Например, кто-то из увидевших этот тред читает ли поэзию, хотя бы иногда?
Специально поэзию не читаю. Зациклился на модернизме, как самоцель поэзия не интересна, иногда почитываю Т. С. Элиота, но не более.
Также отвращает традиционная метрика, двухсложники и трёхсложники, рифма ААВВ и АВАВ, сонеты и пр. Когда читаешь такое, создаётся ощущение провинциальности, глубокой наивности, древности. ИМХО, технически интересная поэзия - в верлибре и игре размерами (отсутствии размера в том числе), в нестандартной рифме и созвучии. За этим будущее
Почитываю сейчас сборник Сосноры. Соснора велик.
Вот кстати Черного двачну.
Прочитал https://ironicpoetry.ru/autors/cherniy-sasha/strashnaya-istoriya.html
Орал как птеродактиль
Специально читаю только мастеров прошлого, к примеру: Пушкин, Брюсов, Анненский, Маяковский. На английском пытаюсь в Шекспира, Уилфреда Оуэна, Теннисона. Переводы читаю только с латинского и древнегреческого, поэтому остальные европейские поэты, кроме Гёте и Бодлера, мне практически неизвестны.
Я быдло если что, жертва форсов и прочее, никакого апломба в моих словах нет.
Недавно навернул Опосредованно Сальникова, и решил погрузиться в стихосложение.
Поэзию до этого вообще терпеть не мог, разве что единственная вещь нравится просто до слез - Баллада из Побасенок Хуана Хосе Арреолы.
И еще как ни странно, ранняя 5'nizza - вот там Запорожец жонглирует словами вообще как хочет, никакие писямироны рядом не валялись.
Читаю. Почему-то в моих любимцах одни французы. Из последнего очень впечатлило "В тюрьме Сантэ" Аполлинера: https://www.stihi.ru/2015/01/18/6633
Вийона читаю очень часто, эренбурговские переводы - топчик, особенно "Эпитафии" и "Баллады примет"
http://villon-poetry.ru/ballades/4
http://villon-poetry.ru/ballades/39
Беранже также неплох в русском переводе.
Очень рекомендую книгу Самария Великовского "В скрещении лучей. Очерки французской поэзии" или как-то так. Читаю сейчас и открываю для себя новые имена. Это такой сборник обзорных статей, охватывающий целый пласт французской поэзии 19-20 веков. Пишет Великовский витиевато и не очень прозрачно, но если тема интересна, то захватывает. Я не видел, чтобы кто-нибудь еще так писал о поэзии на русском языке. Книга есть на флибусте, если что.
Теперь вся поэзия это реп. Я не шучу, лол, если бы ты слышал то, как отзывались на Эхо Москвы о реп батлах, ты бы, не знай что это такое, на полном бы серьёзе подумал, что там собираются современные пушкины, и сочиняют на ходу друг на друга едкие эпиграммы.
Впрочем, какая культура, такие и эпиграммы.
Поэзию не читаю, она мне классово чужда, видимо, на генетическом уровне.
Бывает, читаю.
Из любимого - Хармс, Введенский, Александр Тиняков.
Некоторые вещи, которые особенно нравятся, даже наизусть помню.
Тут я с тобой согласен, но хотелось иметь труды мэтра еще и в печатном виде.
Губерман, Орлуша Деменьтев, это из современного.
Не читаю, но есть несколько любимых стихов. Просто, поэзия слишком плоха, уныла, бессмысленна.
>Просто, поэзия слишком плоха, уныла, бессмысленна.
Поэзия - синоним красоты, по крайней мере творчество классиков таковым является. В любом случае, не торопись судить о чём-то сгоряча. Сейчас ты похож на глухого, который взялся оценить "Чакону" Баха, по выражению лица исполнителя.
гневливо печатаю хуйню
взрыв гормонов витиеватый
схватив мышь, щелкаю по румяным кнопкам интерфейса
давно не слушал фейса
чел на которого подписан абу в твиттере репостнул мой твит
аккуратно сопит чайник в углу на кухне
через зеркало вижу свою тень на стене
а здесь лежит кот на спине
чего хотел-то?
греческая буква на стене означает альфа
мое кредо
читаю ленту в вк, пора удаляться с этой помойки
ну рили, го лучше в тележку
самоцель
вышел в дикси за пивом за селином
не продали
танцует по-лебединому в облаках солнышко
Да нам похуй на тебя, быдло.
https://youtu.be/jYU_Yx6qqEM
> Купил себе Сплина в таком виде, только подгорел с того, что там никакого дополнительного контента нет.
А что ты имеешь ввиду под доп.контентом? Тексты/фото/аккорды?
Хмм, ну будь ты постарше, ты б наверное знал, что "серая серия" это удешевленное говнецо с порезанным битрейтом, а допконтент обычно шел в пикрил сериях.
>>570331
Молодежи не нужно, они гвоздями к спотифайчику прибиты, чтобы не пропустить очередной трек Окситимотиморона. К тому же они привыкли, что вся инфа находится от них на расстоянии пары щелчков мышью.
>>570341
Ты мимо? Ну и киздуй мимо.
>>570326
А вот не гони на Васильева. Он может быть и не мегаталант, но за "Далеко домой" и "Любовь идет по проводам" ему можно многое простить.
Дмитрий Юрьевич? А вы какую смазку с анальной пробкой Сталин 3000 предпочитаете?
Семенов под кроватью поищи, триггернутый
Правильно делает.
Брань есть наследие рабства, приниженности, неуважения к человеческому достоинству, чужому и собственному, а наша российская брань - в особенности. Надо бы спросить у филологов, лингвистов, фольклористов, есть ли у других народов такая разнузданная, липкая и скверная брань, как у нас. Насколько знаю, нет, или почти нет. В российской брани снизу - отчаяние, ожесточение и прежде всего рабство без надежды, без исхода. Но та же самая брань сверху, через дворянское, исправницкое горло, являлась выражением сословного превосходства, рабовладельческой чести, незыблемости основ... Пословицы, говорят, выражение народной мудрости, - не только мудрости, однако, но и темноты, и предрассудков, и рабства. "Брань на вороту не виснет", - говорит старая русская пословица, и в ней отражается не только факт рабства, но и примиренность с ним. Два потока российской брани - барской, чиновницкой, полицейской, сытой, с жирком в горле, и другой - голодной, отчаянной, надорванной, - окрасили всю жизнь российскую омерзительным словесным узором. И наследство такое, в числе многого другого, получила революция.
А революция ведь есть прежде всего пробуждение человеческой личности в тех массах, которым ранее полагалось быть безличными. Революция, несмотря на всю иногда жестокость и кровавую беспощадность своих методов, есть прежде всего и больше всего пробуждение человечности, ее поступательное движение, рост внимания к своему и чужому достоинству, рост участия к слабому и слабейшему. Революция - не революция, если она всеми своими силами и средствами не помогает женщине, вдвойне и втройне угнетенной, выйти на дорогу личного и общественного развития. Революция - не революция, если она не проявляет величайшего участия к детям: они-то и есть то будущее, во имя которого революция творится. А можно ли изо дня в день творить - хотя бы по частицам и по крупицам - новую жизнь, основанную на взаимном уважении, самоуважении, на товарищеском равенстве женщины, на подлинной заботе о ребенке в атмосфере, где громыхает, рыкает, звенит и дребезжит ничего и никогда не щадящая барско-рабская всероссийская брань? Борьба с "выражениями" является такой же предпосылкой духовной культуры, как борьба с грязью и вошью - предпосылкой культуры материальной.
Ссылка отклеилась
https://www.e-reading.club/book.php?book=1032963
>в чём прикол Бродского?
Анон, ну ты чё? Своё мнение иметь надо.
В чем прикол Пушкина? А Лермонтова? А Есениниа? А Окуджавы? А Евтушенко? А Галича...
Читаешь, близко- тебе значит годнота.
А "смысл" можно придать любому говну. Наши "либерасствующие" диссиденты это доказали. Восхищаясь имперрсионизмом, кубизмом, суприматизмом, пописуйками Кручёных и прочим.
За деньги я тебе из колобка библию сделаю.
По мне, Бродский обычный рифмоплёт, на поэта-не тянет.
Друг мой, идите на хуй...
В ужасно грязной и холодной
Коморке, возле кабака,
Жил вечно пьяный и голодный
Вор, пшик и выжига — Лука.
Впридачу бедности отменной
Лука имел еще беду —
Величины неимоверной
Восьмивершковую елду.
Ни молодая, ни старуха,
Ни блядь, ни девка-потаскуха
Узрев такую благодать,
Ему не соглашалась дать.
Хотите нет, хотите верьте,
Но про Луку пронесся слух,
Что он елдой своей до смерти
Заеб каких-то барынь двух!
И с той поры, любви не зная,
Он одинок на свете жил,
И хуй свой длинный проклиная,
Тоску-печаль в вине топил.
Позвольте сделать отступленье
Назад мне, с этой же строки,
Чтоб дать вам вкратце представленье
О роде-племени Луки.
Весь род Мудищевых был древний,
И предки бедного Луки
Имели вотчины, деревни
И пребольшие елдаки.
Один Мудищев был Порфирий,
При Иоанне службу нес,
И поднимая хуем гири,
Порой смешил царя до слез.
Второй Мудищев звался Саввой
Он при Петре известен стал
За то, что в битве под Полтавой
Елдою пушки прочищал.
Царю же неугодных слуг
Он убивал елдой как мух.
При матушке Екатерине
Благодаря своей хуине
Отличен был Мудищев Лев
Как граф и генерал-аншефр.
Свои именья, капиталы
Спустил уже Лукашкин дед.
И наш Лукашка, бедный малый,
Остался нищим с малых лет.
Судьбою не был он балуем,
И про него сказал бы я —
Судьба его снабдила хуем,
Не дав впридачу ни хуя!
Вспомнил только что охуенную поэму: Себастьян Брандт "Корабль дураков"
Это довольно интересное сатирическое описание человеческих порокова еще это классика, это знать надо
>Евтушенко коньюктурщик.
ТАНКИ ИДУТ ПО ПРАГЕ
Танки идут по Праге
в затканой крови рассвета.
Танки идут по правде,
которая не газета.
Танки идут по соблазнам
жить не во власти штампов.
Танки идут по солдатам,
сидящим внутри этих танков.
Боже мой, как это гнусно!
Боже - какое паденье!
Танки по Ян Гусу.
Пушкину и Петефи.
Страх - это хамства основа.
Охотнорядские хари,
вы - это помесь Ноздрева
и человека в футляре.
Совесть и честь вы попрали.
Чудищем едет брюхастым
в танках-футлярах по Праге
страх, бронированный хамством.
Что разбираться в мотивах
моторизованной плетки?
Чуешь, наивный Манилов,
хватку Ноздрева на глотке?
Танки идут по склепам,
по тем, что еще не родились.
Четки чиновничьих скрепок
в гусеницы превратились.
Разве я враг России?
Разве я не счастливым
в танки другие, родные,
тыкался носом сопливым?
Чем же мне жить, как прежде,
если, как будто рубанки,
танки идут по надежде,
что это - родные танки?
Прежде, чем я подохну,
как - мне не важно - прозван,
я обращаюсь к потомку
только с единственной просьбой.
Пусть надо мной - без рыданий -
просто напишут, по правде:
"Русский писатель. Раздавлен
русскими танками в Праге".
23 августа 1968
Нет маня, Евтушенко был поэт, а Бродский рифмоплёт.
Лучше читать построчник, если не знаешь языка.
Потому что когда переводят с сохранением размера, то текст далеко от оригинала отстоит обычно.
Да и музыка языка неповторима. Нужно хотя бы знать как это звучит на иностранном языке. Все эти лез иллюминасьон!
летернитэ! сэ ля мэр алле авек лё солей!
"Стерильная идеальность
Кроме того, возникла на руинах христианства еще одна особенность бодлеровского дикта, немаловажная для будущей эпохи. Она сконцентрировалась вокруг следующих понятий: «раскаленная духовность», «идеал», «взлет». Но взлет куда? Иногда целью назван Бог, гораздо чаще цель обозначена весьма неопределенно. О чем, собственно, речь? Ответ даст стихотворение «Élévation». Стихотворение экстатично и отличается энергичным темпом. Первые три строки — обращение к собственному духу. Он должен возвышаться над озерами, долинами, лесами, горами, облаками, морями, эфиром, звездами и воспарить к нездешней, огненной сфере, свободной от миазмов земного. Здесь обращение заканчивается и следует высказывание общего порядка: счастлив, кто на это способен и может, достигнув подобной выси, понимать язык «цветов и вещей неодушевленных».
Стихотворение функционирует в обычной схеме платонической и христианско-мистической традиции. Согласно данной схеме, дух поднимается в трансцендентность и так изменяется в процессе, что различает, бросив взгляд назад, истинную сущность земного бытия. В христианском мистицизме такой процесс называется ascensio, или elevatio. Последнее точно соответствует названию стихотворения. Есть и другие соответствия. По христианской теологии высшее небо суть трансцендентность, небо огня, эмпирей. У Бодлера — «ясный огонь». И когда читаем далее: «очисти себя», вспоминается обычный для мистицизма акт purificatio. Далее: мистическое восхождение разделяется на девять стадий, или ступеней, — качество и род испытаний могут не совпадать, однако сакральное число девять остается неизменным. Точно так и в нашем стихотворении. Над девятью сферами должен подняться дух. Поразительно. Взято ли все это из мистической традиции? Возможно. Стоит ли сделать вывод о влиянии на Бодлера христианской теологии? Вряд ли. Скорее ощущается воздействие Сведенборга и других неомистиков. Однако главное здесь совсем в другом. Именно потому, что в стихотворении так четко проведена мистическая схема, хорошо видно, чего не хватает для полного соответствия: цели восхождения, даже воли к цели. Когда-то испанский мистик Хуан де ла Крус написал: «Я взлетел высоко, так высоко, что поиск близок к цели». У Бодлера сознание цели настолько неопределенно, что даже нет направленности заключительной строфы. Речь идет о «божественном напитке», о «глубокой безмерности», об «ослепительных пространствах». О Боге ни слова. Мы даже не постигаем приблизительного характера ныне понятного языка цветов и вещей. Цель поиска — не только далекая, но бессодержательная, стерильная идеальность. Пустынный полюс напряженности — цель гиперболического стремления.
Так у Бодлера постоянно. Стерильная идеальность родилась в романтизме. Но Бодлер наделил ее необычайным динамизмом. Невероятная напряженность направлена вверх, а субъект напряженности отбрасывается вниз. Это как зло: повелению дóлжно повиноваться, но повинующийся не имеет ни секунды отдыха или расслабления. Отсюда равноценность «идеала» и «бездны», отсюда следующие образы: «грызущий идеал», «я прикован к могиле идеала», «неприступная лазурь». Такие образы известны в классическом мистицизме и обозначают страдательно-радостный гнет божественной милости, тяготу перед воодушевлением. У Бодлера оба полюса — сатанинское зло и стерильная идеальность — призваны поддерживать энергию, необходимую для постоянного выхода из банального мира. Однако этот выход бесцелен, и все кончается напряженностью диссонанса.
Последнее стихотворение «Fleurs du Mal» — «Le Voyage», — где проверяются все возможности прорыва, завершается призывом к смерти. Стихотворение не знает, что, собственно, даст смерть. Но смерть манит. Это шанс найти «новое». Что за «новое»? Неопределенность, пустая противоположность пустыне повседневности. На острие бодлеровской идеальности бледно мерцает негативное и бессодержательное понятие: смерть.
Этот необычайно современный кошмар, доводящий до невроза жажду побега из действительности, не может, разумеется, привести к вере в осмысленную трансцендентность, и тем более к созданию оной. Поэт достигает лишь
динамической напряженности без разрешения, некой «таинственности в себе». Бодлер часто рассуждает о сверхъестественном и о мистерии. Что он имеет в виду, можно понять только при одном условии: следует отказаться от намерения наполнить эти слова каким-либо иным содержанием, кроме абсолютной таинственности самой по себе. Стерильная идеальность, смутное «другое» Рембо, загадочное «нечто» Малларме, вспыхивающая в собственном пространстве таинственность современной лирики: соответствия, пролонгации."
Гуго Фридрих "Структура современной лирики от Бодлера до середины 20 столетия"
Есть одна хорошая песня у соловушки —
Песня панихидная по моей головушке.
Лейся, песня звонкая, вылей трель унылую.
В темноте мне кажется — обнимаю милую.
За окном гармоника и сиянье месяца.
Только знаю — милая никогда не встретится.
Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха —
Все равно любимая отцветет черемухой.
Я отцвел, не знаю где. В пьянстве, что ли? В славе ли?
В молодости нравился, а теперь оставили.
Потому хорошая песня у соловушки,
Песня панихидная по моей головушке.
Цвела — забубенная, была — ножевая,
А теперь вдруг свесилась, словно неживая.
1925
В седьмом или восьмом году, на Капри, Стефан Жеромский рассказал мне и болгарскому писателю Петко Тодорову историю о мальчике, жмудине или мазуре, крестьянине, который, каким-то случаем, попал в Краков и заплутался в нём. Он долго кружился по улицам города и всё не мог выбраться на простор поля, привычный ему. А когда наконец почувствовал, что город не хочет выпустить его, встал на колени, помолился и прыгнул с моста в Вислу, надеясь, что уж река вынесет его на желанный простор. Утонуть ему не дали, он помер оттого, что разбился.
Незатейливый рассказ этот напомнила мне смерть Сергея Есенина. Впервые я увидал Есенина в 1914 году, где-то встретил его вместе с Клюевым. Он показался мне мальчиком 15—17 лет. Кудрявенький и светлый, в голубой рубашке, в поддёвке и сапогах с набором, он очень напомнил слащавенькие открытки Самокиш-Судковской, изображавшей боярских детей, всех с одним и тем же лицом. Было лето, душная ночь, мы, трое, шли сначала по Бассейной, потом через Симеоновский мост, постояли на мосту, глядя в чёрную воду. Не помню, о чём говорили, вероятно, о войне; она уже началась. Есенин вызвал у меня неяркое впечатление скромного и несколько растерявшегося мальчика, который сам чувствует, что не место ему в огромном Петербурге.
Такие чистенькие мальчики — жильцы тихих городов, Калуги, Орла, Рязани, Симбирска, Тамбова. Там видишь их приказчиками в торговых рядах, подмастерьями столяров, танцорами и певцами в трактирных хорах, а в самой лучшей позиции — детьми небогатых купцов, сторонников "древлего благочестия".
Позднее, когда я читал его размашистые, яркие, удивительно сердечные стихи, не верилось мне, что пишет их тот самый нарочито картинно одетый мальчик, с которым я стоял, ночью, на Симеоновском и видел, как он, сквозь зубы, плюёт на чёрный бархат реки, стиснутой гранитом.
Через шесть-семь лет я увидел Есенина в Берлине, в квартире А.Н.Толстого. От кудрявого, игрушечного мальчика остались только очень ясные глаза, да и они как будто выгорели на каком-то слишком ярком солнце. Беспокойный взгляд их скользил по лицам людей изменчиво, то вызывающе и пренебрежительно, то, вдруг, неуверенно, смущённо и недоверчиво. Мне показалось, что в общем он настроен недружелюбно к людям. И было видно, что он — человек пьющий. Веки опухли, белки глаз воспалены, кожа на лице и шее — серая, поблекла, как у человека, который мало бывает на воздухе и плохо спит. А руки его беспокойны и в кистях размотаны, точно у барабанщика. Да и весь он встревожен, рассеян, как человек, который забыл что-то важное и даже неясно помнит, что именно забыто им?
Его сопровождали Айседора Дункан и Кусиков.
— Тоже поэт, — сказал о нём Есенин, тихо и с хрипотой.
Около Есенина Кусиков, весьма развязный молодой человек, показался мне лишним. Он был вооружён гитарой, любимым инструментом парикмахеров, но, кажется, не умел играть на ней. Дункан я видел на сцене за несколько лет до этой встречи, когда о ней писали как о чуде, а один журналист удивительно сказал: "Её гениальное тело сжигает нас пламенем славы".
Но я не люблю, не понимаю пляски от разума и не понравилось мне, как эта женщина металась по сцене. Помню — было даже грустно, казалось, что ей смертельно холодно и она, полуодетая, бегает, чтоб согреться, выскользнуть из холода.
У Толстого она тоже плясала, предварительно покушав и выпив водки. Пляска изображала как будто борьбу тяжести возраста Дункан с насилием её тела, избалованного славой и любовью. За этими словами не скрыто ничего обидного для женщины, они говорят только о проклятии старости.
Пожилая, отяжелевшая, с красным, некрасивым лицом, окутанная платьем кирпичного цвета, она кружилась, извивалась в тесной комнате, прижимая ко груди букет измятых, увядших цветов, а на толстом лице её застыла ничего не говорящая улыбка.
Эта знаменитая женщина, прославленная тысячами эстетов Европы, тонких ценителей пластики, рядом с маленьким, как подросток, изумительным рязанским поэтом, являлась совершеннейшим олицетворением всего, что ему было не нужно. Тут нет ничего предвзятого, придуманного вот сейчас; нет, я говорю о впечатлении того, тяжёлого дня, когда, глядя на эту женщину, я думал: как может она почувствовать смысл таких вздохов поэта:
Хорошо бы, на стог улыбаясь,
Мордой месяца сено жевать!
Что могут сказать ей такие горестные его усмешки:
Я хожу в цилиндре не для женщин —
В глупой страсти сердце жить не в силе —
В нём удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле.
Разговаривал Есенин с Дункан жестами, толчками колен и локтей. Когда она плясала, он, сидя за столом, пил вино и краем глаза посматривал на неё, морщился. Может быть, именно в эти минуты у него сложились и в строку стиха слова сострадания:
Излюбили тебя, измызгали...
И можно было подумать, что он смотрит на свою подругу, как на кошмар, который уже привычен, не пугает, но всё-таки давит. Несколько раз он встряхнул головой, как лысый человек, когда кожу его черепа щекочет муха.
Потом Дункан, утомлённая, припала на колени, глядя в лицо поэта с вялой, нетрезвой улыбкой. Есенин положил руку на плечо ей, но резко отвернулся. И снова мне думается: не в эту ли минуту вспыхнули в нём и жестоко и жалостно отчаянные слова:
Что ты смотришь так синими брызгами?
Иль в морду хошь?
...Дорогая, я плачу,
Прости... прости...
Есенина попросили читать. Он охотно согласился, встал и начал монолог Хлопуши. Вначале трагические выкрики каторжника показались театральными.
Сумасшедшая, бешеная, кровавая муть!
Что ты? Смерть?
Но вскоре я почувствовал, что Есенин читает потрясающе, и слушать его стало тяжело до слёз. Я не могу назвать его чтение артистическим, искусным и так далее, все эти эпитеты ничего не говорят о характере чтения. Голос поэта звучал несколько хрипло, крикливо, надрывно, и это как нельзя более резко подчёркивало каменные слова Хлопуши. Изумительно искренно, с невероятной силою прозвучало неоднократно и в разных тонах повторенное требование каторжника:
Я хочу видеть этого человека!
И великолепно был передан страх:
Где он? Где? Неужель его нет?
Даже не верилось, что этот маленький человек обладает такой огромной силой чувства, такой совершенной выразительностью. Читая, он побледнел до того, что даже уши стали серыми. Он размахивал руками не в ритм стихов, но это так и следовало, ритм их был неуловим, тяжесть каменных слов капризно разновесна. Казалось, что он мечет их, одно — под ноги себе, другое — далеко, третье — в чьё-то ненавистное ему лицо. И вообще всё: хриплый, надорванный голос, неверные жесты, качающийся корпус, тоской горящие глаза — всё было таким, как и следовало быть всему в обстановке, окружавшей поэта в тот час.
Вы с ума сошли?
Громко и гневно, затем тише, но ещё горячей:
Вы с ума сошли?
И наконец совсем тихо, задыхаясь в отчаянии:
Вы с ума сошли?
Кто сказал вам, что мы уничтожены?
Неописуемо хорошо спросил он:
Неужели под душой так же падаешь, как под ношею?
И, после коротенькой паузы, вздохнул, безнадёжно, прощально:
Дорогие мои...
Хор-рошие...
Взволновал он меня до спазмы в горле, рыдать хотелось. Помнится, я не мог сказать ему никаких похвал, да он — я думаю — и не нуждался в них.
Я попросил его прочитать о собаке, у которой отняли и бросили в реку семерых щенят.
— Если вы не устали...
— Я не устаю от стихов, — сказал он и недоверчиво спросил:
— А вам нравится о собаке?
Я сказал ему, что, на мой взгляд, он первый в русской литературе так умело и с такой искренней любовью пишет о животных.
— Да, я очень люблю всякое зверьё, — молвил Есенин задумчиво и тихо, а на мой вопрос, знает ли он "Рай животных" Клоделя, не ответил, пощупал голову обеими руками и начал читать "Песнь о собаке". И когда произнёс последние строки:
Покатились глаза собачьи
Золотыми звёздами в снег на его глазах тоже сверкнули слёзы.
После этих стихов невольно подумалось, что Сергей Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой "печали полей", любви ко всему живому в мире и милосердия, которое — более всего иного — заслужено человеком. И ещё более ощутима стала ненужность Кусикова с гитарой, Дункан с её пляской, ненужность скучнейшего бранденбургского города Берлина, ненужность всего, что окружало своеобразно талантливого и законченно русского поэта.
А он как-то тревожно заскучал. Приласкав Дункан, как, вероятно, он ласкал рязанских девиц, похлопав её по спине, он предложил поехать:
— Куда-нибудь в шум, — сказал он.
Решили: вечером ехать в Луна-парк.
Когда одевались в прихожей, Дункан стала нежно целовать мужчин.
— Очень хороши рошен, — растроганно говорила она. — Такой — ух! Не бывает...
Есенин грубо разыграл сцену ревности, шлёпнул её ладонью по спине, закричал:
— Не смей целовать чужих!
Мне подумалось, что он сделал это лишь для того, чтоб назвать окружающих людей чужими. -------- Слова С.Н.Сергеева-Ценскогою.- Примеч. М.Горького.
Безобразное великолепие Луна-парка оживило Есенина, он, посмеиваясь, бегал от одной диковины к другой, смотрел, как развлекаются почтенные немцы, стараясь попасть мячом в рот уродливой картонной маски, как упрямо они влезают по качающейся под ногами лестнице и тяжело падают на площадке, которая волнообразно вздымается. Было неисчислимо много столь же незатейливых развлечений, было много огней, и всюду усердно гремела честная немецкая музыка, которую можно бы назвать "музыкой для толстых".
- Настроили — много, а ведь ничего особенного не придумали, — сказал Есенин и сейчас же прибавил: — Я не хаю.
Затем, наскоро, заговорил, что глагол "хаять" лучше, чем "порицать".
— Короткие слова всегда лучше многосложных, — сказал он.
Торопливость, с которой Есенин осматривал увеселения, была подозрительна и внушала мысль: человек хочет всё видеть для того, чтоб поскорей забыть. Остановясь перед круглым киоском, в котором вертелось и гудело что-то пёстрое, он спросил меня неожиданно и тоже торопливо:
— Вы думаете — мои стихи — нужны? И вообще искусство, то есть поэзия — нужна?
Вопрос был уместен как нельзя больше, — Луна-парк забавно живёт и без Шиллера.
Но ответа на свой вопрос Есенин не стал ждать, предложив:
— Пойдёмте вино пить.
На огромной террасе ресторана, густо усаженной весёлыми людями, он снова заскучал, стал рассеянным, капризным. Вино ему не понравилось:
— Кислое и пахнет жжёным пером. Спросите красного, французского.
Но и красное он пил неохотно, как бы по обязанности. Минуты три сосредоточенно смотрел вдаль; там, высоко в воздухе, на фоне чёрных туч, шла женщина по канату, натянутому через пруд. Её освещали бенгальским огнём, над нею и как будто вслед ей летели ракеты, угасая в тучах и отражаясь в воде пруда. Это было почти красиво, но Есенин пробормотал:
— Всё хотят как страшнее. Впрочем, я люблю цирк. А — вы?
Он не вызывал впечатления человека забалованного, рисующегося, нет, казалось, что он попал в это сомнительно весёлое место по обязанности или "из приличия", как неверующие посещают церковь. Пришёл и нетерпеливо ждёт, скоро ли кончится служба, ничем не задевающая его души, служба чужому богу.
Вы помните,
Вы всё, конечно, помните,
Как я стоял,
Приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое
В лицо бросали мне.
Вы говорили:
Нам пора расстаться,
Что вас измучила
Моя шальная жизнь,
Что вам пора за дело приниматься,
А мой удел —
Катиться дальше, вниз.
Любимая!
Меня вы не любили.
Не знали вы, что в сонмище людском
Я был, как лошадь, загнанная в мыле,
Пришпоренная смелым ездоком.
Не знали вы,
Что я в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь, что не пойму —
Куда несет нас рок событий.
Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье.
Когда кипит морская гладь,
Корабль в плачевном состоянье.
Земля — корабль!
Но кто-то вдруг
За новой жизнью, новой славой
В прямую гущу бурь и вьюг
Ее направил величаво.
Ну кто ж из нас на палубе большой
Не падал, не блевал и не ругался?
Их мало, с опытной душой,
Кто крепким в качке оставался.
Тогда и я,
Под дикий шум,
Но зрело знающий работу,
Спустился в корабельный трюм,
Чтоб не смотреть людскую рвоту.
Тот трюм был —
Русским кабаком.
И я склонился над стаканом,
Чтоб, не страдая ни о ком,
Себя сгубить
В угаре пьяном.
Любимая!
Я мучил вас,
У вас была тоска
В глазах усталых:
Что я пред вами напоказ
Себя растрачивал в скандалах.
Но вы не знали,
Что в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь,
Что не пойму,
Куда несет нас рок событий...
Теперь года прошли.
Я в возрасте ином.
И чувствую и мыслю по-иному.
И говорю за праздничным вином:
Хвала и слава рулевому!
Сегодня я
В ударе нежных чувств.
Я вспомнил вашу грустную усталость.
И вот теперь
Я сообщить вам мчусь,
Каков я был
И что со мною сталось!
Любимая!
Сказать приятно мне:
Я избежал паденья с кручи.
Теперь в Советской стороне
Я самый яростный попутчик.
Я стал не тем,
Кем был тогда.
Не мучил бы я вас,
Как это было раньше.
За знамя вольности
И светлого труда
Готов идти хоть до Ламанша.
Простите мне...
Я знаю: вы не та —
Живете вы
С серьезным, умным мужем;
Что не нужна вам наша маета,
И сам я вам
Ни капельки не нужен.
Живите так,
Как вас ведет звезда,
Под кущей обновленной сени.
С приветствием,
Вас помнящий всегда
Знакомый ваш
1
Трубит, трубит погибельный рог!
Как же быть, как же быть теперь нам
На измызганных ляжках дорог?
Вы, любители песенных блох,
Не хотите ль пососать у мерина?
Полно кротостью мордищ праздниться,
Любо ль, не любо ль, знай бери.
Хорошо, когда сумерки дразнятся
И всыпают вам в толстые задницы
Окровавленный веник зари.
Скоро заморозь известью выбелит
Тот поселок и эти луга.
Никуда вам не скрыться от гибели,
Никуда не уйти от врага.
Вот он, вот он с железным брюхом,
Тянет к глоткам равнин пятерню,
Водит старая мельница ухом,
Навострив мукомольный нюх.
И дворовый молчальник бык,
Что весь мозг свой на телок пролил,
Вытирая о прясло язык,
Почуял беду над полем.
2
Ах, не с того ли за селом
Так плачет жалостно гармоника:
Таля-ля-ля, тили-ли-гом
Висит над белым подоконником.
И желтый ветер осенницы
Не потому ль, синь рябью тронув,
Как будто бы с коней скребницей,
Очесывает листья с кленов.
Идет, идет он, страшный вестник,
Пятой громоздкой чащи ломит.
И все сильней тоскуют песни
Под лягушиный писк в соломе.
О, электрический восход,
Ремней и труб глухая хватка,
Се изб древенчатый живот
Трясет стальная лихорадка!
3
Видели ли вы,
Как бежит по степям,
В туманах озерных кроясь,
Железной ноздрей храпя,
На лапах чугунных поезд?
А за ним
По большой траве,
Как на празднике отчаянных гонок,
Тонкие ноги закидывая к голове,
Скачет красногривый жеребенок?
Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?
Неужель он не знает, что в полях бессиянных
Той поры не вернет его бег,
Когда пару красивых степных россиянок
Отдавал за коня печенег?
По-иному судьба на торгах перекрасила
Наш разбуженный скрежетом плес,
И за тысчи пудов конской кожи и мяса
Покупают теперь паровоз.
4
Черт бы взял тебя, скверный гость!
Наша песня с тобой не сживется.
Жаль, что в детстве тебя не пришлось
Утопить, как ведро в колодце.
Хорошо им стоять и смотреть,
Красить рты в жестяных поцелуях, -
Только мне, как псаломщику, петь
Над родимой страной аллилуйя.
Оттого-то в сентябрьскую склень
На сухой и холодный суглинок,
Головой размозжась о плетень,
Облилась кровью ягод рябина.
Оттого-то вросла тужиль
В переборы тальянки звонкой.
И соломой пропахший мужик
Захлебнулся лихой самогонкой.
<1920>
>>570977
Бля началось
Милицанер всегда со мной.
Ну да, или так. Потому что в России никогда не было своей элиты и своих национальных интересов.
«Государство расположилось в России, как оккупационная армия. Мы не ощущаем государство частью себя, частью общества. Государство и общество ведут войну. Государство карательную, а общество партизанскую».
А. И. Герцен
И немного поэзии на эту тему
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него - то малина
И широкая грудь осетина.
О. Мандельштам
Георг Тракль
СЕМИГЛАСИЕ СМЕРТИ
Синий сумрак весны; от сосущих деревьев исходит
тёмное - в вечер и гибель,
внемля нежным плачам дрозда.
Безмолвная ночь - синий зверь
опускается тихо на холм.
Цветущая ветка яблони машет на влажном ветру.
Серебряно рассыпается неразрывное
из ночного зренья; падучие звёзды;
нежная песнь детства.
Сновидец спускается к чёрному лесу,
и в лощине синий ручей шелестит,
чтобы вскинул пришелец бледные веки,
запорошённые снегом ночным.
И гонит луна красного зверя прочь
из своей пещеры;
и он умирает в всхлипах тёмного плача женщин.
Лучистый, тянет руки к своей звезде
белый пришелец;
молча покойник покидает пустынный дом.
О, истлевший человек; остов
из холодных металлов,
ночь и ужас подводных лесов,
испепелённая ярость зверя;
безветрие души - тень.
На чёрном челне он плывёт вниз по мерцанью реки,
полной пурпурных звёзд, и тихо
склоняется зазеленевшая ветка над ним,
серебристого облачка мак.
Недурное исполнение
Пауль Целан
Фуга Смерти
Черная влага истоков мы пьем ее на ночь
мы пьем ее в полдень и утром мы пьем ее ночью
мы пьем ее пьем
мы в небе могилу копаем там нет тесноты
В доме живет человек он змей приручает он пишет
он пишет в Германию письма
волос твоих золото Гретхен
он пишет спускается вниз загораются звезды
он псов созывает свистком
свистком созывает жидов копайте могилу в земле
кричит нам сыграйте спляшите
Черная влага истоков мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя утром и в полдень мы пьем тебя на ночь мы пьем тебя пьем
В доме живет человек он змей приручает он пишет
он пишет в Германию письма
волос твоих золото Гретхен
Волос твоих пепел Рахиль
мы в небе копаем могилу там нет тесноты
Он рявкает ройте поглубже лентяи
живее сыграйте и спойте
он гладит рукой пистолет глаза у него голубые
поглубже лопату живее сыграйте веселенький марш
Черная влага истоков мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя в полдень и утром
мы пьем тебя на ночь мы пьем тебя пьем
в доме живет человек волос твоих золото Гретхен
волос твоих пепел Рахиль он змей приручает
Кричит понежнее про смерть
а смерть это старый немецкий маэстро
кричит скрипачи попечальней
и ввысь воспаряйте смелей
там в небе могилы готовы там нет тесноты
Черная влага истоков мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя смерть
это старый немецкий маэстро
мы пьем тебя на ночь и утром мы пьем тебя пьем
смерть это старый немецкий маэстро
глаза голубые небес
он пулей тебя настигает без промаха бьет
в доме живет человек волос твоих золото Гретхен
он свору спускает на нас
он дарит нам в небе могилу
он змей приручает мечтая
а смерть это старый немецкий маэстро
волос твоих золото Гретхен
волос твоих пепел Рахиль
1
В мирах любви неверные кометы,
Сквозь горних сфер мерцающий стожар -
Клубы огня, мятущийся пожар,
Вселенских бурь блуждающие светы
Мы вдаль несем... Пусть темные планеты
В нас видят меч грозящих миру кар,-
Мы правим путь свой к солнцу, как Икар,
Плащом ветров и пламенем одеты.
Но - странные,- его коснувшись, прочь
Стремим свой бег: от солнца снова в ночь -
Вдаль, по путям парабол безвозвратных...
Слепой мятеж наш дерзкий дух стремит
В багровой тьме закатов незакатных...
Закрыт нам путь проверенных орбит!
2
Закрыт нам путь проверенных орбит,
Нарушен лад молитвенного строя...
Земным богам земные храмы строя,
Нас жрец земли земле не причастит.
Безумьем снов скитальный дух повит.
Как пчелы мы, отставшие от роя!..
Мы беглецы, и сзади наша Троя,
И зарево наш парус багрянит.
Дыханьем бурь таинственно влекомы,
По свиткам троп, по росстаням дорог
Стремимся мы. Суров наш путь и строг.
И пусть кругом грохочут глухо громы,
Пусть веет вихрь сомнений и обид,-
Явь наших снов земля не истребит!
3
Явь наших снов земля не истребит:
В парче лучей истают тихо зори,
Журчанье утр сольется в дневном хоре,
Ущербный серп истлеет и сгорит,
Седая рябь в алмазы раздробит
Снопы лучей, рассыпанные в море,
Но тех ночей, разверстых на Фаворе,
Блеск близких Солнц в душе не победит.
Нас не слепят полдневные экстазы
Земных пустынь, ни жидкие топазы,
Ни токи смол, ни золото лучей.
Мы шелком лун, как ризами, одеты,
Нам ведом день немеркнущих ночей,-
Полночных Солнц к себе нас манят светы.
4
Полночных Солнц к себе нас манят светы...
В колодцах труб пытливый тонет взгляд.
Алмазный бег вселенные стремят:
Системы звезд, туманности, планеты,
От Альфы Пса до Веги и от Беты
Медведицы до трепетных Плеяд -
Они простор небесный бороздят,
Творя во тьме свершенья и обеты.
О, пыль миров! О, рой священных пчел!
Я исследил, измерил, взвесил, счел,
Дал имена, составил карты, сметы...
Но ужас звезд от знанья не потух.
Мы помним все: наш древний, темный дух,
Ах, не крещен в глубоких водах Леты!
5
Ах, не крещен в глубоких водах Леты
Наш звездный дух забвением ночей!
Он не испил от Орковых ключей,
Он не принес подземные обеты.
Не замкнут круг. Заклятья недопеты...
Когда для всех сапфирами лучей
Сияет день, журчит в полях ручей,-
Для нас во мгле слепые бродят светы,
Шуршит тростник, мерцает тьма болот,
Напрасный ветр свивает и несет
Осенний рой теней Персефонеи,
Печальный взор вперяет в ночь Пелид...
Но он еще тоскливей и грустнее,
Наш горький дух... И память нас томит.
6
Наш горький дух... (И память нас томит...)
Наш горький дух пророс из тьмы, как травы,
В нем навий яд, могильные отравы.
В нем время спит, как в недрах пирамид.
Но ни порфир, ни мрамор, ни гранит
Не создадут незыблемой оправы
Для роковой, пролитой в вечность лавы,
Что в нас свой ток невидимо струит.
Гробницы Солнц! Миров погибших Урна!
И труп Луны и мертвый лик Сатурна -
Запомнит мозг и сердце затаит:
В крушеньях звезд рождалась жизнь и крепла,
Но дух устал от свеянного пепла,-
В нас тлеет боль внежизненных обид!
7
В нас тлеет боль внежизненных обид,
Томит печаль и глухо точит пламя,
И всех скорбей развернутое знамя
В ветрах тоски уныло шелестит.
Но пусть огонь и жалит и язвит
Певучий дух, задушенный телами,-
Лаокоон, опутанный узлами
Горючих змей, напрягся... и молчит.
И никогда - ни счастье этой боли,
Ни гордость уз, ни радости неволи,
Ни наш экстаз безвыходной тюрьмы
Не отдадим за все забвенья Леты!
Грааль скорбей несем по миру мы -
Изгнанники, скитальцы и поэты!
8
Изгнанники, скитальцы и поэты -
Кто жаждал быть, но стать ничем не смог...
У птиц - гнездо, у зверя - темный лог,
А посох - нам и нищенства заветы.
Долг не свершен, не сдержаны обеты,
Не пройден путь, и жребий нас обрек
Мечтам всех троп, сомненьям всех дорог...
Расплескан мед, и песни не допеты.
О, в срывах воль найти, познать себя
И, горький стыд смиренно возлюбя,
Припасть к земле, искать в пустыне воду,
К чужим шатрам идти просить свой хлеб,
Подобным стать бродячему рапсоду -
Тому, кто зряч, но светом дня ослеп.
9
Тому, кто зряч, но светом дня ослеп,-
Смысл голосов, звук слов, событий звенья,
И запах тел, и шорохи растенья -
Весь тайный строй сплетений, швов и скреп
Раскрыт во тьме. Податель света - Феб
Дает слепцам глубинные прозренья.
Скрыт в яслях бог. Пещера заточенья
Превращена в Рождественский Вертеп.
Праматерь ночь, лелея в темном чреве
Скупым Отцом ей возвращенный плод,
Свои дары избраннику несет -
Тому, кто в тьму был Солнцем ввергнут в гневе,
Кто стал слепым игралищем судеб,
Тому, кто жив и брошен в темный склеп.
10
Тому, кто жив и брошен в темный склеп,
Видны края расписанной гробницы:
И Солнца челн, богов подземных лица,
И строй земли: в полях маис и хлеб,
Быки идут, жнет серп, бьет колос цеп,
В реке плоты, спит зверь, вьют гнезда птицы,-
Так видит он из складок плащаницы
И смену дней, и ход людских судеб.
Без радости, без слез, без сожаленья
Следить людей непрасные волненья,
Без темных дум, без мысли "почему?",
Вне бытия, вне воли, вне желанья,
Вкусив покой, неведомый тому,
Кому земля - священный край изгнанья.
11
Кому земля - священный край изгнанья,
Того простор полей не веселит,
Но каждый шаг, но каждый миг таит
Иных миров в себе напоминанья.
В душе встают неясные мерцанья,
Как будто он на камнях древних плит
Хотел прочесть священный алфавит
И позабыл понятий начертанья.
И бродит он в пыли земных дорог -
Отступник жрец, себя забывший бог,
Следя в вещах знакомые узоры.
Он тот, кому погибель не дана,
Кто, встретив смерть, в смущенье клонит взоры,
Кто видит сны и помнит имена.
12
Кто видит сны и помнит имена,
Кто слышит трав прерывистые речи,
Кому ясны идущих дней предтечи,
Кому поет влюбленная волна;
Тот, чья душа землей убелена,
Кто бремя дум, как плащ, принял за плечи,
Кто возжигал мистические свечи,
Кого влекла Изиды пелена.
Кто не пошел искать земной услады
Ни в плясках жриц, ни в оргиях менад,
Кто в чашу нег не выжал виноград,
Кто, как Орфей, нарушив все преграды,
Все ж не извел родную тень со дна,-
Тому в любви не радость встреч дана.
13
Тому в любви не радость встреч дана,
Кто в страсти ждал не сладкого забвенья,
Кто в ласках тел не видел утоленья,
Кто не испил смертельного вина.
Страшится он принять на рамена
Ярмо надежд и тяжкий груз свершенья,
Не хочет уз и рвет живые звенья,
Которыми связует нас Луна.
Своей тоски - навеки одинокой,
Как зыбь морей пустынной и широкой,-
Он не отдаст. Кто оцет жаждал - тот
И в самый миг последнего страданья
Не мирный путь блаженства изберет,
А темные восторги расставанья.
14
А темные восторги расставанья,
А пепел грез и боль свиданий - нам.
Нам не ступать по синим лунным льнам,
Нам не хранить стыдливого молчанья.
Мы шепчем всем ненужные признанья,
От милых рук бежим к обманным снам,
Не видим лиц и верим именам,
Томясь в путях напрасного скитанья.
Со всех сторон из мглы глядят на нас
Зрачки чужих, всегда враждебных глаз.
Ни светом звезд, ни солнцем не согреты,
Стремим свой путь в пространствах вечной тьмы,
В себе несем свое изгнанье мы -
В мирах любви неверные кометы!
15
В мирах любви,- неверные кометы,-
Закрыт нам путь проверенных орбит!
Явь наших снов земля не исстребит,-
Полночных Солнц к себе нас манят светы.
Ах, не крещен в глубоких водах Леты
Наш горький дух, и память нас томит.
В нас тлеет боль внежизненных обид -
Изгнанники, скитальцы и поэты!
Тому, кто зряч, но светом дня ослеп,
Тому, кто жив и брошен в темный склеп,
Кому земля - священный край изгнанья,
Кто видит сны и помнит имена,-
Тому в любви не радость встреч дана,
А темные восторги расставанья!
М. Волошин
Лунная мгла мне мила,
Не серебро и не белые платы:
Сладко глядеть в зеркала
Смутной Гекаты.
Видеть весь дол я могу
В пепельном зареве томной лампады.
Мнится: на каждом лугу —
В кладезях клады...
Лунную тусклость люблю:
В ней невозможное стало возможным.
Очерки все уловлю
В свете тревожном,—
Но не узнаю вещей,
Словно мерцают в них тайные руды,
Словно с нетленных мощей
Подняты спуды.
Снято, чем солнечный глаз
Их облачал многоцветно и слепо.
Тлеет душа, как алмаз
В сумраке склепа.
Вижу, как злато горит
Грудой огня в замурованном своде;
Знаю, что ключ говорит
Горной породе...
Бледный затеплив ночник,
Зеркалом черным глухого агата
Так вызывает двойник
Мира — Геката.
Вяч. Иванов
СВ остается наиболее актуальным для России творчески периодом, чтобы иметь культурный статус "классики", сохраняя при этом относительную живость языка и понятную (в большей или меньшей степени) проблематику. Золотой век всем надоел еще в школе, а всё, что следует после Серебрянного, слишком дезорганизованно в глазах неспециалиста, не за кого зацепиться, кроме пары совсем популярных фигур. Это не Европа, где современную поэтическую традицию можно проследить до XV века (Вийон во Франции), а в некоторых странах - еще дальше. А в России допушкинское говно интересно только специалистам. Даже вроде бы современный XVIII век никто не читает.
Вот современные читатели поэзии и продолжают носиться с Брюсовыми, Есениными, Гумилевыми, Блоками, Ахматовыми, Мандельштамами, Белыми и прочими.
А я вот заучил и тянкам принципиально не читаю (хотя интонация у меня ого-го), ибо так получается слишком просто, поэтому мне все сложно и сижу я в лиственниках. Пару раз, правда, читал им отрывок Ходасевича про "нельзя же силком девчонку тащить на кровать, ей нужно сначала стихи почитать, потом угостить вином", но они обижались и после этого мы с ними только случайно пересекались на улице, смущенно отводя друг от друга взгляды.
Лол. Ты бы им еще Гинзберга зачитал. Ухаживания в стиле гуру пикапа:
дай мне поцеловать твое лицо, полизать твою шею
дотронуться до твоих губ, языком пощекотать кончик языка
нос к носу, тихие вопросы
когда-нибудь спал раньше с мужчиной?
рукой гладя твою спину медленно опускаясь к влажным волосам между ягодицами к мягкому отверстию
глаза в глаза затуманенные, слезы натягиваются от напряжения -
Ну давай, мальчик, запусти пальцы в мои волосы
Дерни мою бороду, поцелуй мои веки, засунь язык мне в ухо, слегка прикоснись губами ко лбу
- встретил тебя на улице ты нес мой сверток -
Положи свою руку вниз мне на ноги
проверь там ли он, ствол х@я нежный
горячий в твоей округлой ладони, мягкий палец на залупе -
Давай давай целуй меня взасос, влажный язык, глаза открыты -
животное в зоопарке смотрит из клетки своего черепа - ты
улыбаешься, я здесь как и ты, рукой исследуя твой живот
от соска вниз по ровной коже ребер минуя вены живота, по мышце к шелковисто-глянцевому паху
через длинный х#й вниз по правой ляжке
вверх по ровной дороге стены мускул опять к соску -
Давай сползи по мне вниз своей глоткой
заглатывая мой ствол до основания языка
вот это мощный отсос -
Я сделаю то же, мягкая кожа твоего упругого х$я, буду лизать твою задницу -
Давай-давай, раздвинь, раскинь ноги вот эту подушку
под ягодицы
Давай возьми это вот вазелин стоячий х%й вот
твоя жопа маячит в воздухе - вот
горячий х&й в твое мягкоротое отверстие - лишь расслабься и впусти его в себя -
Да лишь расслабься эй Карлос впусти меня в себя, я люблю тебя, а зачем же ты тогда сюда приперся если не для этого поцелуя
руки вокруг моей шеи рот раскрыт твои глаза смотрящие вверх, эти твердые медленные толчки
эта мягкость этот расслабленный сладкий вздох.
Это можно и тяночкам
Солнце и плоть
I
Источник нежности и жизни, Солнце властно
Льет жаркую любовь на грудь земли прекрасной;
И, лежа на лугу, вы чувствуете вновь,
Что расцвела земля и что бурлит в ней кровь,
Что дышит грудь ее, когда вы к ней прильнете;
Она, как женщина, сотворена из плоти,
Как бог, полна любви; и соками полна,
Таит кишение зародышей она.
Все зреет, все растет!
Венера! Юность мира!
Я Сожаленья полн о временах Кибелы,
Что больше фавнов нет, похожих на зверей,
Богов, которые грызут кору ветвей
И белокурых нимф целуют среди лилий.
Я сожаленья полн, что минул век сатира,
Под взглядом радостного Пана соки всей
Вселенной - воды рек, кронь листьев и корней;
Когда дрожала под стопой его козлиной
Земля зеленая и лился над долиной
Из сладостной его цевницы гимн любви.
Прислушивался Пан и слышал, как вдали
Его призыву вся Природа отвечала,
И роща на ветвях поющих птиц качала,
Земля баюкала людей, и всем зверям
Любовь, всесильный бог, свой открывала храм.
Я сожаленья полн о днях, когда бурлили
Которая неслась на колеснице белой,
Сверкая красотой средь блеска городов;
Жизнь вечная лилась из двух ее сосцов,
Струями чистыми пространство наполняя;
К ее святой груди блаженно припадая,
Был счастлив Человек, и так как сильным был,
Он целомудрие и доброту хранил.
О горе! Он теперь твердит: "Мне все известно".
А сам и слеп и глух. Исчезли повсеместно
Все боги. Нет богов. Стал Человек царем,
Стал богом. Но любовь уже угасла в нем.
О, если бы опять к твоим сосцам посмел он
Припасть, о мать богов и всех людей, Кибела!
О, если б не забыл Астарту навсегда,
Богиню, что могла в минувшие года
Из волн возникнуть вдруг, окутанная пеной,
Сверкая красотой, извечной и нетленной,
И черных глаз ее победоносный взор
Будил в душе любовь, а в роще - птичий хор.
II
Я верю лишь в тебя, морская Афродита,
Божественная мать! О, наша жизнь разбита
С тех пор, как бог другой нас к своему кресту
Смог привязать. Но я... я лишь Венеру чту.
Уродлив Человек, и дни его печальны,
Одежду носит он, поскольку изначальной
Лишился чистоты. Себя он запятнал,
И рабству грязному одеть оковы дал
На гордое свое, божественное тело.
На тьму грядущую взирая оробело,
Он хочет одного: и после смерти жить...
А та, в которую всю чистоту вложить
Стремились мы, чтоб в ней плоть наша стала свята,
Та, что смогла наш дух, смятением объятый,
Любовью озарить, чтоб из земной тюрьмы
Однажды вознеслись к сиянью света мы, -
Отвыкла Женщина быть куртизанкой даже!
"Какой печальный фарс!" - с усмешкой горькой скажет
Мир, помнящий богинь святые имена...
III
О если бы вернуть былые времена!
Да! Кончен человек! Им сыграны все роли!
Но, идолов разбив при свете дня и воли,
Отвергнув всех богов, он оживет опять.
Сын неба, будет он секреты постигать
Небес и мудрости, проникнет в их глубины,
И бог, что в нем живет под слоем плотской глины,
Ввысь устремится, ввысь, пожаром озарен!
Когда увидишь ты, что иго сбросил он
И в небеса проник, и страха в нем - ни тени,
Даруешь ты ему святое Искупленье!
Великолепная, из глубины морей
Возникнешь ты, сверкнув улыбкою своей;
И бесконечную любовь даруя миру,
Ты трепетать его заставишь, словно лиру,
Когда твой поцелуй, дрожа, нарушит тишь.
Как жаждет мир любви! Ты жажду утолишь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И гордо Человек главу поднимает снова!
Луч древней красоты, вдруг разорвав оковы,
Храм плоти озарит и в трепет приведет
В нем бога спящего... Очнувшись от невзгод,
Счастливый Человек все знать и видеть хочет.
Мысль, словно резвый конь, что был во власти ночи,
Освободясь от пут, бросается вперед,
Мысль, став свободною, на все ответ найдет.
Зачем и почему пространство бесконечно,
И звезды - как песок, и Путь сверкает Млечный?
И если ввысь лететь все время - что тогда?
И гонит ли Пастух огромные стада
Миров, блуждающих средь ужасов пространства?
И все эти миры хранят ли постоянство
В их отклике на звук извечных голосов?
А смертный Человек? Что видеть он готов?
И голос разума - не просто ль плод мечтанья?
Коль жизнь так коротка, откуда в мирозданье
Явился Человек? Не погрузится ль он
В глубокий Океан, где будет окружен
Зародышами, эмбрионами, ростками?
И в том горниле, где всегда бушует пламя,
Не воскресит ли вновь его Природа-Мать,
Чтоб в травах и цветах ему произрастать?
Нет, знать нам не дано! Химеры и незнанье
Отягощают нас. Глядя на мирозданье,
Нам бесконечности не довелось постичь.
Над нами вознесло Сомнение свой бич,
Оно нас бьет крылом, кружа зловещей птицей,
И вечно горизонт бежит и хочет скрыться.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Открыты небеса! И тайны все мертвы
Пред тем, кто не склонил покорно головы!
Стоит он, окружен сверканием Природы,
И песнь поет... Леса поют, струятся воды,
Чей радостный напев приветствует восход...
То Искупление! Любовь, любовь грядет!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
IV
О, плоти торжество! О, праздник идеальный!
О, шествие любви дорогой триумфальной!
Склонив к своим ногам героев и богов,
Они, несущие из белых роз покров,
Малютки Эросы и Каллипига с ними,
Коснутся женщин вдруг коленями своими...
О Ариадна, чьи рыдания слышны
На тихом берегу, когда из-за волны
Мелькает вдалеке Тезея парус белый!
О девушка-дитя, не плачь! Взгляни, как смело
Вакх с колесницею своею золотой,
Влекомой тиграми, что похотью слепой
Объяты, рыжими пантерами влекомой,
Несется вдоль реки, дорогой незнакомой...
Европу голую Зевс, превратясь в быка,
Качает, как дитя, и белая рука
За шею трепетную бога обнимает;
Он, среди волн плывя, на деву обращает
Свой помутневший взор; к теплу его чела
Льнет девичье лицо; ей очи застит мгла,
Когда сливаются их губы в поцелуе;
И пеной золотой вокруг сверкают струи...
Средь пышных лотосов, скользя по лону вод,
Влюбленный Лебедь вдаль задумчиво плывет
И белизной крыла объемлет Леду страстно...
Киприда шествует, немыслимо прекрасна;
И, стан свой изогнув, она в который раз
Не прячет грудь свою от посторонних глаз,
Ни золотистый пух под чревом белоснежным...
Геракл на мощный торс движением небрежным
Накинул шкуру льва и грозный вид обрел,
А над его челом сверкает ореол...
Луною летнею озарена Дриада;
Она обнажена, волос ее прохлада
На плечи падает тяжелою волной;
Погружена в мечты, на небосвод немой
С поляны сумрачной она глядит устало...
Селена белая роняет покрывало
К ногам прекрасного Эндимиона вдруг
И льнет к его устам, скрывая свой испуг...
Вдали ручей поет, и плачет, и рыдает;
То Нимфа нежная печально вспоминает
О юноше, чья жизнь волной унесена...
Любовным ветром ночь отторгнута от сна,
И в рощах и лесах священных, где объяты
Деревья ужасом, где все покровы сняты
И мрамор дал приют пугливым снегирям, -
Внимают боги Человеку и мирам.
Май 1870
Аутентичный футуризм - это чисто итальянское явление. Русский футуризм - это нонсенс и оксюморон, также как и американский. Футуризм мог появиться только в стране с очень древней и очень богатой культурной традицией. Тут согласен.
>>571076
Ну и в общем-то да. Авангард в искусстве - это европейская тема. Все эти экспрессионизмы, кубизмы и т д - где они возникли? Не в Индии и не в Китае, а в Европе. Российские авторы только продолжили дело европейских творцов, по своему осмысливая достижения предшественников.
Ну и потом российский "Серебряный век" это часть общеевропейского явления fin de ciecle, эпохи декаданса и всего такого.
Российская культура развивается тогда, когда она существует неразрывно с европейской. А вот когда начинается изоляция от Европы - тогда наступает деградация и крах.
>Аутентичный футуризм - это чисто итальянское явление. Русский футуризм - это нонсенс и оксюморон, также как и американский. Футуризм мог появиться только в стране с очень древней и очень богатой культурной традицией. Тут согласен.
Русских футуристов футуристами называли не сами русские футуристы, а литературная критика. Это явление существовало бы и без манифеста Маринетти.
Это они и без меня знают, я лучше вон Гинзберга заучу.
>>571078
Я точно на все сто процентов знаю, что стоит мне почитать девочке стихи того же Блока или Есенина, Бродского или кого там еще девочкам читать надо, они сразу же откроют передо мной ворота плотских утех и не закроют уже никогда, потому что, пусть я сухощав, немного всрат, но с иного угла я безумно красив, особенно когда начинаю вслух начитывать "За гремучую доблесть грядущих веков, за высокое племя людей", но никто это и не слышал, кроме меня, потому никто меня и не любит, кроме, собственно, меня самого. А так бы все любили, но не буду я на всех растрачивать свой дар, ведь я люблю только себя, а значит и читаю стихи только себе, врубаешься?
>но с иного угла я безумно красив, особенно когда начинаю вслух начитывать "За гремучую доблесть грядущих веков, за высокое племя людей"
Красив разве что для себя самого. А на самом деле со своим подкатом выглядишь нелепо. "но они обижались и после этого мы с ними только случайно пересекались на улице, смущенно отводя друг от друга взгляды."
>Рембо надо кунчикам читать :З
Безусловно!
ВЕНЕРА АНАДИОМЕНА
Из ржавой ванны, как из гроба жестяного,
Неторопливо появляется сперва
Вся напомаженная густо и ни слова
Не говорящая дурная голова.
И шея жирная за нею вслед, лопатки
Торчащие, затем короткая спина,
Ввысь устремившаяся бедер крутизна
И сало, чьи пласты образовали складки.
Чуть красноват хребет. Ужасную печать
На всем увидишь ты; начнешь и замечать
То, что под лупою лишь видеть можно ясно:
«Венера» выколото тушью на крестце...
Все тело движется, являя круп в конце,
Где язва ануса чудовищно прекрасна.
Гласные
перевод Николая Гумилёва
А — черно, бело — Е, У — зелено, О — сине,
И — красно… Я хочу открыть рождение гласных.
А — траурный корсет под стаей мух ужасных,
Роящихся вокруг как в падали иль в тине,
Мир мрака; Е — покой тумана над пустыней,
Дрожание цветов, взлет ледников опасных.
И — пурпур, сгустком кровь, улыбка губ прекрасных
В их ярости иль в их безумье пред святыней.
У — дивные круги морей зеленоватых,
Луг, пестрый от зверья, покой морщин, измятых
Алхимией на лбах задумчивых людей.
О — звона медного глухое окончанье,
Кометой, ангелом пронзенное молчанье,
Омега, луч Ее сиреневых очей.
перевод Евгения Головина
А - тьма, Е - белизна, И - пурпур, У - зелёный
О - синий. Тайное рожденье каждой гласной:
А - черный бархат мух - божественно прекрасно
Они над падалью гудят неутолённо.
Зловещая вода безвыходной лагуны.
Е - тайна глетчеров и белых королей.
И - пурпур, кровь плевка. Презрительные губы
В багряном бешенстве алеют веселей.
У - дивный океан зеленоватых прерий.
Весна алхимии. Морщины недоверий
На лбу искателей загадочных вещей.
О - резкий звук трубы и синий запах снега.
Молчанье звездных пропастей. Омега,
О - фиолетовый расцвет Ее очей.
Вы помните ли то, что видели мы летом?
Мой ангел, помните ли вы
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
Среди рыжеющей травы?
Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной,
Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,
Зловонный выделяя гной.
И солнце эту гниль палило с небосвода,
Чтобы останки сжечь дотла,
Чтоб слитое в одном великая Природа
Разъединенным приняла.
И в небо щерились уже куски скелета,
Большим подобные цветам.
От смрада на лугу, в душистом зное лета,
Едва не стало дурно вам.
Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи
Над мерзкой грудою вились,
И черви ползали и копошились в брюхе,
Как черная густая слизь.
Все это двигалось, вздымалось и блестело,
Как будто, вдруг оживлено,
Росло и множилось чудовищное тело,
Дыханья смутного полно.
И этот мир струил таинственные звуки,
Как ветер, как бегущий вал,
Как будто сеятель, подъемля плавно руки,
Над нивой зерна развевал.
То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,
Как первый очерк, как пятно,
Где взор художника провидит стан богини,
Готовый лечь на полотно.
Из-за куста на нас, худая, вся в коросте,
Косила сука злой зрачок,
И выжидала миг, чтоб отхватить от кости
И лакомый сожрать кусок.
Но вспомните: и вы, заразу источая,
Вы трупом ляжете гнилым,
Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,
Вы, лучезарный серафим.
И вас, красавица, и вас коснется тленье,
И вы сгниете до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.
Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты - навеки сберегу я
И форму, и бессмертный строй.
Шарль Бодлер
Читаю, вот только что новый номер "Воздуха" в пункте выдачи забрал.
Забыл уже про этот тред. Сори за некропостинг.
Ну, например, "Элегию" Введенского как-то выучил. У Тинякова помню стихотворение, которое начинается примерно так: "Настал июль, ебутся пчелы...". У Хармса - стихотворение про дворника.
"Лилит" Набокова. "Гипер-пэон" за авторством Даниила Андреева. И еще всякое...
Если честно, то нет. В школе заставляли читать на литре. Дома больше люблю посидеть за романом или фантастикой, можно ужасы, а поэзию оставляю для школьной программы)
Саша Бакулин, он же Babangida, очень местами поэтичен, этакий люмпен-пролетариат, а для кого-то ещё один ебучий репероксам он о себе такого мнения. Есть сегодня, конечно, и чистые поэты, не реперы, но они дрочат форму и совсем её задрочили, где-то был тред, а может уже утонул.
-я_другой_и_мимо
Hello, darkness, my old friend
I've come to talk with you again
Because a vision softly creeping
Left its seeds while I was sleeping
And the vision that was planted in my brain
Still remains
Within the sound of silence
In restless dreams I walked alone
Narrow streets of cobblestone
'Neath the halo of a streetlamp
I turned my collar to the cold and damp
When my eyes were stabbed by the flash of a neon light
That split the night
And touched the sound of silence
And in the naked light I saw
Ten thousand people, maybe more
People talking without speaking
People hearing without listening
People writing songs that voices never share
No one dared
Disturb the sound of silence
"Fools," said I, "You do not know
Silence like a cancer grows
Hear my words that I might teach you
Take my arms that I might reach you."
But my words like silent raindrops fell
And echoed in the wells of silence
And the people bowed and prayed
To the neon god they made
And the sign flashed out its warning
In the words that it was forming
And the sign said, "The words of the prophets
Are written on the subway walls
And tenement halls
And whispered in the sounds of silence."
Очень глублкий и метафоричный текст. Правда оригиналу не хватает экспрессии, чтобы прям до костей пробрало, но Disturbed это исправили: https://youtube.com/watch?v=u9Dg-g7t2l4
...хотя конечно чисто формально. Когда мы называем поэзией творчество Рембо, и когда называем поэзией творчество Фараона - мы не ошибаемся. Но эти слова несут совсем разный смысл. По отношению к Рембо в этом слове есть что то больше, чем "особый способ организации речи".
Их двух только ли художественность отличает, или что то еще? Предлагаю вам подумать, а я спать пойду.
Рембо вундеркинд от мира поэзии, так же как Моцарт вундеркинд из мира музыки. Он разработал тему эстетики безобразного, начатую Бодлером. Он создал крутой биографический миф, который с определённых литературоведческих позиций дополняет корпус его текстов. Он оставил разбитым сердце Верлена. О нем написал целую книгу Генри Миллер. Он сумел найти в поэзии новый язык для описания чувств на границе реального и ирреального, испытывал пределы выразительности имеющихся у него художественных средств. Он прошёл реальную стилистическую эволюцию за нереально короткий срок. Он испытывал пределы поэтичного в прозе и создал два отличных друг от друга произведения - Озарения и Одно Лето в Аду. Конечно общие паттерны его лирики до известной степени просты, как никак сказывался возраст. Паттерны заключается в схеме - очарование миром, а потом бесконечная фрустрация. Наиболее характерно это видно в Пьяном Корабле. В целом, конечно, его поэзия не стремится к реализму, он создаёт миры, в которых каким-то неведомым образом прослеживаются человеческие чувства и эмоции. Рембо - поэт гримасы. Он не способен на вдумчивый психологический портрет в духе Репина - люди, по сути, никогда его сильно и не занимали, он быстро уставал от социальных условностей. Но вот по какой масти он безусловный мастер - по части создания выразительных гримас, в которых сочетается человеческое с нечеловеческим. Если тебя заинтересовала такая кунсткамера, то добро пожаловать в его мир.
вот например, хорошая
Ястреб хищный, что добычу на свободу отпускает, и как дар небесный голод он смиренно обретает; капитан, приказ отдавший за борт выбросить все грузы, — тем свое спасая судно; злой разбойник, что покончил с промыслом своим жестоким, убегает прочь от счастья или же от смерти лютой; летчик шара-монгольфьера, что канат перерубает, улетает, на прощанье, мол, не поминайте лихом, шляпой с тульею широкой машет из корзины шара всем, кто там, внизу, остался. Все они одно твердят мне: приглядись к своей голубке.
Может вмиг оборотиться львицей, курицей, свинъею, обезьяной, кобылицей.
Тот, кто в час недобрый вены вскрыл себе в лохани банной, с кровью злобу выпуская; тот, кто в полном отупенье, утром, в мыле, бреясь в ванной, бритвой горло перерезал, убегая от проклятья — там, за дверью, дожидался завтрак сытный и горячий, только он опять отравлен ежедневным ритуалом бесконечных серых будней; те, кто так или иначе — кто любовью, кто досадой, кто неистовою злобой — предают друг друга смерти; те, кто от людей уходят, прячась в царствии безумья. Все они твердят с усмешкой странной, горькой и блудливой: приглядись к своей голубке.
Может вмиг оборотиться львицей, курицей, свинъею, обезьяной, кобылицей.
Ты вглядись в нее с вершины, с самой маковки высокой, страсти жаркой, страсти сильной, хладнокровно разбираясь с мешаниной, кутерьмою всех ее поступков странных, посылай ее ты к черту без сомненья и печали. Ты вглядись в нее сурово, долг свой тяжкий исполняя, и тогда вольешься в стадо, будешь хрюкать, рылом пестрым и клыками пасти смрадной тыкаться во что попало, скоро-скоро, очень скоро ветчиной благоуханной или нежной бужениной станет задница твоя. Повара ее отмоют и торжественно, с почетом, насадив ее на вертел, в печку жаркую воткнут. И тогда она, немедля, станет пищею подонков, острословов, идиотов, негодяев всех мастей.
Может вмиг оборотиться львицей, курицей, свиньею, обезьяной, кобылицей.
Посылка. О любовь моя, сегодня все владельцы лавок рыбных и мясных деликатесов, перья взяв, меня заносят в список твой гнилых товаров, тухлых, плесенью покрытых, залежалых и осклизлых. Бултыхаясь в океане средь морских червей и гадов, синеву небес далеких грязью слез своих горючих я изгадил и испачкал, запятнал и обмарал.
Ты уже оборотилась львицей, курицей, свинъею, обезьяной, кобылицей.
Вряд ли. Всё-таки на полотнах Босха многое происходит, там поэмы должны быть иного размера. Если только фрагменты картин брать.
>>572336
Ну у Элиота есть стихотворение "Портрет дамы". У Самойлова есть "Королева Анна". Но может, как это обычно бывает в поэзии, авторы стихов больше говорят о себе, чем об объекте повествования. Если нужен тонкий психологизм, то, безусловно, проза незаменима. Но я не могу не восхищаться такими шедеврами как "Мне жалко, что теперь зима" Мандельштама. Не представляю такого лёгкого описания в прозе, сама поэтическая форма стихотворения окрыляет описание той дамы, которую автор представляет такой ветреной и такой воздушной. Форма рифмуется с содержанием.
http://www.litkarta.ru/projects/vozdukh/issues/2006-1/kuzmin/
"Права на существование заслуживают стихи, предлагающие читателю некоторое новое знание и понимание о мире вокруг человека и о мире внутри человека".
Я пускаю пыль в глаза просто. Считаю, что у любого более или менее признанного в литературоведческой среде автора имеется что сказать читателю. А дальше вопрос темперамента. Кому-то нужно, чтобы громыхало, как у Маяковского, кому-то больше нравится исповедальность Гандлевского, ну для меня лично важно не мыслить штампами уровня "этот автор говно, а этот топ", потому что в какой-то условной социальной группе сложилось такое мнение.
А мой условный топ любимых стихов - Грифельная Ода Мандельштама, Шаги Командора Блока, Пьяный Корабль Рембо в переводе Самойлова, Плавание Бодлера в переводе Цветаевой, Зона Аполлинера в переводе Кудинова, Слеза Рембо в переводе Яснова, Искусство Поэзии Верлена в переводе Брюсова, Сцена из Фауста Пушкина, Драный Шик Корбьера в переводе Е. Кассировой, Песнь Колонн Валери в переводе Кокотова, Непрерывная Поэзия (II) (фрагмент) Поля Элюара в переводе Голембы, Смерть Любовь Жизнь Элюара в переводе Антокольского, Письмо в Бутылке Бродского, Фуга Смерти Целана в переводе Седаковой, Каскандо Беккета в переводе Попцовой, Восьмистишия Мандельштама, Гамлет и Офелия Сосноры, Исповедь Дедала Сосноры, Прощание Запрещающее Грусть Донна в переводе Бродского, на этом всё.
Я ХОЧУ БЫТЬ НЕТАКИМКАКВСЕ ЧТО НАДО ЧИТАТЬ
Я читаю Бродского регулярно. Задайте ответы
Хуле там начинать. Не так много он и написал.
http://iosif-brodskiy.ru/index.html
Читаешь в хронологическом порядке.
Также потом можешь эссе почитать и тд
> Например, кто-то из увидевших этот тред читает ли поэзию, хотя бы иногда?
Конечно, правда только символистов.
Все трое слишком большие фигуры, чье творчество едва ли исчерпывается символизмом. Если вообще к нему относится. Особенно Бодлер, который умер до того, как символизм о себе заявил. Разве что ретроспективно записывать всех троих, что тоже сомнительно.
А вообще, тоже люблю всех троих. Хорошие ребята.
Таскается один-одинешенек
По шумным улицам грязного города,
Голова у него раскалывается от едкой боли.
Нет у него больше настоящих друзей,
Он уже не слышит голос бога своего,
Поющего ему в тишине.
(Самое древнее из известных нам стихотворений. Было найдено при раскопках города Ур в Месопотамии. Написано примерно за 4000 лет до нашей эры.
На русский это стихотворение перевёл американский лингвист Джулиан Генри Лоуэнфельд. Его перевод на английский «Евгения Онегина» многие признают лучшим.)
Ты хоть Лермонтова читал, прежде чем писать в таком тоне о нём? Если он известен - это не значит, что он посредственен и вторичен по отношению к чему-то, особенно к каким-то неизвестным рифмослогателям. Также как и то, что неизвестные рифмоплёты по умолчанию "лучше" тех, кто известен. И если про Рильке ты узнал два месяца, и про него не знает твоя одноклассница или коллега по офису - это не значит, что он неизвестен всем. Хотя чему я удивляюсь, зашёл в тред поэзии
>обсуждают Гребенщикова и компанию
>Сплина
>Сорокина
>Губермана
Забыл посмотреть на календарь какой сейчас год и где я нахожусь. Посредственности, рифмоплёты и безвкусные барды. Достаточно зайти в тред, который посвящён поэтическим отрывкам и увидеть его содержание, от которого сразу возникает тошнота за редчайшими исключениями. Сами уроды и таких же уродов читают и превозносят.
>>570926
Смотри хотя бы немного оригинал и смотри на перевод. Большинство переводов великих, настоящих поэтов, которых переводили такие же поэтически одарённые люди, полностью выражают и мысль, и дух того, о чём написано в оригинале от Шекспира и Байрона до Рильке и Тракля.
> Ты хоть Лермонтова читал, прежде чем писать в таком тоне о нём? Если он известен - это не значит, что он посредственен и вторичен по отношению к чему-то, особенно к каким-то неизвестным рифмослогателям. Также как и то, что неизвестные рифмоплёты по умолчанию "лучше" тех, кто известен.
Кудахбабахкукареку. Что это вы, батенька, к шапочному разбору подоспели? Мы весь тред ждали бугуртнутых псевдоэстетов, и вот ты засаммонился.
Дурень ты набитый, твоего Лермонтова не недооценивают, поэт он действительно великий, даром что в жизни был редкостный гандон. ОП имел ввиду под Лермонтовым и Некрасовым дефолтные стихи, кторые читали ВСЕ. Что, умом не вышел, чтобы понять это?
> Сами уроды и таких же уродов читают и превозносят.
Белый плащ не жмет?
> Посредственности, рифмоплёты и безвкусные барды.
Хуана Хосе Арреолу, Есенина и Вийона ты конечно же пропиздоглазило, чучело?
Рильке дефолтного он принес, мудило гороховое, я твоего Рильке в универе в оригинале читал, как и большинство студентов кафедр германской филологии.
Ну стал бы я тут цитировать La belle dame sans mersi или "Любовную песнь Альфреда Дж. Пруфрока" и что? Для чего? Заради демонстрации снобизма, подобного твоему?
Пиздуй отсюда короче, бугуртнутый, тебя в b такие же павлины выебистые заждались.
>Кудахбабахкукареку. Что это вы, батенька, к шапочному разбору подоспели? Мы весь тред ждали бугуртнутых псевдоэстетов, и вот ты засаммонился.
Понял. Я же пишу: забылся, какая мразь тут обитает. Текст написал и подумал, что может кому-то мимопроходящему он стрелой в голову прилетит, и поймёт, в какой грязи он живёт. Можешь быть свободным от ответа, читать я его всё равно не буду.
>Если он известен - это не значит, что он посредственен и вторичен по отношению к чему-то,
>и про него не знает твоя одноклассница или коллега по офису - это не значит, что он неизвестен всем
О чем ты? Речи об этом и не шло.
Ты стихи случаем не пытаешься писать, что так злостно начал отвечать?
она будет ебать тебя
зная все мои тексты
о твоей пизде и ее горьковатой влаге
она будет хуево ебать тебя дорогая
поскольку хорошая ебля
это вопрос политики
и потому
наша ебля когда-то тогда
была так хороша
Собственно, труды мэтра, избранные мное:
____
Входит витязь в тигровой шкуре:
"Что, опять накурился дури?"
____
Вчера сказал я "пидарас" менту,
И он подверг меня харассменту...
____
День нормальненько прошёл!
Это я его провёл.
____
я до дому не доеду
не доеду ни хуя
я доеду не до дому
иль до дому но не я
Его "Критерии оценки стихотворений" тоже улыбнули:
1. Если в стихотворении больше 20 слов, значит оно плохое
2. Если, прочитав или услышав стихотворение, вы не запомнили его наизусть, значит оно плохое
Заодно передаю привет контрацептиву, взявшемуся бампать старые треды. Их бампают инфой, полудурок, здесь тебе не b.
Он же
Я поэт. Зовусь я Герман.
От меня большущий хер вам!
Я - поэт-минималист-
Гетеросексуалист...
Эпитафия самому себе
Был гадом.
Отравился собственным ядом.
Суть bo в 4 строки:
- Окуджава - ерунда,
Вот Высоцкий - это да...
- Ваш Высоцкий - ерунда!
Окуджава - это да...
Согласен анон.Такое ощущение что поэзия раздражает нынешних людей
"допит мой стакан последний,
И не докурен косячок.
Не допоказан палец средний:
Гуляй, наивный морячок.
Красавиц сердце жми в ладони,
Жидов сварливых разоряй,
Ебись, покуда похоть гонит:
Лишь в ебле рай; да, в ебле — рай.
Руби сплеча в кровавой драке,
Жми на педаль, рванув рычаг.
Срывай созвездий алых маки,
Елду размеренно дроча.
И упивайся болью этой.
И кровоточь, и мозгоблюй.
Пусть все увидят те ракеты,
Что мчат нас в космос, в рот им хуй.
Пусть восхитятся. Пусть засвищут
В пожаре горестном ума
В лесах забвенья пусть поищут:
Там, где тюрьма, там и сума.
Летите, юноша, ко звёздам.
Слагайте, юноша, стихи.
Не вздумайте лишь портить воздух
Пред тем, как примете стрихнин."
Это из румбо григория злобо
"Приапея" или "барковиана". Первое название устоявшееся и официальное (но изначально касающееся античных гимнов в честь того самого Приапа, бога плодородия, с обязательной ритуальной непристойностью), второе... ну, скажем так, полуофициальное, но в русскоязычных литературных и окололитературных кругах некоторое хождение имеет. В честь того самого легендарного "срамного поэта" Баркова, секретаря Ломоносова.
Второе в данном случае подходит на все 146%.
И вот один из текстов, который с большой вероятностью принадлежит Баркову. Тому самому. Стихи архаичные, XVIII век.
Победоносной героине Пизде. Ода I
I
О! общая людей отрада,
Пизда, веселостей всех мать,
Начало жизни и прохлада,
Тебя хочу я прославлять.
Тебе воздвигну храмы многи
И позлащенные чертоги
Созижду в честь твоих доброт,
Усыплю путь везде цветами,
Твою пещеру с волосами
Почту богиней всех красот.
II
Парнасски Музы с Аполлоном,
Подайте мыслям столько сил,
Каким, скажите, петь мне тоном
Прекрасно место женских тел?
Уже мой дух в восторг приходит,
Дела ея на мысль приводит
С приятностью и красотой.
— Скажи,—вещает в изумленьи,
— В каком она была почтеньи,
Когда еще тек век златой?
III
Ея пещера хоть вмещает
Одну зардевшу тела часть,
Но всех сердцами обладает
И всех умы берет во власть.
Куда лишь взор ни обратится,
Треглавный Цербер усмирится,
Оставит храбрость Ахиллес,
Плутон во аде с бородою,
Нептун в пучине с острогою
Не учинят таких чудес.
IV
Юпитер громы оставляет,
Снисходит с неба для нея,
Величество пренебрегает
Приемлет нискость на себя;
Натуры чин преобращает,
В одну две ночи он вмещает,
В Алкменину влюбившись щель.
Из бога став Амфитрионом,
Пред ней приходит в виде новом,
Попасть желая в нижну цель.
V
Плутон, плененный Прозерпиной,
Идет из ада для нея,
Жестокость, лютость со всей силой
Побеждены пиздой ея.
Пленивши Дафна Аполлона,
Низводит вдруг с блестяща трона,
Сверкнув дырой один лишь раз.
Вся сила тут не помогает,
В врачестве пользы уж не знает,
Возводит к ней плачевный глас.
VI
Представь героев прежних веков,
От коих мир весь трепетал,
Представь тех сильных человеков,
Для коих свет обширный мал,—
Одной ей были все подвластны,
Щастливы ею и бесчастны,
Все властию ея одной
На верьх Олимпа подымались
И в преисподню низвергались
Ея всесильною рукой.
VII
Где храбрость, силу и геройство
Девал пресильный Геркулес,
Где то осталось благородство,
Которым он достиг небес?
Пока он не видал Амфалы,
Страны от взору трепетали,
Увидя, Тартар весь стенал.
Пизда ея его смутила,
Она оковы наложила,
Невольником Амфалы стал.
VIII
Представь на мысль плачевну Трою,
Красу пергамския страны,
Что опровержена войною
Для Менелаевой жены.
Когда бы не было Елены,
Стояли бы троянски стены
Чрез многи тысячи веков,
Пизда ея одна прельстила,
Всю Грецию на брань взмутила
Против дарданских берегов.
IX
Престань, мой дух, прошедше время
На мысль смущенну приводить.
Представь, как земнородных племя
Приятностьми пизда сладит.
Она печали все прогонит,
Всю скорбь в забвение приводит,
Одно веселье наших дней!
Когда б ее мы не имели,
В несносной скуке бы сидели,
Сей свет постыл бы был без ней.
Х
О, сладость, мыслям непонятна,
Хвалы достойная пизда,
Приятность чувствам необъятна,
Пребудь со мною навсегда!
Тебя одну я чтити буду
И прославлять хвалами всюду,
Пока мой хуй пребудет бодр,
Всю жизнь мою тебе вручаю,
Пока дыханье не скончаю,
Пока не сниду в смертный одр.
каждый день читаю поэзию
всякую, от тредиаковского до лукоянова-пидоренко
Вчерашний день часу в шестом
Зашёл я на Тверскую,
Там били деву животом,
Красивую такую.
Поставили ее меж лип
Собянинских липучих,
И животом с разбегу в лик,
И по груди до кучи.
Потом уже не животом,
А в грудь дубиной били,
Стегали бешеным котом,
И таксами лупили.
Ни звука из ее груди,
Лишь гаджеты сверкают.
И музе я сказал: - Гляди,
Как хороша Тверская!
Посвящение – девочке
Александре
дом – или мир
где я в погреб спускался
белый был день – и я
за молоком – это долго держалось
спускаясь со мной: это был
день – как река: наплывающего
расширения света
в мир перекидываясь: я
события был – творцом
в возрасте
первотворений –
– в погреб – давно – это просто и
длительно было –
роща белела в тумане
а этот
с кринкой ребёнок – глаза ведь
вселенною были –
и небо
пело всей ширью – как пенье особое
в мире распластывают
женщины – просто лучась переходом
своей белизны – в расширение поля
где голосом я начинался –
быть – вселенной-ребёнком:
был – ибо пелось и было
Геннадий Айги
Вниз по лестнице шагнуть
и с жарой расстаться разом.
Погреб взрослому по грудь,
мне по маковку с запасом.
Наверху тяжелый зной,
здесь так холодно и сыро.
Я остался под землей,
вдруг потерянный для мира.
И деревья надо мной —
прямоствольны, недвижимы —
сквозь труху и перегной
земляные тянут жилы.
Звуки в полном столбняке
и очнуться не готовы.
Здесь со мной накоротке
тихий обморок грунтовый.
Земляная тишина.
Неглубокая закладка.
Сырость нежно-холодна.
Горе луковое сладко.
Михаил Айзенберг
пушкин как и всякий из нас ел еду
пушкин умер в 1837 году
я много об этом думал и никак не могу понять:
мне что, тоже когда-нибудь придëтся умирать?
Андрей Янкус
воздух — петля, возле и для выжить нельзя
значит иначе? едва ли:
выйдешь наружу там стужа и звёзды на вытянутой руке —
январь
мы тени на теле метели мы раны бурана
но не исключено что
ночь — ножны, снег — осторожность и нежность
он тот, кто ходит по соткам
им соткана связь
и связана вязь
для нас
Михаил Гронас
Знаю этого лошка. Очередная серая местная фигурка, которая пытается изо всех сил, но высрать что-то концептуальное в наше время та ещё задачка. Сейчас каждая собака экспериментирует с меташутками, визуаль-
ны-
Ми Э Ф Ф Е К Т А М И, всеволоднекрасовщиной. А на выходе стерильное говно.
*
Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло.
Только этого мало.
Все, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло,
Только этого мало.
Понапрасну ни зло,
Ни добро не пропало,
Все горело светло,
Только этого мало.
Жизнь брала под крыло,
Берегла и спасала,
Мне и вправду везло.
Только этого мало.
Листьев не обожгло,
Веток не обломало...
День промыт, как стекло,
Только этого мало.
1967
Мирослав Немиров
Хочу Ротару я пердолить!
Хоть уж и старая она.
Хочу, раз так, ещё тем боле:
Пок есть йщё всё ж в ней красота.
И я желаю насладиться
Ея шикарной красотой
И в буре сладострастной слиться
С эстрадной этою звездой.
Хочу ея услышать стонов,
Когда ей буду обладать,
Хочу свое нагое лоно
С ея нагим соединять!
Ну, правда, счас она, конечно,
Скорей всего мене не даст:
Не так уж я смазлив на внешность,
Нет у меня больших деньжат.
Но скоро я за всю мазуту
Начну печататься везде,
Поэтом знаменитым буду
На русской на родной земле,
Начнут все восхищаться сильно
Моей духовной красотой,
Моим пронзительным лиризмом,
Моей нелёгкою судьбой,
И вот тогда, тогда, быть может,
Оттарабаню я ея!
И грусть, что сердце мене гложет,
Утихнет, на хуй, как змея.
май 1989, Москва.
"Она — красота" — в те времена автор находил нигилистическое удовольствие в использовании таких рифм, и это был своего рода вызов, типа "отныне в рифму буду брать глаголы".
Взросший на традициях лефо-конструктивистских, с их культом рифм особой изощренности, автор этих строк совершал использованием плохих и нелепых рифм рода акт святотатства по отношению к былым догмам.
Боюсь, что сейчас, много лет спустя, уже фиг кто и догадается, что это нарочно отысканные автором вопиюще убогие рифмы.
Боюсь, что сейчас это любым читателем воспринимаются уже исключительно как просто неряшливость сочинителя, поленившегося придумать рифму более удобоваримую.
2. Всю жизнь автора этих строк, сколько он себя помнил, Ротару была бесполым ором комсомольского официоза, истошно голосящим в Кремлевском Дворце Съездов в платье с фольклорным узором до пят. Тут однажды я иду по метро, смотрю — плакат с Ротару, где она на старости лет вырядилась а-ля малолетка в железках, дырках и прическах типа хэви метал.
На такое трудно было соответствующим образом не откликнуться.
3. Пресловутый Вербитский это стихотворение ругал: хотеть Ротару пердолить — это некрофилия!
Все верно, так и есть. Потому стихотворение и написано: это-то и смешно.
4. Осенью 1999 некий житель Израиля по имени Шауль Резник прочел это стихотворение в Интернете на сайте у Гельмана, ему понравилось, он перевел его на иврит. от как оно выглядит:
Зомем ани мазмез Ротару,
Аль аф шебаа беямим,
Урецони эйно музар hу
Коль од йофья нотар тамим.
Биhьот hагенихот шомеа
Бизман едиати ота
Эт эрвати бема'румеhа
Леhаамид муль эрвата.
Улам ата лело сфек-сфека
hи леоhвени тесарев –
Хазут панай эйна маспекет,
hакесеф лекицо карев.
Ах баатид ухаль батуах
Мисхар софрим леhиткаем,
Эhйе лимешорер ядуа
Беэерец Русия hа-эм.
Ахар коль hадварим hа-элу
Азай хейкаh эфкод беон,
Веэцев шелиби охель hу
Идом дугмат нахаш кадмон.
Смешно.
5. А вот обратный перевод с иврита, сделанный тем же Резником по просьбе кого-то из читателей его ЖивЖурнала — http://www.livejournal.com/users/shaulreznik:
Я желаю лапать (обжимать) Ротару,
Несмотря на то, что она пришла в лета (состарилась).
И мое желание не странное,
Покуда ее красота осталась цельной (нетронутой).
Слушая стоны,
Во время познания ее,
Ее срамное место
Поставлю напротив моего.
Но пока что, я определил,
Она откажется меня любить.
Вид моего лица несимпатичен,
Деньги близятся к концу.
Но в будущем точно смогу
Жить на писательский гонорар.
Буду известным поэтом
В стране России-матери.
После всех этих штук
Я навещу ее лоно сильно.
И грусть, которая ест мое сердце,
Замолкнет, как змей [совративший Еву].
Мне ужасно нравится. Прямо "Песнь песней"!
Безумный дядя честных правил,
Когда безумно занемог,
Безумствовать себя заставил
Безумней выдумать не мог
...
Боюсь, безумная вода
Мне не наделала б вреда
Безумней модного паркета
Река безумная одета
...
Безумный красный гусь тяжелый
Безумствует на лоне вод
...
Его безумным появленьем
Безумной нежностью очей
Безумным с Ольгой поведеньем
Во всей безумности своей
Она безумная не может
Безумная понять, тревожит
Ее безумная тоска
Словно безумная рука
Безумно сердце жмет, как бездна
Безумная под ней шумит
Безумно Таня говорит
Безумье для него любезно
Безумие! Зачем роптать!
Безумие он может дать!
...
Стихи безумны сохранились,
Так вот безумные они:
Куда безумны удалились
Безумные златые дни…
Что день безумный мне готовит?
Его мой взор безумный ловит.
В безумной мгле таится он,
Безумно прав судьбы закон:
Паду ль безумный я пронзенный,
Или безумная она
Минует…
Я устал от двадцатого века,
От его окровавленных рек.
И не надо мне прав человека,
Я давно уже не человек.
Я давно уже ангел, наверно.
Потому что, печалью томим,
Не прошу, чтоб меня легковерно
От земли, что так выглядит скверно,
Шестикрылый унёс серафим.
<1988>
В основном только русские и только двадцатый век: Маяковский, Мандельштам, Рыжий.
Иногда руки доходят и до постыдной современной поэзии вроде пикрилейтед
Не предвидя будущей беды;
Было то говно немногословным -
Лаконичной выжимкой еды.
От говна, как призрак аромата,
Поднималась сумрачная вонь.
Индивидуальностью помято
Врозь говно лежало подневоль.
Я посрал. Таилось в унитазе
Депрессивным увальнем говно,
Конспиратором, как будто бы из Штази,
Покрывалось сухостью оно.
Я готов. На кнопку осторожно
Положил я палец и обмяк.
О, говно, как ты лежало ровно!
Я, не в силах сделать этот шаг,
Замер. И говно мне подмигнуло:
Мол, смывай, нам это не с руки.
И в трубу ракетой прошмыгнуло,
Словно шахматы, что сброшены с доски.
Антоний Суэцкий
Этих лайтовых арестов,
Этих ламповых мажоров
Так чудесны-расчудесны
Демонстрации Мордора.
Васнецовых софт-наслий,
Вазелиновых фалОсоф —
Разве сами не просили
В ожидании ХаОса?
Кого черта задавали
Эти прокляты вопросы?
Этот мир вы намотали
На сансарные колеса.
Покалеченых количеств
Мир уже не буржуазен.
Он фатален и цикличен,
И как прежде он ужасен.
На усы мотай Мисиму,
Пока злой пожар не жахнет.
Стало все как вы просили —
Русский дух и Русью пахнет.
Алина Витухновская
Держи:
Я — прозябаемого царства:
Мне нужны воздух, солнце, тень,
На жизнь и все её мытарства
Работать мне тоска и лень.
В юдоли сей трудов и плача
Заботы, жертвы и борьба —
Головоломная задача,
А голова моя слаба.
Скажу со скорбью и упрёком:
Не приспособлен я к борьбе
И сотворён я человеком
Назло природе и себе.
Нет, я растительного царства,
Питаюсь тёплым блеском дня;
А жизнь и все её мытарства
Непроходимы для меня.
Гнездилище душа моя:
Я ненавижу всех здоровых,
Счастливцев ненавижу я.
В них узнаю свои утраты:
И мне сдаётся, что они —
Мои лихие супостаты
И разорители мои,
Что под враждебным мне условьем,
С лицом насмешливым и злым,
Они живут моим здоровьем
И счастьем, некогда моим.
zzaehali, uzzhe na Kutuzze suetnuli 2e pomehi
Tut Zzhe na Range skvozzonuli mimo chehi
Chas tihiy.... Krec kak nado, do Borvihi
Azzh Zzagadachnoou pritihli
Eti fifi, mchat na rifi
S pyatkoy .......
Pletka u Alisi, poprobuy potiskay
Eto ne ftistayl, 1000a let kak napisannooo
O devchenkah prisskazzka
Ya vshatayu v momente, esli ko mne blizzko vstal
Alisa na v'ezzde do pomest'ya, disco stayl
Che za yami? Kerya che s dorogoy? Skazzhi.....
Bosota, viydete kto-tooo pomogite ey, vnature
Ya nezznayu yami tam ili chto? Po bratski
Ey Yooou Pasha, chto slishno?
iz Konstanti zzdes
S utra i dotalovo, celiy den, kazzhdiy den
Chto slishno?
8489
Я хотел бы быть девицей
Тихой прелести исполнен
Чтоб неведомо томиться
Грудью мягкою и полной
Иль в саду сидеть за книгой
Под российски небесами
Что такой поэт как Пригов
Что-нибудь да написал бы
Такое
Про меня
Неприличное
Гомёр свёл меня с ума, Гораций закрепил впечатление. Шекспир в оригинале звучит просто ахуительно, но не так мощно, как Гомер и не так точно, как Гораций.
Ничего лучше этих троих не встречал, почти все прочие просто подражали им как в сюжетах, так и в стилистическом оформлении, причём подражали бездумно, так как сначала прочитали Шекспира/Гомера/Горация, а потом начали писать своё. Такие авторы вроде как что-то там пытаются выдать, а получается пародия. Маяковский был бы неплох, если бы писал не о жизни, а о тонких материях. Размер у него - ого-го, а содержание пустое и глупое. Будто зарифмованные слова. Совсем не цепляет, короче говоря.
>Это было у Овидия, почти слово в слово.
Пруфы?
>Нахуя ты так топорно подражаешь
Кому? Опять Овидию?
>Какой нахуй блеск дня растительного царства
Там блеск дня, а не царства. Не перевирай.
>записки недомыслителя младше 25.
Это писал восьмидесятилетний дед.
Странные твои придирки. Главная проблема стихотворения - четвертая строфа явно лишняя. Когда ты пишешь, что "не приспособлен к борьбе" и "сотворен... назло природе и себе", это уже подразумевает "непроходимость" жизненных мытарств, зачем повторяться? И "растительное царство" отдает прозой, вот "прозябаемое" в первом четверостишии было хорошо.
А вообще ты очень жирный
>с их одами химическим элементам
Над просторами полей.
Спит животное Собака,
Дремлет птица Воробей.
Толстозадые русалки
Улетают прямо в небо,
Руки крепкие, как палки,
Груди круглые, как репа.
Ведьма, сев на треугольник,
Превращается в дымок.
С лешачихами покойник
Стройно пляшет кекуок.
Вслед за ними бледным хором
Ловят Муху колдуны,
И стоит над косогором
Неподвижный лик луны.
Меркнут знаки Зодиака
Над постройками села,
Спит животное Собака,
Дремлет рыба Камбала,
Колотушка тук-тук-тук,
Спит животное Паук,
Спит Корова, Муха спит,
Над землей луна висит.
Над землей большая плошка
Опрокинутой воды.
хорошо на дивной летать ракете
самодельной дымить сигаретой
в обязательной темноте
был в «Икее» и вспомнил как
и какой наступает мрак
и кому нужны будут те и эти
Арсений Ровинский.
и жена не жена
и какие-то птицы набитые снегом
даже сын как-то медленно плачет во сне
и душа как окно на бетонной стене
задыхается небом
Бессердечие
молодость
мухи в воде
Алексей Кубрик
TV
человек по фамилии журавель
читает своему ребёнку книжку про птиц
синица павлин голубь колибри журавль
на слове журавль детка удивляется
детка уже знает много слов
детка уже знает что его фамилия журавель
теперь вот мы с папой и эта лишняя буква е
неловкая пауза приходит в себя
в последний момент
к ней возвращается ловкость
она подхватывает за длинную секунду
падающую в телевизоре тишину
там идут
не идут а
летят
летят журавли
с субтитрами на украинском
Жизнь выше литературы, хотя скучнее
стократ.
Все наши фиоритуры не стоят наших
затрат.
Умение строить куры, искусство уличных
драк –
Всё выше литературы. Я правда думаю
так.
Покупка вина, картошки, авоська, рубли,
безмен
Важнее спящих в обложке банальностей и
подмен.
Уменье свободно плавать в пахучей
густой возне
Важнее уменья плавить слова на бледном
огне.
Жизнь выше любой удачи в познании
ремесла,
Поскольку она богаче названия и числа.
Жизнь выше паскудной страсти её
загонять в строку,
Как целое больше части, кипящей в своём
соку.
Искусство – род сухофрукта, ужатый вес
и объём,
Потребный только тому, кто не видел
фрукта живьём.
Страдальцу, увы, не внове забвенья
искать в труде,
Но что до бессмертия в слове –
бессмертия нет нигде.
И ежели в нашей братье найдётся один из
ста,
Который пошлёт проклятье войне пера и
листа,
И выскочит вон из круга в размокнутый
мир живой –
Его обниму, как друга, к плечу припав
головой.
Скорее туда, товарищ, где сплавлены рай
и ад
В огне весёлых пожарищ, – а я побреду
назад,
Где светит тепло и нежаще убогий
настольный свет –
Единственное прибежище для всех, кому
жизни нет.
Все вещи обрели вдруг имена:
на четырёх ногах стоит василий,
на нём наташки чёрного стекла;
вокруг него столпились племена
гостей — и из наташек жадно пили;
хозяйка к ночи петьку испекла;
его из константиновны достали;
на мелкие фрагменты рассекла
старинным гансом золингенской стали
Павел Гольдин
Прошлым летом, летом красным, я на даче отдыхал.
Дрова колол, шашлык пожарить, выпить водки
Я планировал, но вдруг топот страшный услыхал.
То был еж, уродец мелкий. Взгляд свой кроткий
На меня уставил он. Своим видом всем ужасным
Еж шокировал меня. И я взялся за топор,
Ибо счел сей блядский ком опасным.
Но в глазах ежа уродских увидал потом укор.
«Слышь, ублюдина, не ссы, - я сказал тогда ему, -
Я свяжу тебе носки, не отправлю, блядь, в тюрьму».
Так мы с ним и поступили подо пенье воронья.
Больше жуткий топот страшный не доносится в лесу,
Не пугает он животных – ни медведя, ни лису,
И с тех пор мы с тем уродом закадычные друзья.
Лейтенант Пидоренко В. П.
она присела на валун
и разом отсекла себе левую грудь
Чтобы легче было носить лук
Чтобы нечем было накормить младенцев
её правая грудь давно превратилась в тяжелое дерево
Удалите этот тред, хватит раздел позорить, и так сорокины на главной висят. Верните мне мои 2012-2013 года быкача.
Я монумент себе воздвиг не из цемента:
И больше он и дольше простоит
Цемент как материал не стоит комплимента —
Песка в нем сто процентов состоит.
Подверженный злодействию мороза
Выветриванью, порче всяких вод:
Кислот, дождей, растворов купороса
Он сыпется и долго не живет
Иных мой дух желает помещений
Ему ничто — бетонный обелиск
Зато средь гряд восторженных речений
Его ростки прекрасно привились
В пространстве слов отыскивает доски
Мой вечный гроб, мой памятник, мой храм
И лишь из них — отнюдь не из известки
Я мощный дом навек себе создам
И к дивному строенью не из гипса
Придут народы зреть на конуру:
Араб, мечтательный пигмей с огромной клипсой
И даже те что рядом с кенгуру
Чем с пирамид с меня поболе толку
Усмотрит некогда воскреслый фараон
Век меловой в чугунную двуколку
Как сфинкс с химерой цугом запряжён
И в час когда исчезнет всё на свете
Сквозь пар смолы, сквозь щебень кирпича
Вдруг заблестят играя строфы эти
Как Феникс дикий плача и крича.
Анри Волохонский
ДМИТРИЙ БЫКОВ
Памяти Бунюэля
Когда бы я был Испания времен генерала Франко,—
Зараз содержанка старая и старая каторжанка,—
Где был он в функции промысла, вождя и премьер-министра,
Должно быть, я бы подстроился. Наверно, я бы смирился.
Со временем в смысле почерка он стал добрей неокона:
Сажал уже только точечно. Пытал уже неохотно.
Фрегат, непривычный к плаванью, давно бы дремал в болоте
И мнил его тихой гаванью в предутренней позолоте.
Когда бы я был Испанией времен генерала Франко,
Со лба бы сошла испарина, закончилась бы болтанка,
Пошла бы в рост экономика, взлетев процентов на триста,
Собор бы привлек паломника, курорт бы привлек туриста,
Медлительные холерики смешали бы хронотопы
Не то Латинской Америки, не то Восточной Европы,
И бывшая эмиграция в припадке тоски и злости,
Смущенно включая рацио, пожаловала бы в гости.
И вот ты прибыл в Испанию эпохи позднего Франко —
Не то монумент исканию, не то консервная банка,
В которой лежит нетронутым задор молодого вздора —
Ты прячешь Анри Бретона там и раннего Сальвадора.
И надо ли было мучиться, коль массой твоих сограждан
Другой вариант их участи решительно не возжаждан?
А сколько всего прекрасного, открытого для показа!
Не бедствует зал Веласкеса. Открылся музей Пикассо.
А что же, Пассионария с ордою бойцов помятых
И прочая вакханалия начала конца тридцатых,
Прыжки из огня да в полымя да вечные эти путчи,
А что, анархисты ПОУМа тебе представлялись лучше?
И вот он бродит по местности, где все наизусть известно,
В сиянье своей известности — сомнительной, если честно,—
Среди журналистов трущихся, терзаясь чувством неясным.
Его былая натурщица на рынке торгует маслом,
Была вся огонь, вся грация, а стала дуэнья, сводня —
Естественная, как нация: что в юности, что сегодня.
Испания есть Испания, простая, как поговорка,
И знаешь, все это правильно. Припомнится, правда, Лорка…
Испания есть Испания, сказал еще Оливарес.
Мы вряд ли были бездарнее, однако не нарывались.
Когда бы я был Испания времен генерала Франко,
Я б вечно кивал на Сталина, и в этом была бы правда.
Уж если иметь диктатора, то лучше иметь такого —
Конечно, тоже усатого, а все-таки не дракона.
Испания испытание прошла в щадящем режиме —
И Франко был респектабельней, и те, кто ему служили.
Испания есть Испания, предтеча Нового света.
От смерти она избавлена, но вместо нее — вот это.
он бил меня всего один раз
да всего один раз
по сравнению с тем насильником
который был у нее после развода
один раз это просто пук
этот пук растворился в воздухе
когда она сказала я всех простила
и ты научишься прощать
я не стану прощать
Мойра Бёржес
И сказал Господь
И сказал Господь:
Я пошлю свое дитя на землю,
чтобы учить и утешать.
и будет оно мудро
и будет любить, питать
и спасать детей человеческих.
Да будет так, - сказал Господь.
И сошел Святой Дух
и дева родила дочку,
и она была дочерью Бога.
Дочка? - спросили люди,
в следующий раз повезет больше.
И она росла и резвилось на полях Галилеи
И рассказывала братьям истории о Боге.
Поначалу.
Приведи коз!
Поставь кашу!
Пришей заплату!
Что с тобой случилось? –
Спросили люди.
Это пришла зрелость.
И она обрадовалась
И семья обрадовалась,
Ибо настало время
сбыть ее с рук.
Но она сказала: я хочу наставить людей
На правду Божию.
Они ответили:
Ну, ты обнаглела!
Она сказала:
На мне Дух Господень.
А семья ответила:
Хватит сидеть в девках,
Ты что не хочешь замуж?
И побили ее,
И выдали ее быстро замуж
За отличного парня
С отарой овец,
Так что все обошлось.
И она, конечно, спала со своим мужем
И она родила ему сына, всем на радость,
и дочь, - что тут поделать,
и еще двух сыновей,
и вторую дочку
и еще сына
(не считая умерших)
И дух Господень
В ней был притушен
Больше пятнадцати лет.
Можно ли было обойтись без них?
Конечно, нет.
А когда дети выросли,
Она сказала мужу:
Дух Господень на мне.
А кто же будет делать мне ужин? -
спросил муж.
Он не побил ее – не понадобилось,
а сделал еще одного сына,
который умер.
И вот она пошла напоить коз
И поставить кашу
И Господь пришел к ней
в шатер.
Почему же ты не выходишь на проповедь,
дочь моя,
не встаешь, чтобы обойди Галилею
с двенадцать учениками.
как призывает тебя мой дух?
Ты знаешь, я пыталась, -
ответила дочь Божия,
Господь посмотрел на нее,
на ее шрамы от родов,
на ее руки в мозолях,
на сломанные зубы,
на то место,
куда ее ударил козел,
и Он знал, что это правда.
Они жестоковыйные люди,
сыны человеческие, - сказал Господь.
Ничего не поделать, -
сказала дочь Божия,
И Господь вздохнул.
Ты – сказал Он,
дочь моя, - идея,
которой еще не пришло время.
И через тысячу лет
будет рано.
А через две?
Пожалуй, что нет.
Как у тебя с плетеньем венков? -
спросил Господь.
Никогда не была в этом сильна, -
ответила дочь Божия.
И уставшая,
она закрыла глаза.
и была принесена на лоно Авраама,
А может быть Сарры,
где, может статься,
чуть лучше ее поймут.
Думаю попробовать
опять на следующий год, -
сказал Господь.
но на этот раз,
это будет мальчик.
И так оно и было.
Почему так ?
Я считаю что я недостаточно смел
и что это большой грех,
и поэтому смелым раздать готов
весь запас дорогих венков.
Не вдаваясь в оценку флагов и слов,
в рассмотренье партийных основ,
я всегда утверждал что всегда хороша
мускулистых шей краснота.
А когда спасения больше нет
надо чистую рубашку надеть
чтобы там не нашли что в смертный час
позабыл человек чистоту.
Памяти Олега Юрьева
Стоит на городах огромная прохлада.
По устиям Луны мы выплываем вверх.
На ясене цветёт оконтуренный стерх:
Всё это — явственно, и света мне не надо.
Что там царапалось? Кто это вопрошал?
А продолжение понятно — «там боролось»…
На горизонте ждёт зарнистый мегаполис,
И в травы ветреные сходит Мандельштам.
Он в чешуе огня, он в сланце и труде.
Ночь вепрем семенит к зауженной звезде
И пьёт из млечного распахнутого горла.
Всё то, что было мной, тобой, а также им,
Крылами подметет подземный херувим,
И кто еще поймёт, что отраженье стерло…
Богдан Агрис
Памяти Олега Юрьева
Стоит на городах огромная прохлада.
По устиям Луны мы выплываем вверх.
На ясене цветёт оконтуренный стерх:
Всё это — явственно, и света мне не надо.
Что там царапалось? Кто это вопрошал?
А продолжение понятно — «там боролось»…
На горизонте ждёт зарнистый мегаполис,
И в травы ветреные сходит Мандельштам.
Он в чешуе огня, он в сланце и труде.
Ночь вепрем семенит к зауженной звезде
И пьёт из млечного распахнутого горла.
Всё то, что было мной, тобой, а также им,
Крылами подметет подземный херувим,
И кто еще поймёт, что отраженье стерло…
*
Андрею Сен-Сенькову
ушная раковина
из всех частей человеческого тела
ближе всего к искусству:
форма её нефункциональна
красота — бескорыстна
и словно ненастоящая
нежно-розовым в ней просвечивает
густая горячая кровь
искусство состоит в том
чтобы молниеносным точным движением
вонзить крохотную иголку
в то самое место
постепенно
укол за уколом
боль отступает
где-то внутри
серпокогтистый, твой норов игривый
не понаслышке знаком
всем, кто, вдыхая гниения запах,
некогда мызган в чешуйчатых лапах,
лизан стальным языком,
дважды раздвоенным, всем, кто копытом
бит по зубам и пером ядовитым
колот и глажен не раз
больно и нежно, кто чувствовал близко
испепеляющего Василиска
взгляд немигающих глаз,
взгляд на себе. — Никаких предисловий,
лишь заохотится мяса и крови,
зев отверзается твой
и наполняется плотью утроба
плотно с причмоком, — навыкате оба
только не сыты жратвой
ока. Бывает: ни рылом ни ухом
не поведет, расстилается пухом,
кротко виляя хвостом. —
О Государство! не ты ли? — Повадки,
взлет ли стремя, пребывая ль в упадке,
те же, что в изверге том, —
разницы нет никакой. Поневоле
тыщами слизью набитых: “Доколе!” —
во всеуслышанье ртов
жертвы б во чреве твоем провещали.
(— Если тебе не хватает печали,
я поделиться готов.)
Максим Амелин
Орбита
память мечется наружу, но дыхание другим занято,
внутрь перемалывая среду, а тело — другого едва держит
за кончики пальцев, и запутанная тяжесть осени сводит на нет
все, что видишь и слышишь; голос из вечера —
это давно живущие женщины в предчувствии смерти гладят
обвисшие плечи и сердито обсуждают урожай,
примостившись на кривых досках за автобусной остановкой; и ступени
социальной парикмахерской, усеянные саранчой,
трещат, как в старом доме.
на улице романенко 10 открыли новый магазин — «сластена»,
его дурацкая вывеска в виде розовой капли
всех приглашает, но никто не может взобраться наверх по крыльцу —
слишком высокие ступени сделал «хозяин»…
исчезающий солнечный свет
бросает свой красный остаток на спину районной больницы, откуда
вышел красивый хромой армянин в расшитой рубахе
и направился к пыльной тачке с родственниками, мы с сыном
как раз проходили мимо — в сторону магазина «Орбита»,
в советское время это был книжный, а теперь супермаркет
«Пятерочка», но вывеска сохранилась и как бы парит над крышей,
а внутри запах гниющего мяса и овощей
и лужица жидкости из–под человека, который зашел сюда пьяным,
и не может выйти обратно…
и вдруг я думаю, может быть, мы давно уже на орбите
какой-то другой планеты живем,
и весь Октябрьский район переместился туда
вместе с грудами мусора и пыльным золотом степного ветра,
вместе с Космическим проспектом и людьми в спецодежде,
которых поэтому особо и не видно, что они
в капсулах маленьких комнат, в общагах своих сидят,
как в каютах, и новое пространство, исследуя, шьют,
поэтому здесь больше нет никаких земных гаджетов и книг,
а есть только немного уцелевшей еды, выпивки
и временных странных денег; и «хозяев» нет, наверное,
они остались в том районе, что на земле —
отдыхают там, делают что хотят,
читают или смотрят — «Чевенгур» или «Твин Пикс»…
https://syg.ma/@kirill-korchaghin/galina-rymbu-kosmichieskii-prospiekt
http://literratura.org/issue_criticism/2688-elena-georgievskaya-russkaya-feministskaya-poeziya-zametki-na-polyah.html
да, я украл твой планшет, моя злополучная госпожа
как это случилось — увы, никогда не забуду:
ты вышла в слезах из толчка кфс (там общие туалеты)
на меня не взглянула (а что на меня смотреть)
прошла мимо подобрав длинной рукой длинное пальто
в нем, наверное, неудобно справлять нужду
я зашёл в туалет
и увидел его на сушилке для рук
так открылось неведомое
и новый язык обернулся эскалацией дара
прежде чем толкнуть планшет на савеловском
я почему-то решил посмотреть твои фотки твои заметки
посмеяться, может быть, подрочить
было видно что это не совсем гаджет а что-то особенно значимое для тебя
теперь понимаю, что ангел-хранитель в этот момент
снял свой предохранитель
сначала я не мог понять, что я читаю
куски дневниковой речи, написанные с четырёх до пяти утра
обращения к возлюбленному в стихах
полные беспомощности и обладания, какая-то херня с пробелами, рассуждения о новой женственности (как будто мало нам всем было старой), женские пиздострадания, сны, списки книг и покупок (презервативы, фуко)
но вдруг
я остановился
но вдруг
что-то меня зацепило
я понял
что предназначение моего пустого сухого лица - быть чашей для твоих слез:
„предсмертная записка, ну вот
я думала, что дочитаю ещё пару книг и всё.
бог мой, я вижу как в капиталистической темноте моего сердца
все вещи разбухают от возбуждения
как все мои стихи и дети умирают у меня на глазах
ложась под гильотину конвейера
никто не вернётся
«когда ты прочитаешь это письмо — меня уже не будет» — бля, ну кому такое сказать))
поэтому когда я решу перечитать это письмо,
я ещё буду
я - вечная весна“
я проснулся на утро
никуда не пошёл голова болела
мне очень хотелось тебе что-то сказать на твоём языке
чтоб тебе было кому
хотя наверняка ты преувеличиваешь, мразь
наверняка это было то, что ты называешь стихами
с тех пор миновали осень зима весна
я стал писать регулярно сверяясь с тобой
чувствуя речь и боль точно пирсинг во рту
естественно, это ненависть
я ведь уже не могу остановиться в своём подражании
и чувствую что желания не существует
существует солидарность с другим желающим
растождествление невозможно
когда ты открываешь мне красоту мира —
я даже люблю того же мужчину, что и ты
может быть ты спасёшься я забрал у тебя твой носитель
носитель заразного языка и теперь я читаю Жирара и ношу платья под стать твоим я мог бы тебя найти и вернуть не сойти с ума но мне нравится жить по стопам твоих сенсорных пальцев
кража товара
фиксирует что-то такое
чего нет в обыденной жизни
а есть
только на уравненных чашах трагедии
где с одной стороны — все, а с другой — ничего
что я наделал
я продал душу дьяволу
которому не могу найти антагониста
https://polutona.ru/?show=0226015825
Эх, шальные ночки!
Лето в сарафане
Красотою манит.
Грезится нам часто,
Навевая счастье.
Осень рыжей кошкой
Спряталась в лукошко.
Там лежат грибочки,
Вкусненькие очень!
Ах, шальная ночка,
В бархатной сорочке!
Манят поцелуи,
Как тебя люблю я.
И на зорьке солнце
Светит нам в оконце!
https://stihi.ru/rating.html
и это не полисорб
а высший сорт
здесь лыжи, спорт
но пока выжди, стоп
утро встречает нас город
тихо поправил ворот
ведь вставляет здесь холод
и главное не простудиться
нам из динамиков наговицын
рядом клубок и спицы
мне айсберг снится
поправило, как говорится
чисто из штакета две птицы
улетели на юг погреться
мы тут в салоне немца
где ровно льется песня
разве есть че поинтересней?
растаял весь иней
ниче, еще вынем
морозец сор вымел
аж забыл свое имя
и часы остановились
когда мы в немце подлечились
и свежо не от рондо
тут читают книги в подъезде
стоит паркетник на въезде
снова мы вместе
люблю ее как кот молоко
употребив, гляжу далеко
в ее глаза красивые
можешь махать сколько угодно ксивами
но в ней сила, брат
теперь бью сильней во сто крат
брат завел аппарат
и выкатил немца
присели погреться
а то холодно
как в округе ямало-немецком
У птицы есть гнездо, у зверя есть нора.
Как горько было сердцу молодому,
Когда я уходил с отцовского двора,
Сказать прости родному дому!
У зверя есть нора, у птицы есть гнездо,
Как бьётся сердце, горестно и громко,
Когда вхожу, крестясь, в чужой, наёмный дом
С своей уж ветхою котомкой!
Вечер
Прозвучало над ясной рекою,
Прозвенело в померкшем лугу,
Прокатилось над рощей немою,
Засветилось на том берегу.
Далеко, в полумраке, луками
Убегает на запад река.
Погорев золотыми каймами,
Разлетелись, как дым, облака.
На пригорке то сыро, то жарко,
Вздохи дня есть в дыханье ночном,-
Но зарница уж теплится ярко
Голубым и зеленым огнем.
> Всем Бунина, котаны
x x x
Настанет день — исчезну я,
А в этой комнате пустой
Все то же будет: стол, скамья
Да образ, древний и простой.
И так же будет залетать
Цветная бабочка в шелку —
Порхать, шуршать и трепетать
По голубому потолку.
И так же будет неба дно
Смотреть в открытое окно
И море ровной синевой
Манить в простор пустынный свой.
*
на втором этаже перед бездною
я сижу у себя в конуре
наблюдая как светят небесные
непонятные точки тире
это звезды сошедши с орбиты
пишут мне из вселенских краев
что на блюдцах ко мне айболиты
прилетят и я буду здоров
но назавтра отвечу вам честно я
на втором этаже как в норе
это глупые и бесполезные
и невнятные точки тире
Замоскворечье.
меня в себе очутил вечер
чернеют теги на краске стен
быть художником без кистей —
моветон. Мигают лампами этажи
такой-то word salad азбукой морзе
остановилась рука в письме. Это жизнь
замерла, обескровилась и замёрзла.
Передвигаюсь e2-e2 по клеточкам коридора.
не с кем присесть в тепло, не с кем пить под куранты
в глубине бессонного монитора
Я в капче ищу гидранты
Чё сразу быдло? хули ты?
Ну ладно, хуле, ухожу всвоясь.
На ваш язык плевал я с высоты
Которую не видел отродясь.
я отвечал анону на его экспромт своим, но в общем ты прав
Посоветуйте, пожалуйста, вменяемую современную поэзию, не верлибр, Никонова и прочих, а чтобы прямо за душу брало, и язык чтобы был хорош.
Не цепляет = не поэт?
Или как это работает?
И даже у некоторых знакомых эмигрантов четвёртой волны было такое мнение, и никак они не могли объяснить, отчего им Бродский - не поэт.
Коньюнктурщик?
Ну хз.
С прибабахом, растительного происхождения, оранжерейный. С маня мирком и огромным эго. Безответственный раздолбай.
Писал о том, что было и о том, чего не было. Почему коньюнктурщик?.
От ощущения пустоты/неискренности за рифмой. Т.е. вопрос не в том, что не цепляет. Бывает, что поэзия не цепляет - но при этом веришь, что человек любил/страдал/умирал/радовался, и пытался выплеснуть это в стихи. А бывает, что не веришь.
Бывает вообще очевидный случай, со стишками-поздравлялками. Там по дизайну никто даже не пытался что-то выплескивать в форму поэзии, просто сложили слова в рифмы на заданную тему. Так вот когда читаешь "поэта", а ощущение схожее - то ты такого поэта называешь рифмоплетом.
P.S. Не горю желанием пускаться в предметный разбор конкретно Бродского, просто делюсь мнением о том, как это работает в целом.
Спасибо за пояснения.
В таком случае вопрос стоит о ремесле и так называемом искусстве.
Что - иллюстрация, а что уже картина. Кто скульптор, а кто так, глинолеп. Что чем считать, короче, лингвистические тупики и терминологическая неурядица.
Согласен про не верю.
Это специальная форма, мне кажется у Йоси такая, форма поклонения и преклонения перед техническими аспектами поэзии, сквозь чудовищную призму которой Бродский и пропускал свои, может быть, искренние ощущения.
Сорт оф - я не верю музыке барокко, из-за её вычурной формы.
Думаю, всё из-за формы, вот эта отстранённая позиция автора, зашкаливающий уровень иронии, не всегда приходящуюся к месту, редупликация абстрагированных морфем, в конце концов, всё это не об искренности, не о доверии. Но может быть, это уже другое искусство, не поэзия. Или....
Никто не любит поэзию, потому что это душное дерьмо которое заставляли учить в школе.
Да, что-то вроде этого. Ну и актуальность того или иного искусства тоже меняется в зависимости от того, насколько совместима культура зрителя с культурой автора. Барокко вычурно, но в те времена это было синонимом искренности и глубокого выражения чувств. Хармс относительно популярен у современного читателя, поскольку его юмор стопроцентно укладывается в современную парадигму. Доверие формируется на основании таких вот микромоментов - ну или там на знакомстве не только с творчеством, но и с жизненной позицией со всеми вытекающими.
В темноте, задыхаясь под шубой, иду,
Как больная рыба по дну морскому.
Трамвай зашипел и бросил звезду
В черное зеркало оттепели.
Раскрываю запекшийся рот,
Жадно ловлю отсыревший воздух, -
А за мной от самых Никитских ворот
Увязался маленький призрак девочки.
(1918) Ходасевич
Мне невозможно быть собой,
Мне хочется сойти с ума,
Когда с беременной женой
Идет безрукий в синема.
Мне лиру ангел подает,
Мне мир прозрачен, как стекло,
А он сейчас разинет рот
Пред идиотствами Шарло.
За что свой незаметный век
Влачит в неравенстве таком
Беззлобный, смирный человек
С опустошенным рукавом?
Мне хочется сойти с ума,
Когда с беременной женой
Безрукий прочь из синема
Идет по улице домой.
Ремянный бич я достаю
С протяжным окриком тогда
И ангелов наотмашь бью,
И ангелы сквозь провода
Взлетают в городскую высь.
Так с венетийских площадей
Пугливо голуби неслись
От ног возлюбленной моей.
Тогда, прилично шляпу сняв,
К безрукому я подхожу,
Тихонько трогаю рукав
И речь такую завожу:
"Pardon, monsieur *, когда в аду
За жизнь надменную мою
Я казнь достойную найду,
А вы с супругою в раю
Спокойно будете витать,
Юдоль земную созерцать,
Напевы дивные внимать,
Крылами белыми сиять,-
Тогда с прохладнейших высот
Мне сбросьте перышко одно:
Пускай снежинкой упадет
На грудь спаленную оно".
Стоит безрукий предо мной,
И улыбается слегка,
И удаляется с женой,
Не приподнявши котелка.
Ходасевич
со взглядом тяжелым приехал сибирячок
выпить велел им три раза не чокаясь
тем, кто гробик сестренки волок
гробик тяжелый нести пригласили
одного парня и двух других
перед этим они кошку с котятами возили
усыплять — для этих дел их держали в мастерских
вот похороны им лично не известной тетки
косвенно знакомой по рассказам коллег
ей было сорок пять, пила водку,
одна содержала сына семи лет
единственный родственник — брат в Сибири
мрачно размышляет, что за фигня
что не пришли хоронить сестру те, кто с ней пили
и что не бывает дыма без огня
зато с бывшей службы приехала тройка
парней ядовитеньких как анчар
которые когда при них усыпляли котенка
кричали — лучше нас усыпи, ветеринар!
еще был сын умершей — семилетний
и еще с ребенком женщина одна
соседка сестры умершей по лестничной клетке
впоследствии брату умершей — жена
на нее положил глаз сибирский брательник
поскольку добра и пуглива как хрен
знает кто, даже добра, и бретелька
вылезла, и то есть дала уже крен
вот продадут они обе квартиры
и вот уедут отсюда в северную Сибирь
и хорошо им там будет в северной Сибири
брат ведь не пьет и вообще богатырь
только молчит и научит детишек
как выжить средь карликовых берез
разговаривать тихо — все тише и тише
и замолчать постепенно всерьез
вспоминая шанцевую команду
с бывшей сестриной службы присланных трех упырей
и саму похорон тяжелую дату
сибиряк замолчит, глядя на детей
живых увез, смерть в Москве оставил
убийцы и мертвые, вот кто жить там привык
внутри дороги кольцевой, как в удавке
и за кольцевой, как синий висельника язык
осели в кельях
на Шаббат выезжаем на GL'е
это что, качели? — пару в череп
вечером двадцать два в Сочельник
ловлю себя на мысли: «здесь зачем я?»
на ней Prada с чем-то
она правда рада, что я вкручиваю как Ломаченко
ключ держу интеллигентно
если сняли пенку,
то сейчас подъедет кент к нам
с ним пара клиентов
субаренда
«сука, с кем ты?»
«как базаришь?» — вынимает огнестрел товарищ
еще кропаль и отоварит
два хлопка, Вазари
стрелка цепляет рикошетом, зари
сомневаться щас вообще не варик
тот хрипит a la баварец
в себя приходит на вокзале
пусть даже мусора паутину навязали — наши своё взяли
так нельзя ли? или можно
салам таможне, салам вельможам
в коже вожжи
6 и 3 Porsche
на последнем две биксы, Гоша
Шаббат, мы на GL'е
щас стрелочку положим...
это сон
мажет колесом
в саду девушка
по-прежнему с веслом
на правом — СЕВЕР
на левом — СЛОН
масон, родник
шатает ремеслом
Дряхлый мир — на роковом пути…
Человек — до ужаса бездушен,
Слабому спасенья не найти!
Но… молчи, во гневе справедливом!
Ни людей, ни века не кляни:
Волю дав лирическим порывам,
Изойдешь слезами в наши дни…
1877
типа
раскачаем этот мир
Или волки, или мы!
Здесь для слабых места нет,
https://www.youtube.com/watch?v=d-bVJSnPFLA
МЕХАНИЗМЫ
Я работаю в цехе по сборке аппаратуры.
Мы сидим за длинным столом – 170 человек.
Корея – страна высокотехнологичной культуры.
Мы собираем разные хрени в стиле хай-тек.
Мы в одинаковых красных платьях, в белых бахилах.
Месяц назад меня с айпадов перевели на макбук.
Там больше платят. Скоро я поднимусь нехило
и тогда электронные щупальца вставлю себе вместо рук.
А пока я разрезала руку вдоль, воткнув туда провод и батарейки,
замотала все изолентой и вилку включила в сеть.
Мне открылся язык механизмов – я теперь электрокорейка,
я беседую с агрегатами и учу их шутить и петь.
Они меня любят. Вот решила воды напиться
и подружилась со стариком-автоматом. Он уже весь проржавел.
Он сказал, что чувствует свою смерть и что он ее не боится.
И что он терпеть не может людей: всех убил бы, если б умел.
А еще в меня влюбился один некачественный сабвуфер:
требует, чтобы я все время сидела рядом, зыря какое-нибудь кино.
Про таких презрительно говорят «желтой сборки», «ведро» и «фуфел»:
это соседний цех накосячил – схему залив вином.
Меня с работы уволили после электрошока
и в желтом доме – дурдоме – заперли на засов.
Здесь негде подзарядиться: я слышу невнятный шепот –
вот-вот угаснет, умолкнет привычный гул голосов.
И я начну слышать, как психи в столовой гремят посудой,
как сторож на входе в корпус стучит о крыльцо клюкой.
Тогда я стану глухою и мертвой железной грудой.
Меня отвезут на свалку и скинут в пухто ногой.
Ну, Наташу Романову можно в любой тред постить. Вот нашлось к предыдущему сообщению, про Кипелова:
КОПЫТЦЕ
В пятиэтажках на Троицком Поле опять малолетка пропал.
Отряд «Лиза Алерт» и рота солдат обследуют местный погост,
индустриальные мегагектары, трущобы, складской терминал.
Ясно: скорее всего, пацана затянуло под вантовый мост.
В Уткиной Заводи хлорный туман ткет полигон ТБО.
Лимфа и ткани вбирают из недр диоксин-вещество.
Алена идет босиком по стеклу и гнилью.
Мертвые девки из мусорной кучи пред нею встают.
Няньки, кухарки, швеи-мотористки, не зная пути,
то забегают вперед, то отстанут, то следом бредут.
Ищут на ощупь родные деревни и хаты, не могут найти.
Глухонемыми руками все будто бы пряжу прядут.
Алена ступает сквозь них в непролазный лесок,
где змеи свисают петлями до самых осок,
где под двойною луною прыгают зайцы с рогами
и черные золушки за руки бродят кругами.
Демон лесной вылезает к Алене из вербна куста.
Она за спиною два пальца сложила по типу креста.
— Сама, — говорит, — я не выйду отсюда, морочит и плющит меня,
и что за потрава такая напала, не ведаю, что за фигня.
Будто бы дурит мне голову битумный клей
или сблизи распылили токсичный аэрозоль.
Брата ищу со вчера я сама средь постылых полей,
не сеют на них ничего, только ныкают флаку да соль.
Глядь — перед нею малый козленок копытцем бьет.
Будто почуял сестру среди потусторонних душ.
Кинулась к брату в слезах. А он вдруг как запоет:
— Мы выходили под дождь и пили воду из луж!
Как раз есть корейский фильм про девушку, считающую себя киборгом.
https://www.youtube.com/watch?v=Jq3O9ZU6T4c
Имелось в виду, что источник, видимо, вполне конкретен.
https://www.youtube.com/watch?v=jyIKIypt6Cg
http://wordorder.ru/magazin-na-fontanke/f-pismo-prakticheskiy-seminar-feministskaya-literaturnaya-kritika-vstrecha-1/
>feministskaya-literaturnaya-kritika
>полезно
В смысле "Врага нужно знать в лицо"?
Елена Георгиевская. Русская феминистская поэзия: заметки на полях
Елена Георгиевская. «Лесбийский дневник» Лолиты Агамаловой: сознание и бессознательное
«нет неважного...»: гендерная идентичность и новейшая литература. 11 интервью Денису Ларионову в журнале «Новое литературное обозрение» (№ 1, 2018)
Юлия Подлубнова. Триумф травмы
Дмитрий Кузьмин. «Вдруг мы девочки?: Гендерная проблема в русской поэзии 1990-х годов»
Дополнительно:
Ина Шаберт, «Гендер как категория новой истории литературы» (Сборник статей «Пол. Гендер. Культура», М., РГГУ, 2009)
Торил Мой, «Сексуальная текстуальная политика» (М., «Прогресс-традиция», 2004)
Ренате фон Хайдебранд и Симоне Винко, «Работа с литературным каноном: проблема гендерной дифференции при восприятии (рецепции) и оценке литературного произведения» (Сборник статей «Пол. Гендер. Культура», М., РГГУ, 2009)
лол, это ж мем
Ну там же ссылки, идиод.
http://www.owl.ru/library/004t.htm
http://literratura.org/criticism/2688-elena-georgievskaya-russkaya-feministskaya-poeziya-zametki-na-polyah.html (уже было)
http://articulationproject.net/%d0%bb%d0%b5%d1%81%d0%b1%d0%b8%d0%b9%d1%81%d0%ba%d0%b8%d0%b9-%d0%b4%d0%bd%d0%b5%d0%b2%d0%bd%d0%b8%d0%ba
https://www.nlobooks.ru/magazines/novoe_literaturnoe_obozrenie/149_nlo_1_2018/article/19458/
http://articulationproject.net/%D1%82%D1%80%D0%B8%D1%83%D0%BC%D1%84%D1%8B-%D1%82%D1%80%D0%B0%D0%B2%D0%BC%D1%8B
https://www.nlobooks.ru/magazines/novoe_literaturnoe_obozrenie/149_nlo_1_2018/article/19457/
в грохоте машин смуглый язык весь в поту язык ржавый язык
молодые заводские работницы с беспомощными глазами или рабочие у ворот, чьи травмы
язык их боли язык дрожащих тел
язык отсутствия компенсации за отрубленный палец руки
Охуенно же.
Э ХЕЛЛ ОН ЗЕ ГРАУНД
ЗЕТС Ё ДИЗАЙЕ
ЛУКИНГ ЭРАУНД
ДАК ИН ЗЕ СОУЛ
СПИРИТ ОФ ДЭС
ТОТАЛ КОНТРОЛ
POLNIY PEACE DEATH
Сергей Калугин
> Но в день, когда я стал большим, как в поле чучела,
> Принцесса превратилась в дым, а фея умерла.
?
По просьбе донны, рассказать хочу я
Об атрибуте, не о сути - сечи
Страшней с ним встречи - словом, об Аморе.
Неубежденный, убедись, почуя!
Не подлой мути я реку те речи:
Вам, мудрых вече, опишу я вскоре
Чрез тезис натуральный (не умею
Зане, я, рассказать обычным слогом,
Не в строе строгом) место и рожденье
Амора и его происхожденье,
Свойства его, мощь, сущность, как, владея
Сильнее нами, нас ведет к тревогам,
Скажу о многом дальше наслажденьи,
Что звать любовь, и зримом подтвержденьи.
Его вмещает памяти обитель,
Там он основан, сформирован, меты,
Как бы от света - ясность, получает
От тьмы, сгущает кою Марс-воитель
Здесь образован, именован - это
Души заветы, то, что сердце чает.
Из формы, кою зренье облекает,
Втекает в часть, активным интеллектом,
Его субъектом, названну: положит
Жилище там он, где владеть не может,
Ведь оный не от качеств возникает;
Сверкает лишь всегда своим эффектом;
И нету нег там - в созерцаньи прожит,
Им век, свое подобье он не множит.
Не свойство нрава, но от совершенства
Идет (врожденна в людях она сила),
Что чувству мило (разум тут не нужен).
Не судит здраво: волею к блаженству
Движим исконно, без резона: хило
Его мерило - с кем он враг, с кем дружен.
Смерть часто мощи вслед идет Амора,
Коль скоро он ту доблесть запирает,
Что выбирает течь стезей попятной:
Не то, чтобы натуре был обратный
Амор, но, если с благом без укора
В ком ссора - от Амора умирает:
Тот забирает разум адекватный -
Это как памяти лишиться внятной.
Свою являет суть, коль мера страсти,
Та, что натуры процедура, станет
Мала - не тянет нас тогда к покою:
Пресуществляет цвет, и в слезы - счастье,
И прочь фигура, в страхе, хмура, прянет.
Быстро отстанет он, но знай: такое
Обычно к тем, кто доблестны, приходит.
Приводит к стонам новое нас свойство;
В место, устройство коего не ясно,
Веля взирать, пыл гневный будит в нас - но
То не представишь, коль не происходит.
Приходит человека ум в расстройство,
Утех спокойства ищет зря всечасно,
И знаний, малых иль больших - напрасно.
Из смеси сходной всех флюидов тела,
Изводит взгляды, что услады прочат.
Ему невмочь от пор сих быть в секрете:
Коль благородна, красота - как стрелы,
За муки ада страсть награды хочет,
Познав, как точат дух страданья эти.
Его чрез зренье не постигнет разум:
Пред глазом, белизна объект объемлет,
И, кто не дремлет, слышьте - нам незримы
Вид, паче, то, что им производимо,
От цвета отделен и сути разом,
И фазам тьмы присущ, свет не приемлет.
Да внемлет правде всяк: неоспоримо,
Что милость чувством лишь таким творима.
Свободно можешь ты, моя канцона,
Идти, куда захочешь: ты на диво
Весьма красива. Дай свои резоны
Ты для персоны, в коей разуменье,
К другим же людям не имей стремленья.
Чем он хорош?
Нет, серьёзно. Я наткнулся на очень хорошее, пронзительное стихотворение Введенского. Начал читать остальные и, скажем так, остался в недоумении. Это же просто бред, случайный набор слов. Творчество уровня нейросети, научившейся рифмовать.
inb4 ты просто не понимаешь!
якія зруйнвалі мову продкаў.
Я размаўляю мовай камісараў –
не ведаю я іншых моўных сродкаў.
Я размаўляю моваю паэтаў,
з задавальненнем пляскаўшых у далоні,
калі народ паўстаўшы мой зжывалі з свету,
калі дзядоў маіх касілі шаблі, коні.
Я размаўляю моваю Цанавы,
я размаўляю мовай Мураўёва.
Дарма, што вешалі, скідалі ў канавы.
Ну, што зрабіць? Такая гэта мова.
Мова кабальных газавых кантрактаў,
мова карупцыі, адкатаў і распілаў,
мова людзей, пасаджаных за краты,
мова варон над свежаю магілай.
Мова, дзе лаянка намнога красамоўней,
дзе нават пра каханне кажуць матам;
дзе свой турэмна-побытавы слоўнік –
мова ментоў, бандытаў і салдатаў.
Я размаўляю гэтай страшнай мовай,
бо так прасцей, бо так я зразумелы.
Сам часам лаюся, і, блытаючы словы,
я размаўляю. А кому какое дело?!
Рембо, Верлен, Бодлер - все пидоры-наркоманы. Лютое дно существования, а по-сути баяны-ширяновы своего времени. Только Баяну - респект за то, что спугнул кучу школьниц от лютой кончины. А этим гондонам - харчок на могилы за кучу загубленных душ гимназисток, которые даже опиума не видели, в жопы не ебались, но якобы "декадансную" суть распада души и тела "усвоили" погубив свои жизни, молодое нецелованное тело и душу, которую уже никогда не отпеть.
>Т.е. Рембо это такой Босх, только от поэзии?
Ты пизданулся? Босх как раз таки и писал вещи о том, что с пидорами вроде французких декадентов после смерти и будет. А пидоры, видимо, его картины не видели (во время очередной реставрации, все триптихи Босха из церквей поснимали нахуй, и они разошлись как коллекционки по домам и подвалам богатой знати). А эти "поэты" анусы друг у друга разглядывали и опиумом упарывались, больше им ничего интересного особо и не было.
Правда что западная поэзия современная почти вся написана верлибром?
И мнение К.Крылова (которого многие не любят в букаче), он же писал стихи под псевдонимом Юдик Шерман, про верлибр:
вопрос:
Скажите, по вашему мнению верлибр в поэзии и отсутствие рифм как в иностранных языках это редукция и деградация или же наоборот отбрасывание лишней шелухи и следующий шаг в развитии метафизики поэзии? Считаете ли вы, что Россия отстала от других стран в этом плане и что отбрашивание рифм это критерий развития поэзии?
ответ Крылова:
Верлибр есть одно из условий культурной интеграции объединённой Европы. Поэзия - важная часть европейского наследия, она должна быть, но она должна быть легко переводимой. Но при этом всё-таки поэзией - отсюда упор на образность, "мудрость" и т.п. Транстрёмира почитайте, вот это ровно оно самое.
Русских в Европу не берут, так что русский верлибр особого смысла не имеет.
Ещё есть один ответ Крылова про верлибр, из него мне кажется, он считает верлибр какой-то фигнёй:
вопрос:
У нас в Петербурге происходит какая-то возня вокруг Иосифа Бродского... Хотел спросить, что вы о Бродском думайте?
ответ Крылова:
Мне настолько отвратительны еврейско-новиопские жужжалки, которые в Бродского дуют как в дуду, что я очень долго на вопрос "нравится ли Вам Бродский" автоматически отвечал "нет". В смысле - "я не из этих".
Сейчас жужжалки переключились на другие объекты обжуживания, и можно уже немножко вздохнуть. И сказать, что Бродский - весьма интересный поэт, имеющий несомненные и очень значительные достижения, более того, заслуги. Перед русской поэзией. Которая иначе последовала бы за европейской, то есть издохла бы в верлибрах. Бродский предложил РУССКУЮ АЛЬТЕРНАТИВУ ВЕРЛИБРУ, за что ему честь и хвала. А также за ещё десяток-другой изобретений и "разрешений" (раньше было нельзя, а после Бродского стало можно - потому что он показал, как это можно делать, не разрушая всю поэтическую систему в целом).
Зачем? Кто бы там что ни говорил, а популярность верлибра - свидетельство некоторого, скажем так, вырождения поэтического мастерства. Это же самое относится к популярности совриска, где любую ерунду можно объявить objet d'art и пиарить, а потом иметь с этого профит, если повезет.
Да, но. Вот уж кот бы говорил об этом, да только не Крылов! Потому что нынешняя его проза как "Михаила Харитонова" - свидетельство вырождения уже не поэтического, а писательского мастерства.
Из последнего, что читал - это были Бродский, Рождественский и Пригов.
По факту, поэзия перекочевала в музыку, и потому легче её послушать с завораживающей мелодией, чем перелистывать странички в тотальной тишине.
Позволю себе не согласиться: песня и поэзия сосуществовали испокон веков (как тебе уже заметил об этом анон ниже). Скорее всего, твое утверждение справедливо о массовой поэзии, и о ней мне бы хотелось здесь немного поговорить. Мне кажется (поправьте меня если это не так), что именно массовая поэзия — феномен, характерный только для советской культуры. Под массовыми поэтами я подразумевая таких лиц, как Ахмадулина, Рождественский и прочие лица, выступавшие с эстрады. Вот именно этот пласт и перекочевал в песню, а поэзия "настоящая", которая вела свою родословную от Серебряного века, продолжала жить в подполье.
Кстати говоря, раз такой разговор, кто-нибудь может порекомендовать мне хороших самиздатных поэтов эпохи позднего совка? Я сам могу порекомендовать только Елену Шварц.
http://www.vavilon.ru/texts/shvarts0.html
Еще прикол: как-то давно, в году еще этак 2015-ом, я слышал на Ычане, причем в разделе литературы (я был удивлен, что он там был и даже как-то жил) от одного анона следующую мысль: если глубоко вкопаться в художественные образы и метафоры нашей современной попсы (от конца восьмидесятых), то можно найти прямую параллель с поэзией Серебряного века. Более того, он утверждал, что они связаны, что они путем литературной эволюции органично вытекают одна из другой. Конечно, есть вероятность, что это был троллинг, но я с тех пор не раз возвращаюсь к этой мысли, когда мне случается услышать где-то попсовую песню времен нулевых — и кажется что-то такое в них есть.
Выучил две сотни стихов. Это все наебки, память лучше н становится. Единственное отличие в том, что раньше стихов ты не знал, а теперь знаешь. А ещё если учишь стихи без структуры, их невозможно достать из памяти. Так что запоминай не только стихи, но и вещи, которые их связывают.
Больше так не буду, я обещаю, мне очень стыдно.
Держи, вот мой мобильный, серьезно, хочешь возьми,
На, сотри всех дилеров, удали новые имена.
Девочка, мне только ты одна нужна,
Слышишь, иди сюда, пожалуйста, поближе, прошу это же я.
Прости дурака, дорогая, че-то снова черт попутал,
Меня давно не привлекают такие маршруты.
Я знаю тебе было трудно эти дни, любимая,
Я только с тобой теперь буду, иди обними меня,
Кстати выглядишь очень круто, нереально красивая,
Но на меня не смотри, на мутках, дело не в стиле.
Я и не мутил эту гадость, мне домой мешок принесли,
Поставили рядом, сказали: "Пусть он вот тут постоит".
Можем угостить, если надо, на, сколько угодно возьми
И я не жадный, но из-за погоды хотелось грустить.
Да ладно, мы оба знаем, ты никогда не сможешь уйти.
Меня придется простить, дорогая, как не крути.
Кто там звонит, ну не мешай, а хватит, дай подойти,
Блять, меня будут ждать люди на студии к девяти.
Со мной нельзя, а-а, сорри, правда,
Пойми там одни ребята, они курят и ругаются матом.
Сегодня суббота, я без пробок, туда и обратно,
Ну что ты, не надо, погода изменится завтра.
Ice, ice ice baby, я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Ice, ice ice baby, я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Вот это да, у меня теперь есть жена,
И сегодня я люблю ее сильнее, чем вчера,
А завтра буду любить сильнее, чем сегодня,
Ну да, наверное я старомоден.
Она засыпает у меня на плече в самолете,
Она не читает, о чем я пишу в блокноте.
И меня прет, все то, что происходит,
Хочу маленького Гуфика, домик в подмосковье, и огородик.
Кто-то сказал, вроде, что я женился не вовремя,
Но не появись она, не было бы и меня,
Был бы наш совместный с Принципом "Подарок"
И мой "Город дорог", посмертно выпущенный на ЦАО.
Она проснется уже часа через два,
Спросит у меня спал ли я, я отвечу: "Ну да".
Ее всегда бесит, если я пишу ночью,
Ну че, как песня? А еще не закончил.
Ice, ice ice baby я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Ice, ice ice baby я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
И неужели писать про любовь настолько сложно,
Встревоженно думал Леша, полулёжа.
Надоело писать и стирать всегда одно и тоже,
По хорошему надо забить и отложить на попозже.
Я так не волновался, даже когда писал "Новогоднюю",
Но хотя бы несколько фраз, ну может сегодня.
В честь праздника - дня всех влюбленных,
Но глаза красные, гаснет экран у телефона.
Ice, ice ice baby я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
Ice, ice ice baby я буду тебя любить,
Даже когда я буду на небе,
Ну а пока что я здесь, и я в рэпе
И я тебя люблю, слышишь, ice baby.
https://www.youtube.com/watch?v=nOqL65GfQ3s
Действительно, я представлял себе его голос более грубым и низким, даже хз, как теперь перечитывать Доктора Живаго, Юрий у меня всегда выглядел как Пастернак (скорее всего это из-за того, что на моем первом издании красовалось ебало Пастернака во всю обложку). Но на самом деле почти всегда так, у людей, которые выглядит мощно, оказывался достаточно высокий голос
Да тут дело даже не в высоте голоса, а в его интонациях. Одно из моих любимых стихотворений его, "В больнице", он начинает читать так, как будто объясняет нам на пальцах какую-то замысловатую историю, хотя заканчивает вполне сильным тоном.
Меня эта запись навевает больше на другую тему. Чем больше я слушаю записи из начала 20 века, тем больше мне бросается в глаза та разница, с которой люди говорили раньше. И это касается не только скорости речи, но даже ее членения и опять же интонаций.
Песня и музыка, да и романсы существовали уже давно, однако только сейчас говорят о том, что "поэзия перекочевала в песню и музыку". Что это вообще значит?
Вообще, если так посмотреть, то поэзия всегда была "развлечением избранных". Ее правда читали и ей увлекались далеко не все.
Если брать песню исключительно как текст, то есть оставив в стороне музыку и само пение, то, сравнив ее со стихотворным текстом, ты заметишь, что песня, в целом, складывается по куда менее строгим законам. Разумеется, есть случаи, когда сами стихи становятся песнями (как пастернаковское "Свеча горела" например), есть случаи, когда поэты сами писали романсы.
Кроме того, песня должна хорошо петься, то есть восприниматься на слух. В ней неуместны витиеватые обороты речи, сложные метафоры; сложно представить себе песню, написанную языком Мандельштама. Песня вообще тяготеет к народности, незамысловатости, задушевности. Кроме того, мелодия песни подразумевает некий ритм, который нельзя ломать пунктуацией. В стихотворении же пунктуация играет важную роль; невозможно представить в песне такие ритмические явления, как цезура или анжамбман (перенос).
Объяснить любовь невозможно, у каждого она своя. Мне не нравится ранняя поэзия Блока, например; кто-то с ума по ней сходит. Вообще, у него мало хороших стихов, на мой вкус; у меня складывается ощущение, что он порою писал стихи от нечего делать, просто чтобы рука не забыла, как это делается. Но зато когда он делал это от души, то получались такие золотые хиты, как "На поле Куликовом", "Россия", "Незнакомка" и т.д. Еще советую прочитать цикл "Заклятие огнем и мраком".
Лично я считаю его самой гениальной вещью поэму "Двенадцать", особенно ее начало.
Двачую. Я раннего Блока не люблю, а у позднего мне нравится далеко не все, но то, что нравится - нравится безумно. Про него, по-моему, Маяковский говорил: "У меня на 10 стихов 5 гениальных, а у Блока на 10 стихов 2, но такие, какие я никогда не напишу" или как то так, я где то это слышал, не помню точно, извините.
К гениальнейшим "Двенадцать" добавлю крепкие "Скифы", очень хорошее стихотворение, хоть я и далек от того мнения, которое транслируется в этом стихотворении
Читаю МБ Пакета
Чтоб башню разрывало, а стихом воздух сотрясало
Мазь, пыль, главное чтобы летело пять
Да и было бы где в эту осень из-за дня в день брать
Надуться так, чтоб нечего даже не смог сказать
И не помышлял бы о тот чтобы с корточек встать
Давай еще курить (там вроде проехали менты) какие менты!? Пошли они на!!! они дураки!!! На кармане нет конопли
эту статью нам им не влепить
Подожди звонок: да есть два лишних грамма можем вам мы их слить
Дурь вон там за дверью давай забивай
Че нет папирос? да не вопрос может пиво допьем через бутылку курнем
Дым плохое настроение будто цунами смыл Конопляной пыли торнадо опустошает карманы
Глупцы говорят, что мы наркоманы на самом деле зеленых полей атаманы,
красные за счет нас набивают карманы, желтая осень забиты сараи...
Две истории про осень про осень про осень.... Это ...покрыла плесень, плесень, плесень....
Идти в итог, или забыться здесь?..
И кто-то бил копьем в окно, — как знать? –
не человек, не бабочка, не зверь...
В душе уже отрекшись от венца,
я звал Творца, чтобы у зла узнать:
пой, призрак распрекрасного отца,
позволившего так себя убить.
Я знаю сказку, как позволил Лир
свести себя с ума, — я прилеплюсь,
не лицедей, но и не лицемер
я безбилетник, с чеком притворюсь.
Был пол отлакирован и звенит,
был зал — от варваризма вензелей.
Полоний — дух Лаэрту был «за нет».
Бальзам варился в кубках королей.
Трагедия отравленных рапир?
О нет! На троне трепетала мать.
Так гением немыслим разговор
о ней, и рока нету и не месть, —
о правда: в той завистливой жаре
червяк телес убил орла седин, —
о брата! И женился на жене.
Я отрекаюсь: я — ничей не сын.
Яд — пей Гертруда, бедная, — труды
прелюбодейства или живота
за женщин или жвачных у травы,
или Офелий, — «дева иль жена»? —
альтернатива с перспективой «власть»,
и взвешивать регламент гирей каст,
блюсти себя и пушечную весть,
давать детей для даты государств,
или сходить с ума (да был ли ум?)
по смерти подлеца-отца без «ли», —
так ли? И петь и плыть, как на балу,
тонуть! Я — отрекаюсь от любви.
Но радуются роды от пелен:
убит герой, на королевстве — трус.
О жизнь! Лишь ожиданье перемен,
как в карты: или тройка, или туз.
Герой? Он может мощью полюбить.
Откуда взять взаимность — лишь мощам?
На фантиках, на бантиках понять:
трус — труса, раб — раба и мима — мим.
Нам даден в мир не профиль прав, а фас,
где ум — там с колокольцами наряд.
На Данию, норвежец Фортинбрас,
я отрекаюсь: вы — не мой народ.
Был мозг отдатированный, как зал.
Я шел как жил — на иглах каблука.
Балл музыки — рапира и кинжал,
и правая, и левая рука.
Блестел, отлакирован, в досках пол.
Взлетали души (души ли?) без тел.
Их было семь и каждый (как же!) пал.
А воздух варваризма дул... и бел,
что я виновен, ибо их убил,
мерзавцы пусть, но человеки ведь,
не мной исчислен времени удел,
а Там (читатель Йорик, челюсть — есть?).
Итак итог: созвездья всем ли врут?
Я рву билет и разрываю чек.
И если это человеки вкруг,
я отрекаюсь, я — не человек.
Таким единым и таким моим?
За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?
Я и садовник, я же и цветок,
В темнице мира я не одинок.
На стекла вечности уже легло
Мое дыхание, мое тепло.
Запечатлеется на нем узор,
Неузнаваемый с недавних пор.
Пускай мгновения стекает муть —
Узора милого не зачеркнуть.
Читаю время от времени (несколько раз в неделю) Игоря Иртеньева, раньше читал Блока и Маяковского, но очень редко, в целом согласен с ОP если бы я случайно не наткнулся на Иртеньева, то вся прочтённая поэзия сводилась бы прочтению каких-то очень известных поэтов раз в год или и того реже
Я до Блока тоже поэзию не воспринимал, а теперь иногда строчки сами на язык лезут.
И, наполняя грудь весельем,
С вершины самых снежных скал
Я шлю лавину тем ущельям,
Где я любил и целовал!
Ты — железною маской лицо закрывай,
Поклоняясь священным гробам,
Охраняя железом до времени рай,
Недоступный безумным рабам.
Хуйня написана.
>Catalectic endings are particularly common where the rhythm of the verse is dactylic ( – u u ), trochaic ( – u ), or anapestic ( u u – ); they tend to be associated with the end of a strophe or period, so much so that it can almost be said that acatalectic forms cannot end a period.