я никогда не выходила за тебя. – Он резко поднимает взгляд. Она знает, о чем он думает, знает ответ; но он не говорит этого, никогда не говорит.
Он встает и идет к шахте в главную комнату. Ее голос останавливает его. “Подумай об этом, Льюис”.
Он поворачивается к ней. Пленка ушла с его глаз. “Он наш сын, Карин. Наш сын!”
- Он вор, – говорит она. В ее голосе особенная грань порочности. – Вор во времена, когда воровство просто не нужно. У нас есть все. Почти все. Ты знаешь, что он делает с тем, что украдет. Ты знаешь, в кого он превратился. Он больше не мой сын. Твой, если ты хочешь эту грязь вокруг себя, но не мой сын. Бог знает, у меня не так много того, ради чего жить, и я не позволю твоей бесхребетности забрать это у меня. Я хочу свою награду. Ты сделаешь это, Льюис, или помоги мне Бог…
Он снова отворачивается. Скрывая свое лицо от нее, он говорит:
- Мне разрешено только следить за ним во время держурства, ты же знаешь.
- Нарушь регламент.
Он не поворачивается. “Я Кэтмен. Я не могу этого сделать. У меня есть границы.”
- Если ты этого не сделаешь, я поищу того, кто сделает.
- Меня это уже, похоже, не волнует.
- Поступай по-своему.
- Ты тоже.
- Вот как, по-своему. Но по-моему, это как угодно.
Он исчезает в главной комнате, и моментом позже она слышит шипение шахты. Она сидит за столом, уставившись в пустоту, вспоминая. Ее лицо смягчается, расслабляется, покрывается морщинами усталости, наложившимися друг на друга на ее стошестидесятипятилетнем молодом лице. Она роняет лицо в руки, пальцы бегут вверх сквозь толщу медных волос, металлические ногти издают слабый кликающий звук при касании нитей и узелков. Глубоко в горле возникает звук. Затем она разгибается и поднимается. Она стоит в течение нескольких секунд, прислушиваясь к прошлому, стряхивает халат с тонкого, бледного тела и следует по пути своего мужа в шахту.
Обеденный салон пуст. Из главной комнаты доносится шипение шахты. Прислуга с мурлыканьем сползает со стен и чистит обеденную зону. Внизу наказание и принуждение превращают философию в алмазную пыль и грязь.
В семи милях от этого места вор появляется в своих прохладных апартаментах. Картины и звуки того, что он слышал и видел, что происходило между родителями, скрытое в главной комнате до того, как отец ушел, дрожат у него в голове. Он замечает, что трет левой ладонью по стене, снова и снова, не контролируя этого; он чувствует боль, но не останавливается.
Он трет до тех пор, пока ладонь не начинает кровоточить. Затем он исчезает, нелегально.

Подуровень один-одиннадцать-Централ был преобразован в океан. Скип-боты скользили от Оуквудо на восточном берегу до Калибана на западных утесах. В бухтах и подземных пещерах спортсмены охотились на лохнессов, принося домой трофеи, украшающие большие стены. Музыка булькала из воды. Островки планктона качались как буйки возле туристических пляжей. Фулл Фатом Файв получил четыре звезды в Эпикурейце, и шахты доставляли обедающих вниз для элегантого обеда во время просмотра электростимов в регулярном шоу по расписанию, среди водорослевых лож. Нейл Лейпциг появился в пульсирующей охряной глотке приемной и был приветствован метрдотелем.
- Добрый вечер, Макс. Леди Эффим и ее компания уже здесь?
Мэтр-д’ улыбнулся, и его шейные щели открылись и закрылись, показывая розовую влажность.
- Еще нет, мистер Лейпциг. Вас не затруднит подождать в баре? Или в одной из комнат?
- Я буду в баре. Дадите им знать, что я здесь, когда они прибудут?
Вор позволил волне отнести его к бару и скользнул в кресло перед большим изогнутым окном. Водорослевые ложа были живыми, в свете и движении.
- Сэр?
Вор отвернулся от светового представления. Домо парил на краю стола в форме звезды.
- О, чин-чин, пожалуйста, немного покрепче, с чинзано.
Домо прожужжал “благодарювас” и смылся. Нейл Лейпциг повернулся обратно к фантасмагории за окном. Музыка ударила в окно и взорвалась прямо в голове вора. Он знал эту мелодию.
- Нейл.
Вор увидел ее отражение, мутное, в окне. Он не поворачивался некоторое время, собираясь с чувствами.
- Джойс, – наконец сказал он. – Приятно увидеть тебя снова.
- Тогда почему ты не поворачиваешься, чтобы действительно увидеть?
Он позволил сиденью повернуть себя к ней.
Она все еще была заметной. Он хотел увидеть пыльные отметины на ее красоте, результаты предательства и плавающей этики, но он знал, что на самом деле она не предавала, и если и были этические ошибки, то только его.
- Могу я сесть?
- Я собираюсь идти на вечеринку через пару минут, но пожалуйста…
Он махнул в сторону сиденья за собой. Она села, скрестив ноги. Хитон раскрылся и явил гладкое бедро, исчезающее в материи цвета слоновой кости.
• Как жизнь?
• Отлично, Нейл. Брев шлет лучшие пожелания.
• Это не было необходимо.
• Я пытаюсь быть благоразумной, Нейл. Прошло много времени, и мне некомфортно, когда оно так между нами.
• Чувствуй себя комфортно. Я все понял правильно.
• Я пытаюсь быть дружелюбной.
• Просто будь благоразумной, этого будет достаточно.
Домо пересек комнату, покачиваясь, и завис за столом. Поставил чин-чин. Вор отхлебнул и кивнул в подтверждение.
• Леди? – прожужжал домо.
• Ничего не надо, спасибо.
Домо подпрыгнул и ушел вверх, прямо к потолку.
• Ты все еще на пыли? – спросила она.
Он напрягся, перестал следить за домо, его глаза гневно остановились на ее лице.
• Твои манеры нисколько не улучшились со временем.
Она собиралась сказать “извини”. Но его гнев продолжался:
• Если мы начали обсуждать эту тему, мы также можем поговорить о горле Брева!
• О, Боже, Нейл, это нечестно… нечестно и низко.

• Я так понял, узнал от одного из «мерцающих», что Брев использует некое новое вещество, раздражающее стероиды, и стимул-чувствительную синтетику, что позволяет ему получать безумные вибрации. Должно быть ужасным для тебя… когда он не с «мерцающими».
Джойс нажала кончиком пальца на пластину вызова комнаты, расположенную на поверхности стола в форме звезды. В приемной Макс услышал звук на своей консоли, заметил, что это стол Нейла Лейпцига, стукнул по свободной табличке и запомнил, что надо сообщить Леди Эффим о том, что вор в комнате, когда она и ее компания прибудут. На столе в форме звезды номер 22 пульсировал на полупрозрачной поверхности пластинки вызова комнаты.
• Хорошо, Нейл. Достаточно. Перегибать палку не идет тебе.
Она встала.
• Сладкоречивые попытки быть хорошей девочкой не идут тебе.
Он встал.
• Так что я не вижу причин, почему мы должны сейчас расстаться. Все-таки есть кое-какие хорошие воспоминания.
Бок о бок, они прошли через огромную обеденную комнату Фулл Фатом Файва, к изогнутой стеклянной стене личных комнат.
• Послушай, Джойс. Я не хочу говорить об этом. Ты прекратила общаться со мной, помнишь? Я не сторонник того, чтобы заставлять себя делать это для тебя.
• Сейчас, или три года назад?
Он не мог не рассмеяться.
• Выбирай сама, – сказал он, открывая дверь в личную комнату. Увеличивающее стекло передней стены комнаты превратило обедающих в пятно движущихся цветов. Снаружи изображения в комнате выглядели увеличенными для смотрящих.
• Прости, что я сказала это, про пыль, – сказала Джойс, снимая мягкую ткань хитона с плеч. Он поплыл на пол, как туман.
• Я не прошу прощения за свои комментарии о том, чем Брев занимается, – ответил Нейл. Обнаженный, он повел плечами, ослабнув, представив сцену с родителями, сделавшую его крайне напряженным. Он скользнул в свободно парящее шипящее облако и лег на спину.
• Поберегись! – сказала она и погрузилась в туман позади него. Ее длинные темно-рыжие волосы плыли вокруг головы.
• За каким чертом вся эта помощь, Джойс? – Спросил вор. Она перекатилась, оказавшись сверху, села на его бедра, расположившись над его эрегированным членом.
• Мирное сосуществование, – ответила она, и стала опускаться, пока он не погрузился глубоко в нее.
• Он уже предложил?
• Нет.
• А собирается?
• Понятия не имею.
• В тебе стало больше непротивления с тех пор, как мы были парой. Я не могу вспомнить и недели, когда ты не доставала меня регистрацией.
• Я любила тебя.
• А Брева ты не любишь.
Она повращала бедрами. Он сжал и разжал пенис в равномерной пульсации. Она откинулась назад и положила руки ему на бедра, плавно скользя вверх-вниз.
• Я не сказала, что не люблю Брева. Он просто не делал этого, и это не проблема на текущий момент.
• А почему ты не сделаешь это за него?
• Не будь жестоким; ты знаешь, что Брев не входит в Пул.
• Так в чем проблема? «Мерцающие»?
• Не будь смешным.
Он освободил одну руку и, прижимая ее нижние губы, очень нежно нащупал и погладил ртутную тяжесть ее клитора. Она содрогнулась и открыла глаза, скользнув еще ближе.

• Тогда в чем?
• Никаких проблем между нами нет. У него все хорошо, с работой у него все хорошо, и я довольна. Это хороший союз.
Она сжалась, из глубин мышц живота, и он почувствовал ее сокращения вокруг него. Когда она достигла кульминации, это было похоже на серию маленьких вспышек. Он продолжил трогать ее, поддерживая ритм, и она закрутилась в цепи множественных оргазмов, пока не упала на него, схватив его за ягодицы и быстро двигаясь вверх-вниз. Он подумал о металлических поверхностях.
Она выдохнула воздух сквозь сжатые зубы, из ее горла раздалось рычание, и он почувствовал, что она приподнимается для последнего восхождения. Когда оно пришло, Нейл задержал дыхание и смог почувствовать случайные остановки ее сердцебиения. Они перевернулись в свободнопарящем тумане, и Джойс спазмировала еще полминуты.
В течение некоторого времени они лежали, затем она подняла голову и посмотрела на него.
• Ничего не произошло.
• Для меня. У тебя все прекрасно.
• Слишком много пыли, Нейл?
• Слишком мало интереса.
• Я в это не верю.
• Жизнь наполнена маленькими разочарованиями.
• Ты меня печалишь.
• Жизнь наполнена маленькими разочарованиями.
Она встала с него и взяла влажную ароматную салфетку из автомата в стене. Вытерла себя между ног и выплыла из облака. Нейл Лейпциг лежал на спине, под углом в 45 градусов к полу, искусно подвешенный в воздухе, и смотрел на нее.
• Я не жалею о том, что потерял тебя, Джойс. У меня есть над чем поработать, когда твои аппетиты удовлетворены на других полных столах.
• Упаси меня от метафор, Нейл. Ты знаешь, что во многих кругах тебя считают смешным?
• Я редко бываю в тех кругах. Это должно тебя ошеломить.
• Причиняя боль друг другу, мы не оживим прошлое.
• Я не живу прошлым.
• Правильно. Я забыла. Ты живешь в жестяных банках.
Он почувствовал, что его лицо краснеет. Слишком близко, она подобралась слишком близко.
• До свидания, Джойс. Не хлопай дверью.
Она перекинула хитон через руку, открыла дверь и аккуратно шагнула в обеденную комнату.
• Не нацепляй металлических заноз себе в хрен. – Она улыбнулась улыбкой победителя и закрыла за собой дверь. Мягко.
Он смотрел, как она шагала через Фулл Фатом Файв, чтобы присоединиться к группе «мерцающих», голландок… дуэнье… и Бреву. Пока она двигалась, увеличивающее стекло комично искажало ее. Как будто она шагала сквозь радугу. Она села с ними, и Брев помог ей с хитоном. Нейл улыбнулся и, пожав плечами, потянулся за салфеткой.
Дверь открылась, и метрдотель просунул голову внутрь.
• Мистер Лейпциг, Леди Эффим и ее компания прибыли. Коралловая комната. Хотите, чтобы Ваш коктейль был прислан?
• Спасибо, Макс. Нет, новый, пожалуйста. Чин-чин, немного крепче, с чинзано. И скажи Леди Эффим, я буду через минуту.


Он лежал в шипящем облаке несколько минут, думая о металлических поверхностях. Глаза закрыты, кулаки сжаты.

У вора не было конкретных данных о том, чем спутники Леди Эффим зарабатывают свое содержание, но он имел мужество признать, что частично это их сексуальная натура; и Нейл Лейпциг не упускал возможности того, что, с другой стороны, существенная трата времени на ее интересы была логично связана с континентом, которым она владела и который эксплуатировала; а оставшееся время проводилось в незаконных занятиях; а темное время суток проводилось в таких местах и в таких занятиях, в которых вор не хотел бы участвовать.
В этот раз спутников было трое. Иногда с Леди Эффим были шестеро, иногда восемь человек, иногда целая группа. Никогда меньше трех. В этот раз их было трое.
Один явно был «мерцающим»: волосы как рыбий хвост, разделены посередине, подкрашены сине-черным, как ствол оружия, источающие теплый запах мускуса и жасмина. Очень худой; руки нежные, кожа настолько бледная, что Нейл мог видеть каллиграфический рисунок четко выступающих вен; большие ноздри, всасывающие воздух так, что грудная клетка «мерцающего» заметно поднималась и опускалась; обтягивающий костюм с металлическими пряжками и кожаными ремнями по бокам; много украшений.
• Нейл, представляю тебе Куусадо…
Второй был кем-то вроде профессионального студента: подобных ему можно было найти тихо сидящими, ожидающими назначений, в карьерных бюро, всегда готовыми стать кем-нибудь вроде непонятного и бессмысленного профессионального нумизмата, объездчика лошадей, генетика нейроспор, эпитафолога, ранчера червей. Его лицо было длинным и лошадиным; язык был длинным, и он мог свернуть его в петлю; он был одет по последней моде - бархатные брюки для верховой езды, ботинки, родиевые наручники с украшенными замками, темные закрытые очки. У него была плохая кожа и длинные ногти, с обкусанной до крови кожей вокруг.
• … и Филла…
Третий был убийцей. Он не сделал ни движения. Его глаза уставились в пустоту, и Нейл ощутил их психотический блеск. Он не мог смотреть на третьего мужчину более секунды. Это было болезненно.
• … и м-ра Роберта Моссмана.
Она пригласила его присоединиться к ним, и Нейл взял подставку, на которую домо поставил его чин-чин. Он сел в кресло и скрестил ноги.
• Как жизнь?
Леди Эффим улыбнулась длинной, тонкой улыбкой воспоминаний и ожиданий.
• Тепло. А у тебя?
• Нормально, я полагаю.
• Как твой отец?
• Отлично. Шлет лучшие пожелания.
• Это не было необходимо.
Нейл рассмеялся.
• Меньше чем час назад я сказал то же самое кое-кому. Извините меня; я немного чокнутый этой ночью.
Она отмела его извинения дружественным повелительным жестом.
• Город сильно изменился?
• С какого времени?
• С последнего. – Это было шесть лет назад.
• Немного. Они обратили весь четырнадцатый уровень в кристаллическую культуру. Красиво. Специфично. Трата места. Чертовски много дискуссий, много людей говорили речи, это не сходило с экранов. Я уехал на Гебриды.
Она рассмеялась. Гофрированная текстура кожи ее лица сделала это похожим на оригами. У Нейла промелькнула мысль: секс с этим созданием, этой мощью, этой силой природы. Этих троих удерживало с этой женщиной нечто большее, нежели ее богатство. Нейл начал понимать ее притяжение. Скулы, тембр ее голоса, лед.
• Все исчезаешь, Нейл? – Она сказала это со смехом.
• Вы играете со мной.
• Всего чуть-чуть. Я сильно к тебе привязана, дорогой. Ты это знаешь. Ты забавляешь меня.
• Как дела в Австралии?
Леди Эффим повернулась к Филлу. За ответом.
• Продукция крупного рогатого скота возросла на двести процентов, водные площади дают полмиллиона баррелей салата в месяц, немного возросли с прошлого года, а индекс Стандарт-Бедность приблизился к восьми.
Нейл улыбнулся.
• А что насчет всех тех бедных ублюдков, которых смыло цунами две недели назад?
Все прекратили улыбаться. Леди Эффим выпрямилась, и ее левая рука – на которой покачивалась золотая цепочка с рыболовным крючком с наживкой, чтобы выловить антареанскую пиранью из бокала с бренди до того, как она всплывет кверху брюхом – рука сделала конвульсивное хватательное движение. Глаза киллера повернулись к вору с почти слышимым щелчком; звук оружия, приводимого в боевое положение. Нейл задержал дыхание.
• М-р Моссман, – тяжело сказала Леди Эффим, – нет.
Воздух вокруг Нейла начал колебаться.
• Нейл, – сказала Леди Эффим.
Он перестал. Воздух успокоился. М-р Роберт Моссман снова застыл.
Леди Эффим улыбнулась. Это напомнило вору открытую рану.
• Твоя суицидальность возросла за шесть лет, дорогой Нейл. Что-то неприятное происходит с тобой; ты не тот милый энергичный молодой человек, которого я знала. Желание смерти?
Нейл улыбнулся в ответ, вероятно, это нужно было сделать.
• Стал опрометчивым за годы упадка. Я думаю, надо посетить ваш континет в один из этих дней, м’Леди.
Она повернулась к «мерцающему».
• Куусадо, что мы делаем для крестьян компании, которые пострадали от бедствия?
«Мерцающий» подался вперед, и с увлечением сказал:
• Совершенно замечательная рекламная программа: протесты, пища, автомобильные карты, странствующие евангелисты, слухи, а через три дня главная голо-феерия. Наши люди участвуют в этом практически до прихода волны. Моральное состояние очень высокое. – Он выглядел удовлетворенным.
• Спасибо, дорогой, – сказала она. Повернулась к Нейлу. – Я добрый и великодушный правитель.
Нейл улыбнулся и развел руками: “Прошу прощения”.

Через час пришло время для лучшей части всего этого.
Леди Эффим наконец сказала Филлу:
• Дорогой, не мог бы ты проследить за безопасностью, пожалуйста.
Профессиональный студент поколдовал над украшенным замком на правом наручнике, и скользящая панель в нем открылась, показав колонку маленьких дисков под табло размером с ноготь. Он повернул их, и стрелка в окне плавно прошла с одной стороны до другой. Когда она остановилась, он послушно кивнул Леди Эффим.
• Хорошо. Мы одни. Я думала, у тебя есть какие-нибудь грязные штучки, дорогой Нейл. Ты ведь не телепортируешься нелегально вне смены? – Она улыбнулась мерзкой улыбкой, которую следовало показывать в музее.
• У меня есть то, что вы хотите, – сказал Нейл, игнорируя выпад. Она знала, что он нарушает регламент в этот момент:
• Мне надо ненадолго выйти.
Его отец поднимает взгляд. Их глаза встречаются.
• Нет, не за этим. – Он лжет. Отец отворачивается.
Он трет до тех пор, пока ладонь не начинает кровоточить. Затем он исчезает, нелегально.
• Конечно, есть, мон шер Нейл. У тебя всегда есть. Но что есть у меня из того, что может интересовать тебя? Если ты хочешь чего-нибудь, ты идешь к корнукопии, бьешь ее кулаком, и эти маленькие хитрые атомы хитро пересобираются, и ты получаешь это. Разве не так?
• Есть вещи, которые нельзя получить.
• Но они нелегальны, дорогой. Очень нелегальны. И это кажется глупым, желать одну из немногих вещей, которую ты не можешь получить, в мире, позволяющем, кажется, все, что угодно.
• Все еще есть табу.
• Я не могу себе представить подобных вещей, дорогой Нейл.
• Постарайтесь.
• Я женщина очень простых вкусов.
• Радиант.
Движение было практически незаметным, но Нейл Лейпциг знал, что кровь в теле Леди Эффим остановилась. Под белой пудрой она побледнела. Он увидел тонкую линию острых зубов.
• Так ты это сделал.
Теперь улыбнулся Нейл Лейпциг.
• Вор во времена достатка. Ты сделал это. Ты умный парень.
Ее глаза закрылись; она думала о нелегальном антареанском наркотике. Появилась дрожь, которой она никогда раньше не чувствовала. Прощай, скука. Она получит это, вне сомнений, по любой цене. Даже континента. Это был рынок продавца.
• Чего ты хочешь?
Она завладеет этим по любой цене. Человеческих жизней – этих трех, его. Его отца.
Его матери.
• Чего ты хочешь, Нейл?
Его мысли были в миллионе миль отсюда. Ложь. Они были только уровнями над Лондоном.
• Ты! Чего хочешь ты?
Он сказал ей.
Он бы предпочел, чтобы этих троих здесь не было. Выражение отвращения на их лицах – даже зомби м-ра Роберта Моссмана – заставило его защищаться.
Леди Эффим усмехнулась. Это ей не шло.
• Ты будешь иметь это, Нейл. Так часто, как только позаботишься пойти туда, Господи помоги тебе. – Она прервалась. Посмотрев на него по-другому. – Шесть лет назад… когда я тебя знала… ты…
• Нет, не тогда.
• Я бы никогда не подумала – из всех людей, которых я знаю, и ты можешь быть уверен, мой мальчик, я знаю странности, скрывающиеся под оболочкой – из всех кого я знаю, я бы подумала, что ты последний, кто…
• Я не хочу этого слышать.
• Конечно, нет, как неловко с моей стороны. Конечно, ты получишь то, что тебе нужно. Когда я получу. То. Что. Мне. Нужно.
• Я приведу вас к этому.
Казалось, это ее позабавило.
• Возьмешь меня туда? Не будь глупым, милый мальчик. Я очень известная, очень могущественная, очень влиятельная персона. Я не имею дел с крадеными товарами, даже такими экзотическими и приятными, как соул-радиант.
Она повернулась к киллеру.
• М-р Моссман. Вы пойдете с Нейлом и получите три тубы оттуда, где он держит их в секрете. Нет, не смотрите подозрительно, Нейл доставит в точности то, что, как он сказал, он доставит. Он понимает, что мы договариваемся на доверии.
Мерцающий произнес: “Но он…”
• Не наше дело оценивать и судить, дорогой. Нейл сладкий мальчик, и что он хочет, он получит. – М-ру Роберту Моссману:
• Когда Вы получите три тубы, позвоните мне сюда. – Вору:
• Когда я приму звонок мистера Моссмана, Филл все подготовит и ты получишь очень подробные инструкции куда идти, и когда. Ко всеобщему удовлетворению!
Нейл кивнул, его живот сжался, голова начинала болеть. Ему не нравилось, что они знают.
• А сейчас, – сказала Леди Эффим, – прощай, Нейл.

• Не думаю, что у меня получится когда-либо увидеть вас снова. Вы понимаете, это не содержит оценки или осуждения, просто мое предпочтение.
Она не подала руку для поцелуя, когда он и м-р Роберт Моссман встали из-за стола.


Вор материализовался на пустой равнине далеко от Лондона. Он смотрел на гигантскую структуру, уставившись на нее, в течение нескольких минут, но не видя: взгляд был погружен внутрь. Скоро должен был быть закат, и все лучи, казалось, собираются в пирамиду из слоновой кости, которая закрывала горизонт.
“Колыбель солнца”, – тихо сказал он, и снова исчез. За ним Лондон погрузился в облака и исчез с глаз. Апартаменты Принца Уэльского в этот момент скрылись во тьме.
Следующая материализация была посреди стада зебр, пасущихся в высоких зарослях синей травы. При его появлении они побежали, испугавшись, во все стороны, и испарились массой белых и черных вспышек. Он улыбнулся и зашагал. Воздух вибрировал, наполненный запахом меха и клевера. Прогулка была удовольствием. И деньгами.
Первое предупреждение, что он не один, пришло со звуком флиттерпака сверху. Этого было недостаточно: он не слышал его источник питания. Он посмотрел вверх, женщина в рваной коже следила за его движением через степь.
Спереди у нее был норден, и у него не было сомнений, что окуляр направлен на него. Он помахал ей, но она не ответила. Он продолжил идти во тьму, стараясь игнорировать ее; но его шея зудела.
Он исчез; черт с ней, он не будет беспокоиться.
Когда он появился снова, он был на дне сухого оврага, который тянулся на несколько миль, и в конце концов, он исчез и появился у входа в пещеру, резко уходящую вниз, в землю. Он оглянулся, скользнув взглядом вдоль дна сухого русла. Он был у подножия. Горы казались громадными, баргяными и удаленными в последнем затухающем цвете заката. Горизонт был близко. Воздух был очень чистым, поднимался ветер; не было звуков, кроме насекомых, предсказывающих будущее.
Он добрался до входа в пещеру и остановился. Он сел на землю и откинулся на локти. Он закрыл глаза. Они скоро придут, он был уверен.
Он ждал, не думая ни о чем ином, кроме металлических поверхностей.
Ночью они пришли за ним.
Он был в полусне, лежа на склоне оврага. Мысли появлялись и исчезали, как радиосигнал от передатчика за холмами. О, плохие сны. Даже не тонкий намек, даже не искусная метафора. Паук точно был его матерью, с розовой головой в крапинку и косыми глазами с восточными узорами. Мамелюк был прикован между колоннами, лысый и старый, на лице застыло выражение бесконечной усталости. Преторианцем с огнеметом был он сам, иссушающий душ желеобразной смерти появлялся и исчезал, был и не был. Он понимал. Только глупец мог не понять; он устал, и его отец устал, но он не был глупцом. Он сжигал паутину. Снова и снова. Только для того, чтобы она каждый раз снова разворачивалась.
Он полностью проснулся до того, как коническое дуло оружия коснулось его плеча.
Проснулся, паутина была нетронута, покрывая мир от горизонта до горизонта, паук карабкался на небо, усталый черный человек висел между колоннами.
• Тебе сказали, что я приду, – сказал он.
Перед ним была только темнота, но темнота внутри темноты, и он знал, что кто-то стоял там, очень близко к нему, с оружием, нацеленным в голову.
Он знал это. Только глупец не знал бы. Теперь он проснулся, и он не был глупцом.
Голос, отвечавший из глубокой тьмы, не был ни мужским, ни женским, ни молодым, ни старым, ни низким, ни высоким. Он звучал так, как будто исходил из жестяной чашки. Нейл знал, что ему указали направление честно; это то самое место, без сомнений. Он отдал салют слову чести Леди Эффим с улыбкой. Голос из жестяной чашки сказал:
• Ты, кажется, давай мне слово?
• Слово, которое ты хочешь – Мерцание.
• Да, это слово. Я быть, чтобы отвести тебя вниз. Пошли.
Вор поднялся и отряхнулся.
Он увидел движение краем глаза. Но когда повернулся, чтобы посмотреть, там ничего не было.
Он последовал за тенью прямо в пещеру. Здесь не было луны, и далекие льдинки звезд не давали ни тепла, ни света. Была только тень, за которой он следовал; тень с оружием в левой руке.

Они вошли в пещеру, и грязный проход под их ногами начал наклоняться, резко, почти мгновенно. Здесь были еще две тени, сидящие на корточках, выглядящие, как кучи тряпья, детали неясны, оружейные стволы торчат из бесформенной массы, как ночные цветы смерти.
Один из них издал металлический звук, задев за стену. Оно. Не она, не он. Оно.
Нейл Лейпциг последовал за тенью вниз по крутому склону, держась за каменную стену для поддержки, пока его ноги искали опору. Впереди его гид, казалось, разговаривал сам с собой очень, очень тихо. Это звучало как механический шум. Гид не был домо.
• Здесь ты остановишь это, – сказал гид, когда они спустились настолько глубоко в пещеру, что температура стала приятной и прохладной. Он двинулся в темноту, и вор увидел, как теплочувствительная панель в стене ожила, засветившись, когда гид коснулся ее. Затем круговая дверь в каменной стене открылась, и хлынул свет, ослепив его на мгновение. Он прикрыл глаза. Гид подтолкнул его в дверь. Это не было ни вежливой помощью, ни грубым оскорблением. Он просто толкнул Нейла, чтобы тот попал внутрь. Это был подьемник старого типа, не шахта и не световой туннель. Он не мог предположить, как долго тот здесь находился, но, возможно, еще до отстройки Лондона.
Он посмотрел на своего гида при полном освещении.
Он почувствовал, в первый раз с… он почувствовал в первый раз, что он хочет домой, остановиться, пойти назад, вернуть себя прежнего… вернуть прошлое…
Гид был карликом из разных человеческих частей и ржавых деталей машин. Он едва достигал четырех футов роста, ноги были согнуты под огромным весом металлической грудной клетки, похожей на корпус печи из старых времен, которую топили дровами. Голова была безволосая, левая половина представляла собой металлическую пластину без глаз, или носа, или рта, или кожи, или пор и пота. Это был выщербленный и расслаивающийся металл, неровно приклепанный к костям той части головы, которая еще была покрыта плотью. Левая рука была прикреплена к плечу металлическим разъемом, покрытым пятнами припоя. От разъема отходили длинные, изогнутые, скорее всего, пустотелые, рычаги, содержащие соленоиды; еще один круглый разъем для локтя, еще одна соответствующая пара рычагов, разъем для кисти, соленоиды для пальцев. Правая рука была человеческой. Она держала оружие с коническим стволом – архаичный, но тем не менее эффективный дезинтегратор. Входные разъемы – некоторые из них – древние поржавевшие модели, которые домохозяйки находят в стенах своих домов, когда хотят подключить пылесос или тостер – покрывали оба его бедра, внутри и снаружи. Пенис был обтянут растягивающейся медной сеткой. Обуви не было; на правой ноге не было большого пальца; его заменил металлический гвоздь.
Нейл Лейпциг почувствовал тошноту. Что это..?
Он прекратил думать. Такого еще никогда не было, нет причин думать, на что оно будет похоже. Этого не могло быть, но он чувствовал тошноту. И омерзение.
Он был уверен, что видел движение краем глаза, наверху, в овраге.
Элеватор коснулся земли, дверь открылась. Он вышел раньше гнома. Они были в подземном тоннеле - выше и шире, чем предыдущий, хорошо освещенный вечными лампами, встроенными в крышу тоннеля. Гид двинулся вперед медленными прыжками, вор последовал за ним; нелегально, да… но как они живут здесь, как троглодиты; так ли выглядит его будущее… он стер мысли… но не мог перестать думать об этом.
Они обошли изгиб и продолжили идти. Казалось, тоннель тянется в бесконечность. Позади него, за изгибом - он подумал, что слышал - дверь элеватора закрылась и клетка пошла вверх. Но он не был уверен.
Они шли по прямой примерно с восьмую часть мили, и когда Нейлу стало понятно, что они будут идти многие мили по этой бесконечной кроличьей норе, гид внезапно повернул направо, в нишу в стене, о которой вор даже не подозревал.
Ниша открывалась в гигантскую каверну. Вырубленная в сплошной породе с давно забытой целью десятилетиями ранее, она тянулась на несколько миль и поднималась над ними в тень, куда глаза вора не могли проникнуть. Америндские индейцы, жившие здесь ранее, вырезали себе место для жилья в горных плоскостях и уступах. На полу пещеры под ними, в тени, Нейл мог видеть мужчин и женщин, двигающихся по карнизам, занятых делами, которым он не мог придумать названий. Но он не был обеспокоен.
Все, что он мог видеть, все, во что он мог поверить, было машиной, занимавшей большую часть пола, компьютер, поднимающийся вверх до самого карниза, где они стояли, две сотни футов в высоту и четверть мили в диаметре.
• Mekcoucher, – скзал получеловек-гном, его голос был наполнен…
Нейл опустил взгляд на него. Выражение блаженства. Благоговение, любовь, желание, уважение, преданность, любовь. Разрушенное маленькое лицо исказилось в выражении, должном обозначать обожание. Любовь. Мек-ку-шэй. Слово изобрели французы, а отбросы Барселоны сделали дело. Mekcoucher.
Вор коснулся головы гнома. Гид взглянул вверх без злобы или враждебности. Его глаза были мокры. Из носа, или что там было вместо носа, бежало. Он всхлипнул, это шло из глубины его печной груди, и повторил, как литанию:
• Mekcoucher. Это есть все, для чего я быть здесь, самая дорогая сверкающая яркость. Четверк, это четверк, я меня я обратился.
Нейл ощутил ужасающее сходство, и жалость, и круговорот ужаса. Это маленькое существо, позади него на этом выступе, этот остаток того, что когда-то было человеком, до того, как стало мечтать о металлических поверхностях, об электрических схемах, о сверкающих бедрах, это существо было ничуть не лучше, чем Нейл Лейпциг. Было ли это будущим?
Нейл мог понять молитву гнома к машине. Это было формой внушения почтения, возвышения сердца, это было так велико и так всеобще, это было источником обожествления, идолопоклонства; это была машина, порождающая преданность.
Это был секс-партнер для использования кого-то, вроде Нейла Лейпцига, с дрожью от похоти.

Они начали спускаться с карниза вниз, к полу каверны, вор – с рукой на плечах у гнома, оба с мокрыми глазами, обнаружившие, что им трудно дышать. В один момент Нейл спросил гнома, могут ли они остановиться, могут ли присесть, прислонившись к стене и просто посмотреть на невероятные объемы, и формы, и сияющие металлические поверхности машины в центре их мира.
И они сели, и они смотрели.
• Это где мое место я остаюсь долгое время, – сказал гном, глядя на машину. Теперь они были всего в ста футах над полом каверны, и компьютер поднимался перед ними, заполняя взгляд.
Нейл спросил у гнома его имя.
• Четверк,– ответил он. – Это Четверк, я меня я обратился к радости.
Жизнь сосредотачивалась вокруг его партнера-для-любви. Никакого другого имени, кроме того, которое сказал каждый, когда он пошел на небеса в четверг. Нейл вздрогнул, но это была дрожь предвкушения и желания. И здесь, сидя и вспоминая первый раз, три года назад… вспоминая время с тех пор, как… недостаточно, ища, заполняя, но не заполняя эту форму так, как эта чувственная машина могла заполнить… он знал это… он чувствовал это… его кости вибрировали, как камертоны, сердце стучало.
И здесь, сидящим позади гнома, м-р Роберт Моссман нашел его. Он спустился вниз с карниза за ними, ступая легко, не потревожив ни плитки известняка, тяжело дыша, с дробильником в правой руке. Дробильник бил по мозгу лазерным лучом, что было ударом пушечного ядра, упавшего с большой высоты. Он мог превратить содержимое черепа жертвы в кашу без внешних повреждений. Это оружие делало трупы жертв аккуратными. Это был конец. Это было крайне нелегально.
Вор знал, что в туннеле был звук позади них; было движение перед входом.
Он проклял слово чести Леди Эффим.
Он не сказал ничего, когда киллер спустился к ним. М-р Роберт Моссман остановился и нацелил оружие в левый глаз Нейла Лейпцига.
• Эй! – Сказал Четверк, увидев тихого киллера в первый раз. – Ты не быть приходить сюда вниз. Я мне я сказал привести его, этого вниз. Стой!
М-р Роберт Моссман перевел тонкое дуло дробильника на несколько секунд по дуге и нажал на кнопку. Свет хлестнул через пространство между ними и ударил гнома, как хлопнувшей дверью. Отдача толкнула убийцу; маленького металлического человека приподняло и бросило вдоль карниза. Тот упал на спину, человеческая рука свисала с края. Нейл застыл только на секунду, затем сделал движение в сторону оружия гнома. Он знал, что не успеет. Он мог чувствовать давление ладони м-ра Роберта Моссмана, сжимающей дробильник. Он ожидал неожиданного теплового удара в мозгу, и глаз, наполненных светом.
Но этого не происходило. Он не оборачивался. Он знал, что киллер смакует момент. И в этот момент Нейл Лейпциг услышал свист смещенного воздуха, самый ужасный крик в мире и звуки борьбы.
Он повернулся вовремя, чтобы увидеть, как сокол разрывает лицо убийцы напополам, как крылья бьют воздух, как сокол тащит м-ра Роберта Моссмана назад.
Киллер упал на камни, крича. Сокол скользнул над ним, наблюдая, отмечая финал, и когда убедился, что его жертва мертва, опустился, разорвал несчастный кусок мяса и взлетел вверх, крутясь и поворачивая кончиками крыльев, опустился на место, на плечо Кэтмена.
Светящиеся янтарные глаза двух гепардов уставились на вора.
Кэтмен спустился вниз на выступ и помог сыну встать на ноги.
• Пойдем домой, – сказал он.
Нейл Лейпциг посмотрел на своего отца, морщины напряжения и печали, и усталости впечатались как схемы на лице. Он подошел на шаг ближе, и затем его руки обняли черного человека. Они стояли так несколько секунд, после чего руки Кэтмена поднялись и обняли спину вора. Они стояли в тишине, обнимая друг друга.
Когда они разделились, Нейл смог говорить.
• Ты не остался дома, ты пошел за мной; весь путь от Файва?
Кэтмен кивнул.
• Но как?
• Ты на встречу, он за тобой. Пойдем домой.
• Папа, это же не твоя смена, это может плохо кончиться. Уходи, пока тебя кто-нибудь не увидел.
Единственный глаз гнома смотрел вверх на невидимый потолок каверны. Нейл подумал о металлических поверхностях. Его ладони были влажными. Воздух заискрился, задрожал; он прекратил это.
• Ты не вернешься со мной?
• Я не могу. Пожалуйста, папа.
• Ты увидел, что это такое. Ты мой сын. Я не могу позволить тебе сделать это.
• Папа, уходи. Пожалуйста! Я знаю, что делаю.
• Нейл.
• Пожалуйста, папа! Умоляю тебя. Уходи.
• И ничто наверху не значит больше, чем это?
• Ты не отворачиваешься? Тебя не тошнит от этого? Даже здесь, даже видя это, ты будешь стоять? Боже мой, папа, разве ты не видишь, что разрушаешь себя больше, чем я когда-либо буду, неважно, что я делаю?
• Стоять? Я здесь, нет?
• Уходи! – Затем, только пытаясь причинить ему боль, потому что он не хотел, чтобы ему было больно, он сказал: “Твоя жена ждет тебя”.
• Прекрати это, Нейл. Она однажды стала твоей матерью.
• Однажды и никогда – матерью для извращенного вора. И ты, ее консорт. Прекрасно. Ты хочешь, чтобы я вернулся к этому? Я не позволю своим глазам видеть это снова. Никогда.
• Как давно ты…?
• Как давно я стал думать об этом? – Он махнул рукой в сторону великой машины. – Три года.
• Но была же Джойс, мы думали, твоя мать и я думали…
• Это не сработало. Этого было недостаточно.
• Нейл, пожалуйста, это не для тебя. Это…
• Это что, папа, это что? Извращенно? Тошнотворно? Деструктивно? Бессмысленно? Я могу сказать это все о том, как ты с ней живешь.
• Они пойдут наверх за нами? – Он кивнул в сторону выступов пещерных жилищ и народа, движущегося вокруг них.
• Не думаю, я не знаю, но я так не думаю. Все было устроено. Я не знаю, почему этот, – он указал на тело м-ра Роберта Моссмана, – я не знаю, почему он пришел за мной. Но это не важно. Возвращайся. Уходи отсюда. Твое повышение, твоя работа. Самое время для перестановок, Бог знает, эта сука не даст тебе ни момента покоя, если не получит омоложения. Ты не на дежурстве, Папа! Ты никогда раньше не нарушал регламент… пожалуйста, уходи к чертям отсюда и оставь меня одного.
• Ты не понимаешь ее.
• Я не хочу понимать ее. Я прожил с ней двадцать восемь лет.
• Ты не вернешься со мной?
• Нет.
• Тогда позволь мне остаться.
Гепарды закрыли глаза и уронили головы на лапы. Сокол встрепенулся и нахохлился.
• Ты сошел с ума. Знаешь, зачем я здесь… конечно, ты знаешь… иди домой!
Они спустились вниз, мимо неподвижного тела маленького гнома из металла и плоти, по карнизу, к полу большой каверны, вор, полицейский и животные, мягко ступавшие позади. Они остановились у тела м-ра Роберта Моссмана, и Нейл Лейпциг, чтобы быть уверенным, что он знал, на что шел, взял коммуникационный телефон с пальца киллера, позвонил Леди Эффим и рассказал, что случилось. Она сказала:
• Я приношу извинения, Нейл. Мои компаньоны, я могу утверждать это, в полной мере преданы мне. М-р Моссман был себе на уме. Я сожалею о его смерти, но гораздо больше я сожалею, что это было причиной того, что ты усомнился в моем слове. Уверяю тебя, все было заказано правильно для твоего прибытия. У тебя больше не будет неприятностей. И его раз прошу твоего прощения.
Он отключился и пошел со своим отцом в поселение компьютера.

• В последний раз: ты уйдешь сейчас? Я не хочу, чтобы ты это видел.
• Я останусь. Я буду здесь. Может быть, позже…
• Нет. Даже если я уйду сейчас, я вернусь снова. Я знаю, что мне нужно.
• Я буду следовать за тобой.
• Это твоя работа.
Вор держал маленькую ингаляционную тубу, наполненную мягкой, пушистой желтой пылью. Он принял ее из рук женщины-киборга, которая управляла компьютерной деревней. Это называлось Пыль, и произносилось с почтением. Она была много чище, и выглядела более мощной, чем Пыль, которую Нейл Лейпциг когда-либо употеблял. Он знал, что должно случиться, и мог только догадываться об интенсивности будущего опыта.
Мир наверху был свободным, полностью и абсолютно свободным. Не было никаких границ, никаких табу, кроме причинения вреда другому. И даже в подобном мире это было запретным. Последний, окончательный, предельный сексуальный опыт.
• Я подожду.
Он не ответил. Он снял одежду, подошел к объемистой башне компьютера и коснулся ее.
Потрескавшаяся поверхность северного бока была гладкой и прохладной, когда он коснулся ее. Он ощущал чувственность, пульсирующую в машине. Они установили контакты для него, и он остановился на мгновение, чтобы понять, что они должны Леди Эффим, чтобы дать ему Пыль, допустить его к Mekcoucher, партнеру-для-любви. Жители этого подземного убежища. Они все были как Четверк. Различные сцены любви, переданные этой машине. Частично металлические, частично человеческие, полная собственность компьютера. Неспособные отречься от своей страсти. Он схватил провода.
Синий провод шел в хирургически имплантированный разъем на внутренней поверхности его правого бедра, красный входной провод шел в разъем на внутренней поверхности левого. «Стим»-электроды нашли свое место в волосах на голове. Он просто надел медузоподобный шлем на голову, и змеи контактов защелкнули разъемы, зацепили крючки. Один провод подсоединил его к плетизмографу, осциллоскопу Лиссажу и ГСР-гальванометру. Велкро-лента, содержащая миллион черных точек – фотоячеек, была готова, и он обмотал ее вокруг пениса. Затем он вдохнул Пыль, желтое чудо из Барселоны.
Он лег на металлический корпус машины, руки, как на распятии, ноги разведены, щека прижата к ждущей поверхности. Он мог чувствовать ожидание компьютера, голодного любовника.
Он подумал о первом разе, когда он занимался любовью с Джойс, ощущение ее плоти. Этого было не достаточно.
Затем он сжал бедреные мышцы и замкнул схемы.
Тотчас же металл машины начал течь. Он почувствовал, что проваливается в северный бок компьютера. Его пальцы легко проникли в металл, как будто это была гончарная глина. Он начал получать обратную связь от мускульной активности… он мог чувствовать узоры на кончиках пальцев, как затягивающие вихри, темные водовороты, протаскивающие кровь и кости через плоть наружу в машину, извлекая эссенцию его физического существования из кожной оболочки… грудная клетка затвердела, вибрируя со звуком грохота алюминиевого листа… подошвы его ног растаяли и стали плоскими, ноги растеклись лужами ртути… он тонул в машине, был так близко, ее руки вокруг него, приветствуя его…
Пыль была ураганными облаками в его теле, выдуваясь через множество отверстий в голове, спине, ягодицах. Пыль смешалась с любрикантом, и все изменилось, даже он сам изменился.
Он осознал с чистейшей непосредственностью расположение рук и ног и ферритовых стержней и микросхем и внутренностей и проводников и шкал и тела и плоскостей и впадин и противовесов и желез и соединений в окружающей обстановке машины, которой он был, и которая начинала становиться им.
Затем возникла слуховая и визуальная обратная связь, с задержкой отклика, чуть позже, чем он должен был быть. Он сказал: «О, хорошо», и она ответила из другого рта мгновением позже, «рошо». Эхолалия.
Он почувствовал, как его пенис увеличивается от крови, чувствовал плотность света, возрастающую в капиллярах, в то время как плетизмограф измерял его пробуждение на новом языке… он был машиной… машина понимала… плотность света уменьшалась… возрастала… уменьшалась… возрастала…
Он вкрутился по спирали в машину – осциллоскоп фигур Лиссажу, синус и косинус – волны по осям Х и Y соединились, пульсируя в трех измерениях, и он дразнил себя, машину, мужчина с верньерной стимуляцией – экран стал зеленым и машина задрожала, выделяя тестостерон, эстроген, прогестрон…
Она, машина, он, машина, она, мужчина, он, машина… мужчина, он стал ей стал машиной…

Его сердце стучало.
Пульсации Лиссажу стали галлюцинациями в сексуальных органах компьютера… гальванический отклик кожи на гальванометре… боль в позвоночнике…
Медленное погружение в море масла. Огромный объем небоскреба из металллоплоти медленно тепло влажно погружение в море сине-черного масла. Накачка. Накачка. Влага над его головой, вниз волнами по его обнаженному телу, невидимые волоски, покрывающие каждую плоскость и поверхность, золотом вниз, впитывая масло, увеличиваясь, приближаясь к вершине.
Ее грудь была теплой, заклепки чувствительны к каждой пушистой ласке электростима. Ее вагина была наполнена чем-то мягким, тающим, что поднималось, делая грубыми скользкие от масла внутренние поверхности, скользя, чтобы коснуться и смять вульву. Так хорошо. Рошо.
Память, он мог видеть все в своей памяти, сохраненное в банках, каждый момент своей жизни от капающего выхода из резервуаров, бег, выталкивание, качение, сплющивание, обрезка, формирование, оформление, сварка. Каждый момент его жизни: мгновение, когда он был впервые приглашен, замыкание схем, волна мощности, первый вход, первичный пуск, каждая скучная процедура очистки, каждое упражнение, каждый ошибочный вывод.
Его мать, его отец, большие кошки и влажный запах их дыхания. Как охладитель на перегревшихся катушках, мягкий вкус Джойс в его рту, ее тело, двигающееся под ним, погружение в нее, тонкое колечко ее половых губ вокруг его пениса, восхождение к оргазму, перегрузки, жара, мирная темнота.
Затем он сменил движение и почувствовал изменение в прекогнитивной предварительной обратной связи, говоря себе, как это будет, исполнить свои пророчества, запах плоти на металле, металла на плоти, цвета кружащейся информации, возрастание семени и замыкание конденсаторов.
Он был телепортом, дополнительные человеческие возможности, мягкая губка шишковидной железы, грязный адреналин, странные глаза, это было наилучшим для меня самым лучшим из того что я когда-либо имел голодный металлический любовник. Они начали сходиться… все начало сходиться. Он, машина, зовущаяся Нейлом Лейпцигом, был осью Х; он, машина, называемая партнером-для-любви, был осью Y; они начали сходиться; идентичные синусовые волны, вне фазы.
Его паттерн возрастал. Машины – сокращался. Он перевел машину на высший уровень пульсаций. Машина стала неистовствовать и поглощать больше мощности. Он пытался догнать ее, преследуя нимфоманиакальные пики, в то время как машина манила его, дразнила его, а затем ускользала. Он растянулся до металлических оконечностей, мягкая плоть машины стала коричневой, и темной, и плотной, как кожа.
Затем он опустился, оно, она опустилась, неспособная извлечь больше мощности из своего источника. Они сменили режим, когда точка деструктивной интерференции была достигнута и стала отрицать квантовую механику: миллисекунда полного звука и абсолютной тишины. Оргазм: металл стал плотью, человек стал машиной.
Паттерн интерференции был скрипящим воем, который становился все чище, когда они пришли в фазу. Машина, в ее человеческой глотке, начала вибрировать в симпатии. Она, в начале бывшая Нейлом Лейпцигом, захватила экспоненциальный паттерн, бывший им, машиной, захватила его в то время, как он падал.
Они кружились, и рисунок на экране Лиссажу стал окружностью, когда она захватила машину и вновь удержала ее в фазе. Растянутые и сжатые: рисунки в двух измерениях, замедляющиеся, смягчающиеся, темнеющие, сообщение о разъединении и остановке 0.986; 1.0014; 0.9999986; 1.00000000914…
Первое, что он услышал, был шум двух гепардов, атакующих что-то, мучительно и яростно. Первое, что он увидел, была умирающая точка зеленого света на экране осциллоскопа. Первое, что он почувствовал, был грубый металл его грудной клетки, прижимающейся к вспотевшему северному боку его партнера-для-любви.
Он был сухим. Как будто он сделал машине переливание, как если бы она высосала из него все соки. Он понял, почему Джойс и остальные, столь свободные, не могли вызвать у него возбуждение в прошлом, как Mekcoucher первый, с его обещаниями этого, завел его дальше в неизбежность того, что он только что ощутил.
Сейчас, в первый раз в его жизни, он узнал, через что проходит страсть, как она приводит к неумолимости. И он знал, что он никогда не сможет вернуться. Он останется здесь, в этом ужасном месте, с остальными, делящими его любовника; и это было все, чего он хотел.
Он отвалился от машины и лег на каменный пол пещеры. Его дыхание растворилось в пространстве. Голова кружилась. Рука лежала на металлической груди.
Он хотел спать, но звуки конфликта стали громче, настойчивей, пробиваясь сквозь боль и пресыщение, которые его тело ощущало одновременно. Он перекатился на живот, грудная клетка звякнула о каменный пол. Это было лучшим и для тебя, подумал он. Лучшее, что ты когда-либо имел, партнер-для-любви. Ты никогда меня не забудешь. Если я умру сегодня, ты будешь помнить всегда, сохранив это в каждой ячейке памяти.
У основания ближайшего карниза, гепарды Кэтмена боролись с одним из людей партнера-для-любви. Он был на полу, и они терзали его, но честно пытались избежать убийства. Вор видел подобное и раньше. Это называлось укладывание, или уложить. Остальные не принимали участия в схватке, наблюдая с некоторым удовольствием – если удовольствие могло отражаться на лицах, которые частично были металлическими масками.
Высокая, хромая, старая женщина с медными ногами вышла из толпы. Она приковыляла к Нейлу, в то время как Кэтмен скомандовал: «Стоять!» И гепарды отпустили их пожеванную и полубессознательную жертву. Кэтмен подошел к медноногой женщине.
Сокол выглядел сонным. Это было иллюзией.
• Ты будешь можешь остаться быть здесь с партнером-для-любви? – Спросила старая женщина. В ее голосе были ноты мольбы. – Фторник, – сказала она. Показывая на кучу выработанной плоти и металла, которую уложили гепарды, – он был за сумасшедшего из-за тебя с партнером-для-любви. Но я говоря одно за твое дать машине любовь никогда раньше настолько горячее. Если ты быть остаться в этом месте нас можем сделать тебя что мне есть, первый любовник.
Кэтмен подошел на шаг.

• Нейл!
На его лице был ужас. Он видел, как тело его сына исчезло в машине, видел, как машина стала мягкой и поглотила вора, видел, как машина потела и безумствовала от похоти, видел, как его сын вышел, частично измененный. Нейл Лейпциг посмотрел на отца и на старую женщину.
• Я остаюсь. Сейчас иди и забери Фторника для починки.
Старая женщина уковыляла, и толпа пошла обратно по своим жилищам. Нейл Лейпциг стоял, глядя на Кэтмена.
• Ты не можешь. Боже мой, Нейл, посмотри на себя, и это только первый раз. Эта штука пожирает то, что любит. Ты хочешь закончить как… – он махнул рукой в сторону уходящей толпы полу-людей.
• Это то, чему я принадлежу. Я долго не принадлежал этому.
• Нейл, пожалуйста, я сделаю все, что ты хочешь; откажусь от повышения, мы можем переехать в другой город…
• Папа, – сказал он, – я всегда любил тебя. Больше, чем когда-либо мог выразить словами. Я всегда хотел, чтобы ты боролся. Это все, чего я всегда хотел.
• Ты не понимаешь свою мать. У нее тоже были плохие времена.
• Все это ничему не поможет. Посмотри на себя. У тебя нет мечты, не осталось. Мы убиваем тебя понемногу, каждую секунду. Настало время, когда я перестану содействовать этому, и сделаю кое-что последнее.
• Но не здесь, не здесь, внизу, сын…
Но вор исчез. Воздух дрожал, с легкими колебаниями затухающего света.


Первый прыжок отбросил его назад на четверть мили в мире, встроенном в землю. Сделай он такую ошибку раньше, он бы умер. Но совокупление с машиной изменило его. Партнер-для-любви никогда не слышал о телепорте, и в смене режимов он стал меньше, чем машина, но больше, чем сметрный. Он расширил личное пространство и исчез снова. Второй прыжок вынес его на поверхность, и он поморгал, никем не видимый, даже охранник был мертв, расплющенный м-ром Робертом Моссманом.
Ночь приветствовала его, принимая его бесформенную тень, и не приняла во внимание, как он снова исчез, появился, исчез и в секунды материализовался в спальне матери высоко в Лондоне.
Он наклонился и схватил ее за запястье, вытащил из дремо-кокона, где она лежала, гибкая и обнаженная; белые, как мука, отметки пластик-работы создавали продольные линии на ее грудях, слабо светящихся в ночном свете. Ее глаза раскрылись, пока он вытаскивал ее.
• Пойдем, мам. Нам надо идти.
Затем, прижав ее обнаженное тело к своему, он исчез.
До слияния с машиной он не мог носить кого-то с собой. Но все изменилось. Значительно изменилось.
Кэтмен был на высоком карнизе, ведущем к лифту, когда появился вор со своей матерью. Гепарды шли бок о бок, сокол летел. Подъем был труден для человека в его возрасте, даже с учетом бесчисленных омоложений. Кэтмен был слишком далеко, чтобы сделать что-то, остановить его.
• Нейл!
• Ты свободен, папа. Теперь ты свободен. Не трать это зря.
Кэтмен застыл на секунду. И в этот момент Нейл Лейпциг подтащил полубессознательное тело своей матери к партнеру-для-любви. Кэтмен закричал, высокий и безысходный крик, потому что он знал, что сейчас случится. Он побежал вниз по карнизу, крича соколу перехватывать, крича гепардам бежать быстрее, крича, потому что он никогда не смог бы сделать это вовремя.
Вор подключился, его мать зажата между его обнаженным металлоплотским телом и плотьметаллическим боком его партнера-для-любви.
Он напряг мышцы, замкнул контакты…
…и отдал себя и внезапно застонавшую женщину машине в акте предельного триолизма.
Машина растеклась, осциллоскоп сформировал фигуру, которую не видело ни одно живое создание, более, чем в трех измерениях, а затем, в один момент, все кончилось. Машина поглотила то, от чего не смогла отказаться, и только одна точка зеленого света была на экране, и было немного больше бесконечной тишины под землей.
Кэтмен коснулся машины, увидел капли пота, смешанные с кровью, покрывавшие северный бок, и услышал затухающий рев, наполненный звериной жестокостью, который повторялся беззвучно.


Кэтмен сидит один в комнате, вспоминая.
Ребенок не знал. Это была не мать. Мать всегда любила, но у нее не было способа показать это. Отец никогда не любил, но имел все возможности заставить поверить в это, день за днем.
Кэтмен сидит и плачет. Не по ребенку, ушедшему без сожаления, по женщине.
По кругу обстоятельств, удерживающих их вместе день и ночь в особом виде любви, выплавленном в котле ненависти.
Он никогда не простит ребенка за то, что тот уничтожил эту любовь вне ненависти.
Он и будет сидеть один. У него не осталось ничего, ради чего жить. Он надеется, что ребенок горит в ужасном аду, так же, как и он в своем собственном. В конце концов, всегда есть говорящий водопад.

1972.

>>457874 (OP)
>Пришло время читать Харлана Эллисона
Это тот шизик, который написал I Have No Mouth, and I Must Scream. Не нужно такой трешак вообще читать.

>>457979
Мне больше понравился какой-то рассказ, где все человечество вымерло кроме одного человека, который мутировал в бессмертный гриб, прикрутил себя к носу ракете и полетел вечным полетом в космос.

>>457994
Алсо, еще рассказы про шлюх и наркоту нефантастические у него доставляют. Был один доставляющий, в котором какая-то шлюха кинула героя на деньги, а через некоторое время в сложной жизненной ситуации обратилась к нему за помощью, а он отказал с чувством мелочной мести. Ну и вообще они него все в таком духе - мелочные и желчные.

Читал когда-то, когда по фантастике угорал. Тварь и безртаякричу хорошие. Типтри похожую непонятную хуйню пишет. Love Is the Plan the Plan Is Death, например. Перевода нет.

>>457979
"Нет рта" сложно трэшем назвать, это больше к "Твари о любви кричащей" относится. Стивен Кинг говорил, что рассказ - это поцелуй незнакомки в темноте, а я думаю, что рассказы Харлана Эллисона - это удар незнакомки по яйцам среди белого дня. Или опасная бритва незнакомца, врезающаяся в глазное яблоко (да, это из У меня нет рта, но я должен кричать).

>>457995
"Валери", наверное. "Мелочные и желчные" - это ты правильно сказал, Харлан сам мелкий (155 см, что ли) и желчный (постоянно иски в суд подает, в том числе на "Терминатора").