Уолтерыч посмотрел щурясь от солнца на свежеподстриженную лужайку, почесал свою густую бороду и начал рассказ.
- Дядя Гриша-то? Оно ведь как было. Он жеж к нам с Нижнего Джорджтауна переехал. У нас фердшела тогда поездом переехало. Ну пьяный значит шатался где попало, да на рельсах-то наверно и уснул. Ну вот батю его, дядьку Стивена, царствие ему небесное, сюдой и перевели. Вроде-как временно, значит, да только так он тут и остался коровам хвосты крутить. А Гришка-то пацан городской был. Да отличник еще, в очках весь такой. В кружке на банджолайке играл. Ну мы значит с дружками моими тогдашними, Колькой Уильямсом да Джимкой Сидоровым после школы его, значит споймали, и давай изгаляться. То фофана ему это, поставим, то трусы сзади с силой натянем. Ну была у нас в то время такая, значит, забава. Да только Гришка-то хоть и городской, а парень был не промах. Терпел-тепрпел, да как даст Кольке в грызло. Тот, значит, в кровь да слезы. Домой побежал. До сих пор по селу ходит, зубом золотым сверкает. Ну а с Гришкой мы быстро подружились. Курить его, стало быть, научили. За что матушка его, Елизавета Мэйсоновна, очень нас невзлюбила. Лазали вместе по садам по яблоки-да груши. Дед Пахом мне так солью запульнул раз со своей ремингтонки, до сих пор жопа в пятнах. Ну да показывать не буду, хе-хе. Такое вот у твоего деда было детство, не то что у вас, все за своими айпэдами да байкалами. Это почем это, значит, у нас там сейчас мороженое?
- Два доллара пятьдесят копеек.
- Ну, вот тебе пятак. Себе купи и брата угости. Только смотри мне! Ну беги, внучка. Только мамке не говори, а то скажет опять, что аппетит тебе порчу. А там скоро уже и вареники с кукурузой.
Уолтерыч растянулся в кресле-качалке, подкурил пэлмэловскую папиросу и продолжил вспоминать свое босоногое детство.