Как тяжело ходить среди людей
И притворятся непогибшим,
И об игре трагической страстей
Повествовать еще не жившим.
И, вглядываясь в свой ночной кошмар,
Строй находить в нестройном вихре чувства,
Чтобы по бледным заревам искусства
Узнали жизни гибельной пожар!
бамп
Да, я знаю, я вам не пара,
Я пришел из другой страны,
И мне нравится не гитара,
А дикарский напев зурны.
Не по залам и по салонам,
Темным платьям и пиджакам —
Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам.
Я люблю — как араб в пустыне
Припадает к воде и пьет,
А не рыцарем на картине,
Что на звезды смотрит и ждет.
И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще,
Чтоб войти не во всем открытый,
Протестантский, прибранный рай,
А туда, где разбойник и мытарь
И блудница крикнут: вставай!
Мадагаскар
Сердце билось, смертно тоскуя,
Целый день я бродил в тоске,
И мне снилось ночью: плыву я
По какой-то большой реке.
С каждым мигом все шире, шире
И светлей, и светлей река,
Я в совсем неведомом мире,
И ладья моя так легка.
Красный идол на белом камне
Мне поведал разгадку чар,
Красный идол на белом камне
Громко крикнул: — Мадагаскар! —
В раззолоченных паланкинах,
В дивно-вырезанных ладьях,
На широких воловьих спинах
И на звонко ржущих конях
Там, где пели и трепетали
Легких тысячи лебедей,
Друг за другом вслед выступали
Смуглолицых толпы людей.
И о том, как руки принцессы
Домогался старый жених
Сочиняли смешные пьесы
И сейчас же играли их.
А в роскошной форме гусарской
Благосклонно на них взирал
Королевы мадагаскарской
Самый преданный генерал.
Между них быки Томатавы,
Схожи с грудою темных камней,
Пожирали жирные травы
Благовоньем полных полей.
И вздыхал я, зачем плыву я,
Не останусь я здесь зачем:
Неужель и здесь не спою я
Самых лучших моих поэм?
Только голос мой был не слышен,
И никто мне не мог помочь,
А на крыльях летучей мыши
Опускалась теплая ночь.
Небеса и лес потемнели,
Смолкли лебеди в забытье…
…Я лежал на моей постели
И грустил о моей ладье.
На почве болотной и зыбкой.
Там жили поэты,- и каждый встречал
Другого надменной улыбкой.
Напрасно и день светозарный вставал
Над этим печальным болотом;
Его обитатель свой день посвящал
Вину и усердным работам.
Когда напивались, то в дружбе клялись,
Болтали цинично и пряно.
Под утро их рвало. Потом, запершись,
Работали тупо и рьяно.
Потом вылезали из будок, как псы,
Смотрели, как море горело.
И золотом каждой прохожей косы
Пленялись со знанием дела.
Разнежась, мечтали о веке златом,
Ругали издателей дружно.
И плакали горько над малым цветком,
Над маленькой тучкой жемчужной…
Так жили поэты. Читатель и друг!
Ты думаешь, может быть,- хуже
Твоих ежедневных бессильных потуг,
Твоей обывательской лужи?
Нет, милый читатель, мой критик слепой!
По крайности, есть у поэта
И косы, и тучки, и век золотой,
Тебе ж недоступно все это!..
Ты будешь доволен собой и женой,
Своей конституцией куцой,
А вот у поэта — всемирный запой,
И мало ему конституций!
Пускай я умру под забором, как пес,
Пусть жизнь меня в землю втоптала,-
Я верю: то бог меня снегом занес,
То вьюга меня целовала!
Хочешь в грайм-легион поезжай в Удомля
Эй. Кто ведомый? Я - торт медовый
А ты не торт, это я Иегова
Духовенство за нас, я - первый класс
Лью живой квас за мертвых негров
Мой раймбук - православный требник
Мой жирный хайп, будто Герман Геринг
Я форме верен, как Фромм и Ленин
Я умный кент, но не куплен Гелик
Учёный кот на цепи у смысла
Ебал вас в рот - вот и всё искусство
Я грустный клоун в театре абсурда
Русский Бона, китайский Будда
Мне срать на вас и на ваш панчлайн
Дай напас мне и дай мне майк
Это вечный кайф и мне жизнь в прикол
Тут болезней - смрад, и мне не счесть икон
Но я русский Барт, Чистяков
Сложность ультрахард, ведь я - нищ и гол
И мой стих не тост, слушай Beastie Boys
Когда стихнет всё - стану мертвым Гойя
Я монеткой стёр весь культурный слой
И просрав в лицо, стану рэп-звездой!
А пока Панки Хой, рэп осада Бреста
Шлём танки, бой, не вставая с кресла
Пусть текст квадратный, как челюсть Гесса
Министерство любви или церковь детства!
Мне всё в угар, подорвём пукан и
Исчезнем в дыму - вот наш хитрый план
За что взял, продал я хип-хоп татару
Угоняю в степь ваших жирных мам
Хочешь в грайм-легион поезжай в Удомля
Эй. Кто ведомый? Я - торт медовый
А ты не торт, это я Иегова
Духовенство за нас, я - первый класс
Лью живой квас за мертвых негров
Мой раймбук - православный требник
Мой жирный хайп, будто Герман Геринг
Я форме верен, как Фромм и Ленин
Я умный кент, но не куплен Гелик
Учёный кот на цепи у смысла
Ебал вас в рот - вот и всё искусство
Я грустный клоун в театре абсурда
Русский Бона, китайский Будда
Мне срать на вас и на ваш панчлайн
Дай напас мне и дай мне майк
Это вечный кайф и мне жизнь в прикол
Тут болезней - смрад, и мне не счесть икон
Но я русский Барт, Чистяков
Сложность ультрахард, ведь я - нищ и гол
И мой стих не тост, слушай Beastie Boys
Когда стихнет всё - стану мертвым Гойя
Я монеткой стёр весь культурный слой
И просрав в лицо, стану рэп-звездой!
А пока Панки Хой, рэп осада Бреста
Шлём танки, бой, не вставая с кресла
Пусть текст квадратный, как челюсть Гесса
Министерство любви или церковь детства!
Мне всё в угар, подорвём пукан и
Исчезнем в дыму - вот наш хитрый план
За что взял, продал я хип-хоп татару
Угоняю в степь ваших жирных мам
Который мы несем все от рожденья,
Не ведая, в чем наши преступленья,
За что мы так наказаны судьбой.
Христос, Христос! Тернисты все пути,
Ведущие на мрачную Голгофу.
Наш стон не слышен Богу Саваофу.
Ах! Сколько жертв еще нам пронести?
Христос, Христос! Нет правды на земле,
Хотя она вся кровью пропиталась.
И эта кровь не раз воспламенялась.
По-прежнему коснеет мир во зле.
Христос, Христос! Слепит нас жизни мгла.
Ты нам открыл все небо, ночь рассеяв,
Но храм опять во власти фарисеев:
Мессии нет — Иудам нет числа.
Мы жить хотим! Над нами ночь висит.
О, неужель вновь нужно искупленье
И только Крест нам возвестит спасенье?
Христос, Христос! Но все кругом молчит
Хочешь в грайм-легион поезжай в Удомля
Эй. Кто ведомый? Я - торт медовый
А ты не торт, это я Иегова
Духовенство за нас, я - первый класс
Лью живой квас за мертвых негров
Мой раймбук - православный требник
Мой жирный хайп, будто Герман Геринг
Я форме верен, как Фромм и Ленин
Я умный кент, но не куплен Гелик
Учёный кот на цепи у смысла
Ебал вас в рот - вот и всё искусство
Я грустный клоун в театре абсурда
Русский Бона, китайский Будда
Мне срать на вас и на ваш панчлайн
Дай напас мне и дай мне майк
Это вечный кайф и мне жизнь в прикол
Тут болезней - смрад, и мне не счесть икон
Но я русский Барт, Чистяков
Сложность ультрахард, ведь я - нищ и гол
И мой стих не тост, слушай Beastie Boys
Когда стихнет всё - стану мертвым Гойя
Я монеткой стёр весь культурный слой
И просрав в лицо, стану рэп-звездой!
А пока Панки Хой, рэп осада Бреста
Шлём танки, бой, не вставая с кресла
Пусть текст квадратный, как челюсть Гесса
Министерство любви или церковь детства!
Мне всё в угар, подорвём пукан и
Исчезнем в дыму - вот наш хитрый план
За что взял, продал я хип-хоп татару
Угоняю в степь ваших жирных мам
Хочешь в грайм-легион поезжай в Удомля
Эй. Кто ведомый? Я - торт медовый
А ты не торт, это я Иегова
Духовенство за нас, я - первый класс
Лью живой квас за мертвых негров
Мой раймбук - православный требник
Мой жирный хайп, будто Герман Геринг
Я форме верен, как Фромм и Ленин
Я умный кент, но не куплен Гелик
Учёный кот на цепи у смысла
Ебал вас в рот - вот и всё искусство
Я грустный клоун в театре абсурда
Русский Бона, китайский Будда
Мне срать на вас и на ваш панчлайн
Дай напас мне и дай мне майк
Это вечный кайф и мне жизнь в прикол
Тут болезней - смрад, и мне не счесть икон
Но я русский Барт, Чистяков
Сложность ультрахард, ведь я - нищ и гол
И мой стих не тост, слушай Beastie Boys
Когда стихнет всё - стану мертвым Гойя
Я монеткой стёр весь культурный слой
И просрав в лицо, стану рэп-звездой!
А пока Панки Хой, рэп осада Бреста
Шлём танки, бой, не вставая с кресла
Пусть текст квадратный, как челюсть Гесса
Министерство любви или церковь детства!
Мне всё в угар, подорвём пукан и
Исчезнем в дыму - вот наш хитрый план
За что взял, продал я хип-хоп татару
Угоняю в степь ваших жирных мам
Трус притворился храбрым на войне,
Поскольку трусам спуску не давали.
Он, бледный, в бой катился на броне,
Он вяло балагурил на привале.
Его всего крутило и трясло,
Когда мы попадали под бомбежку.
Но страх скрывал он тщательно и зло
И своего добился понемножку.
И так вошел он в роль, что наконец
Стал храбрецом, почти уже природным.
Неплохо бы, чтоб, скажем, и подлец
Навечно притворился благородным.
Скрывая подлость, день бы ото дня
Такое же выказывал упорство.
Во всем другом естественность ценя,
Приветствую подобное притворство!
Хочешь в грайм-легион поезжай в Удомля
Эй. Кто ведомый? Я - торт медовый
А ты не торт, это я Иегова
Духовенство за нас, я - первый класс
Лью живой квас за мертвых негров
Мой раймбук - православный требник
Мой жирный хайп, будто Герман Геринг
Я форме верен, как Фромм и Ленин
Я умный кент, но не куплен Гелик
Учёный кот на цепи у смысла
Ебал вас в рот - вот и всё искусство
Я грустный клоун в театре абсурда
Русский Бона, китайский Будда
Мне срать на вас и на ваш панчлайн
Дай напас мне и дай мне майк
Это вечный кайф и мне жизнь в прикол
Тут болезней - смрад, и мне не счесть икон
Но я русский Барт, Чистяков
Сложность ультрахард, ведь я - нищ и гол
И мой стих не тост, слушай Beastie Boys
Когда стихнет всё - стану мертвым Гойя
Я монеткой стёр весь культурный слой
И просрав в лицо, стану рэп-звездой!
А пока Панки Хой, рэп осада Бреста
Шлём танки, бой, не вставая с кресла
Пусть текст квадратный, как челюсть Гесса
Министерство любви или церковь детства!
Мне всё в угар, подорвём пукан и
Исчезнем в дыму - вот наш хитрый план
За что взял, продал я хип-хоп татару
Угоняю в степь ваших жирных мам
Раздайтесь, вакхальны припевы!
Да здравствуют нежные девы
И юные жены, любившие нас!
Полнее стакан наливайте!
На звонкое дно
В густое вино
Заветные кольца бросайте!
Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
Хочешь в грайм-легион поезжай в Удомля
Эй. Кто ведомый? Я - торт медовый
А ты не торт, это я Иегова
Духовенство за нас, я - первый класс
Лью живой квас за мертвых негров
Мой раймбук - православный требник
Мой жирный хайп, будто Герман Геринг
Я форме верен, как Фромм и Ленин
Я умный кент, но не куплен Гелик
Учёный кот на цепи у смысла
Ебал вас в рот - вот и всё искусство
Я грустный клоун в театре абсурда
Русский Бона, китайский Будда
Мне срать на вас и на ваш панчлайн
Дай напас мне и дай мне майк
Это вечный кайф и мне жизнь в прикол
Тут болезней - смрад, и мне не счесть икон
Но я русский Барт, Чистяков
Сложность ультрахард, ведь я - нищ и гол
И мой стих не тост, слушай Beastie Boys
Когда стихнет всё - стану мертвым Гойя
Я монеткой стёр весь культурный слой
И просрав в лицо, стану рэп-звездой!
А пока Панки Хой, рэп осада Бреста
Шлём танки, бой, не вставая с кресла
Пусть текст квадратный, как челюсть Гесса
Министерство любви или церковь детства!
Мне всё в угар, подорвём пукан и
Исчезнем в дыму - вот наш хитрый план
За что взял, продал я хип-хоп татару
Угоняю в степь ваших жирных мам
І гнів, і жах. І білі маски
Облич.
І злами рук, як ринв.
І от затихло.
Тільки пласко
Лисніє квадратовий ринг.
Там не суперник мій,
а ворог
Зіперсь бундючно на канат.
Над ним у чорному,
як ворон,
Чаклує хижий секундант.
Той ворог хитро, як лисиця,
Мені готує рішенець.
Нахабно в праву рукавицю
Кладе для певності свинець.
Суддя те бачить.
Та... не баче.
Вони у змовинах давно.
Та й переможців же тим паче
Не судять потім все одно.
А зал, як тур, реве безжально.
Назад одрізано путі:
Мій секундант у роздягальні
Лишив рушник на видноті.
Що ж, буде бій.
Важкий. Без правил.
Мій ворог — публіки владар —
Мені вцілятиме ізправа
Під серце зважений удар.
Він буде бить мене, як схоче:
І знизу, й справа, і згори.
І нижче пояса. І очі
Схова продажний рефері.
Я все стерплю в жорстокім герці,
Аби лише, зберігати стиль,
Не пропустить удару в серце.
Не пропустить... Не пропустить...
Ще буде потім раунд третій.
І вже коли в канатний скрут
Я буду ворогом припертий
І загнаний в четвертий кут,
Коли, нахабний і безкарний,
Повірить він у мій кінець
І для останнього удару
Зведе з правицею свинець,
Я визбираю в жмуток силу
Своїх поразок і удач —
В ім'я отця, і духа, й сина
Обрушу з лівої удар
Такий, що раптом ляже
тиша.
І стануть зайві лікарі.
І марно буде, паче миша,
Метатись підлий рефері.
То буде бій...
А зараз мертво
Лисніє холодом квадрат.
Іду. І поруч мене твердо
Крокує Честь — мій секундант.
Классика, ёпта.
Лежу
на чужой
жене,
потолок
прилипает
к жопе,
но мы не ропщем —
делаем коммунистов,
назло
буржуазной
Европе!
Пусть хyй
мой
как мачта
топорщится!
Мне все равно,
кто подо мной —
жена министра
или уборщица!
____________________________________
Мы,
онанисты,
ребята
плечисты!
Нас
не заманишь
титькой мясистой!
Не
совратишь нас
пиздовою
плевой!
Кончил
правой,
работай левой!!!
Я взял микро, я взял микро
Давай, парень, басов добавь
Мы тут, как в аквариуме — под стеклом
За холопами наблюдает барин, безгранична власть его
Как ни кричи, что должен пасть Вавилон
Не выйдет у нас ничего
Я даже бросил составлять планы на следующий год
Хотя помню, когда был совсем щегол, казалось
Что может быть проще, чем свернуть гору?
А вот потом мудрость приходит
И становится вообще похуй
Когда видишь мир такой, каким он был придуман
Хуёвая копия, декорации из картона
Ну и что, зато тут — я дома
Так давай, камера, мотор
И пусть ночью глаза слепит звёзд россыпь
Я знаю — они просто нарисованы на потолке
Это наёб, игра в напёрстки
Тут людьми притворяются манекены
И тебе не стать никем, кроме того, кто ты есть, смирись
Если ты настоящий боец
Спокойствие внутри даже на краю бездны не покинет
Тем более, здесь ты подшит к папке в архиве
Твоё имя украшает одну из страниц сценария этой дешёвой пьесы
Ведь из под купола нам некуда деться
Так к чему пениться, верно?
Лучше посидим, покурим, до антракта, думаю, отдохнуть успеем
Хули
Посидим, покурим, над нами неба купол
Пока живые, хули
Посидим, покурим, над нами неба купол
Пока живые, хули
Плоский мир и купол над нами
Люди — куклы, но кукловод не обманет
У кого-то в этом опыт не малый, у меня пять грамм на кармане
И за углом подстерегает мусорок коварный
Знакомого парня так в кандалы заковали
За то, что хотел понять устройство мира
Искал внутри люси и амфетаминов, я не стал таким, наверное
Знаешь, вокруг пидорки высокомерные, но это не про нас
Время замедлит свой бег, ты только не суди, братан
Обиды оставь позади и долги раздай
Умерь гордыню, и по лестнице к вершине купола
Поднимись по ступенькам пыльным
Потом вниз скатись кубарем
Когда станешь первым, кто умер так
Купол откроется, и люди смогут увидать
Что выше находится ещё один
Мы же отсюда не улетим
Даже тигр может угодить в мышеловку
Эта дорога — лишь на просторах твоей души широкой
Наконец ты понял: весь мир — внутри, и дышишь ровно!
Так дым к потолку давай запустим брат
Просто посидим, покурим, раз купол нам не убрать
Посидим, покурим, над нами неба купол
Пока живые, хули
Посидим, покурим, над нами неба купол
Пока живые, хули
Куда же мы отсюда денемся? Мир — клетка, уйти нельзя
Мир — клетка, уйти нельзя
не стану скрывать –
мне нравятся революции
охотно признаюсь –
моё любимое божество –
Шива, Разрушитель Миров
(я видел его однажды
во время кислотного трипа
в чёрно-оранжевом небе
жонглирующего черепами вселенных)
мне противны те, кто цепляются
за утлые остовы
человеческих иллюзий –
социальное положение, нацию,
расу, империю, церковь, так называемые
незыблемые научные истины
или семейные ценности
в конце концов, они, разумеется,
всё равно побеждают
хотя часть из них гибнет,
рассечённая сверкающей ваджрой,
новые выползают из земли,
словно черви после дождя
однако тот волшебный миг,
когда они корчатся в ужасе
в потревоженной навозной куче!
как жаль, что за короткую
человеческую жизнь
такое можно увидеть
от силы два-три раза
Хочешь в грайм-легион поезжай в Удомля
Эй. Кто ведомый? Я - торт медовый
А ты не торт, это я Иегова
Духовенство за нас, я - первый класс
Лью живой квас за мертвых негров
Мой раймбук - православный требник
Мой жирный хайп, будто Герман Геринг
Я форме верен, как Фромм и Ленин
Я умный кент, но не куплен Гелик
Учёный кот на цепи у смысла
Ебал вас в рот - вот и всё искусство
Я грустный клоун в театре абсурда
Русский Бона, китайский Будда
Мне срать на вас и на ваш панчлайн
Дай напас мне и дай мне майк
Это вечный кайф и мне жизнь в прикол
Тут болезней - смрад, и мне не счесть икон
Но я русский Барт, Чистяков
Сложность ультрахард, ведь я - нищ и гол
И мой стих не тост, слушай Beastie Boys
Когда стихнет всё - стану мертвым Гойя
Я монеткой стёр весь культурный слой
И просрав в лицо, стану рэп-звездой!
А пока Панки Хой, рэп осада Бреста
Шлём танки, бой, не вставая с кресла
Пусть текст квадратный, как челюсть Гесса
Министерство любви или церковь детства!
Мне всё в угар, подорвём пукан и
Исчезнем в дыму - вот наш хитрый план
За что взял, продал я хип-хоп татару
Угоняю в степь ваших жирных мам
Ник Немельников
Ни строчки, ни слова,
Похмельное лето,
Всё старое - ново,
Надежда раздета.
Желания ясны,
На ужин простуда,
Ни что не напрасно,
Любовь - это чудо.
Всегда откровенна,
Во всём безупречна,
Жива и нетленна,
Наивно беспечна.
Придёт на закате,
Уйдёт на рассвете,
В девятой палате,
Смеёмся как дети.
В девятой палате,
Потрескалось небо,
С тоскою во взгляде,
Я требую хлеба.
Ловец одиночеств,
Безродный котёнок,
От ваших пророчеств,
Я плачу с пелёнок.
Мне трудно дышать,
От чёрствых посланий,
Сидеть и молчать,
В тоске ожиданий.
Любить вашу глупость,
Смеяться над нею,
И подлую скупость,
Считать за идею.
У четверти века,
Плохие манеры,
Слова человека,
Лишённого веры.
В девятой палате,
Смеёмся как дети,
Пришла на закате,
Уйдёшь на рассвете.
И так без конца,
Летят наши числа,
Слова наглеца,
Лишённые смысла.
В девятой палате,
Война неизбежна,
Застыла на старте,
Любовь и надежда.
годно
годно
Хотя не собирался!
И что же делал пьяный я -
Напился и валялся?
Нет, к сожалению не так,
А может быть и к счастью.
Как сексуальный я маньяк
Купил я шлюху Настю.
А может Леною была
Вчерашняя девица.
Не помню правда нихрена -
Вот надож так напиться.
Одно запомнил точно я
И мне немного стыдно
Пизду ей отлизал, друзья -
За это мне обидно.
Лизал ее и так и сяк
И носом тыкал в анус.
Такой по жизни я мудак
И жить в пизде останусь.
С. Маслеников
В городе, где я не был или когда-то был,
проходил мимо булочной, аптеки, ремонта обуви,
с цветами у старой водосточной трубы
врать тебе пробовал,
эта улица изначально вытягивала меня
жирной кофейной ночью в передоз ходьбою,
хвастаясь вдалеке своей худобою,
говоря иначе, как необходимо слинять.
Как необходимо вызвать на дом такого врача,
который не помнит болезней и с удовольствием выпьет с тобою.
И, если нужно, то он будет чаще тебя навещать,
сидеть, напевать, притопывая вначале правой, а потом уже и левой стопою.
Осталось совсем немного смеяться, плясать от стола и до стара –
ты обошёл весь город по кольцевой, вернулся обратно в комнату и снова ждёшь
доктора.
Звезда Маир сияет надо мною,
Звезда Маир,
И озарён прекрасною звездою
Далёкий мир.
Фёдор Сологуб, «Звезда Маир»
Федор Сологуб. Стихи
Вот подумай и пойми...
*
Вот подумай и пойми:
В мире ты живёшь с людьми, —
Словно в лесе, в тёмном лесе,
Где напихан бес на бесе, —
Зверь с такими же зверьми.
Вот и дом тебе построен.
Он уютен и спокоен,
И живёшь ты в нём с людьми,
Но таятся за дверьми
Хари, годные для боен.
Человек иль злобный бес
В душу, как в карман, залез,
Наплевал там и нагадил,
Всё испортил, всё разладил
И, хихикая, исчез.
Смрадно скучившись у двери,
Над тобой хохочут звери:
Дождался, дурак, чудес?
Эти чище, чем с небес,
И даются всем по вере». —
«Дурачок, ты всем нам верь, —
Шепчет самый гнусный зверь, —
Хоть блевотину на блюде
Поднесут с поклоном люди,
Ешь и зубы им не щерь».
31 августа (13 сентября) 1926 года
Дмитрий Мережковский
Дети ночи
Устремляя наши очи
На бледнеющий восток,
Дети скорби, дети ночи,
Ждем, придет ли наш пророк.
Мы неведомое чуем,
И, с надеждою в сердцах,
Умирая, мы тоскуем
О несозданных мирах.
Дерзновенны наши речи,
Но на смерть осуждены
Слишком ранние предтечи
Слишком медленной весны.
Погребенных воскресенье
И среди глубокой тьмы
Петуха ночное пенье,
Холод утра — это мы.
Мы — над бездною ступени,
Дети мрака, солнце ждем:
Свет увидим — и, как тени,
Мы в лучах его умрем.
Мы все – обреченные,
Проклятием фурий
На муку рожденные.
Над всеми простерли
Свой полог страдания:
У каждого в горле
Таятся рыдания.
У каждого в сердце
Томления кроются,
Но в счастие дверцы
Вовек не откроются.
Судьба ли нас, Бог ли
Карает, не милуя?
Но все мы иссохли,
Но все мы бескрылые!
Скорее погасим
Любовь и желания
И души украсим
Венком умирания!..
Посмотри, —
Я холодный и печальный
Свет зари.
Я напрасно ожидаю
Божества, —
В бледной жизни я не знаю
Торжества.
Над землею скоро встанет
Ясный день,
И в немую бездну канет
Злая тень, —
И безмолвный, и печальный,
Поутру,
Друг мой тайный, друг мой дальный,
Я умру.
Где-то вдали есть другой человек,
Он не придёт, не согреет ничуть
И не разделит последний мой путь.
Он не узнает, куда я бреду,
Где успокоюсь: в раю иль в аду,
Где разорвётся мой жизненный круг,
Где мне изменит мой преданный друг…
Ради него я оставил свой дом,
Ради него я в паденьи крутом
Нёсся, головушку низко склоня,
Ну, а теперь ему не до меня...
Падая вниз, я с надеждою слышал,
Как он возносится выше и выше,
И, опускаясь на самое дно,
Я в своих мыслях лелеял одно:
Что наверху ему будет прекрасно,
И что упал я совсем не напрасно...
Ведь, чтобы к Солнцу поднялся один,
Должен другой замерзать среди льдин...
Холодно, изморозь с гаснущих век,
Где-то вверху есть другой человек.
Он не придёт, не согреет ничуть
И не разделит последний мой путь.
Пусть наверху, в своем райском саду,
Он не узнает, как плохо в аду!
Мне ведь не нужно уже ничего, –
Счастлив лишь тем, что я здесь за него!
Вот это охуенно.
Я не спал десять тысяч ночей
Мой желудок набит до отказа снежками
Окурками, пирожками, картофельной шелухой
Мне под веки насыпали сахар
Мне в виски понатыкали гвозди
И сердце моё словно тусклая пыльная лампочка
в коммунальном промозглом сортире
И губы мои словно опухоль
И глаза словно на фотографии
И весь я комок пластилина
брошенный в чей-то глубокий костёр
Плавно рассасываюсь
Расплываюсь
В жадном настойчивом пламени
А надо мною лишь звёздное стылое небо
И чьи-то сосредоточенные
Внимательные
Лица.
Был молод, имел я силёнку,
И крепко же, братцы, в селенье одном
Любил я в ту пору девчонку.
Сначала не чуял я в девке беду,
Потом задурил не на шутку:
Куда ни поеду, куда ни пойду,
Всё к милой сверну на минутку.
И любо оно, да покоя-то нет,
А сердце болит всё сильнее.
Однажды даёт мне начальник пакет:
«Свези, мол, на почту живее!»
Я принял пакет — и скорей на коня,
И по полю вихрем помчался,
А сердце щемит, да щемит у меня,
Как будто с ней век не видался.
И что за причина, понять не могу,
И ветер так воет тоскливо…
И вдруг — словно замер мой конь на бегу,
И в сторону смотрит пугливо.
Забилося сердце сильней у меня,
И глянул вперед я в тревоге,
Потом соскочил с удалого коня, —
И вижу я труп на дороге.
А снег уж совсем ту находку занёс,
Метель так и пляшет над трупом.
Разрыл я сугроб-то и к месту прирос, —
Мороз заходил под тулупом.
Под снегом-то, братцы, лежала она…
Закрылися карие очи.
Налейте, налейте скорее вина,
Рассказывать больше нет мочи!
Пять коней подарил мне мой друг Люцифер
И одно золотое с рубином кольцо,
Чтобы мог я спускаться в глубины пещер
И увидел небес молодое лицо.
Кони фыркали, били копытом, маня
Понестись на широком пространстве земном,
И я верил, что солнце зажглось для меня,
Просияв, как рубин на кольце золотом.
Много звездных ночей, много огненных дней
Я скитался, не зная скитанью конца,
Я смеялся порывам могучих коней
И игре моего золотого кольца.
Там, на высях сознанья — безумье и снег,
Но коней я ударил свистящим бичем,
Я на выси сознанья направил их бег
И увидел там деву с печальным лицом.
В тихом голосе слышались звоны струны,
В странном взоре сливался с ответом вопрос,
И я отдал кольцо этой деве луны
За неверный оттенок разбросанных кос.
И, смеясь надо мной, презирая меня,
Люцифер распахнул мне ворота во тьму,
Люцифер подарил мне шестого коня —
И Отчаянье было названье ему.
Ни и просто самое популярное стихотворение в Британии. If Киплинга.
Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятенье всех,
Верь сам в себя, наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех;
Пусть час не пробил, жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.
Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
Не забывая, что их голос лжив;
Останься тих, когда твое же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена, и снова
Ты должен все воссоздавать с основ.
Умей поставить, в радостной надежде,
На карту все, что накопил с трудом,
Все проиграть и нищим стать, как прежде,
И никогда не пожалеть о том;
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело.
И только Воля говорит: "Иди!"
Останься прост, беседуя с царями,
Останься честен, говоря с толпой;
Будь прям и тверд с врагами и с друзьями,
Пусть все, в свой час, считаются с тобой;
Наполни смыслом каждое мгновенье,
Часов и дней неумолимый бег,--
Тогда весь мир ты примешь, как владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!
378451217
Заходи, мил человек
Хочешь, водки наливай,
А на беспричинный смех мой
Ты давай не обращай
Пей, закусывай, хмелей
Хочешь папки полистать
Не проблема то, что я
Продолжаю хохотать
Хочешь, лампочку вкрути
Чтоб светлее было жрать
Не помеха то, что я
Так и продолжаю ржать
Хочешь, громко говори
Можешь перейти на шепот
Но не вздумай, слышь, не вздумай
Меня спрашивать про хохот
5
Хочешь, поцелуемся
Ты губами, я - ножом
Выпрыгнем в окно
Тогда вместе мы поржем
Погогочем от души
В смехе распростертые
Ты теперь такой как я
Вместе теперь мертвые
Мертвые с тобою мы
Наш с тобой клокочет смех
Эй, прохожий, заходи
Заходи, мил человек.
(с) Угол
Супер
И сифилисом хочешь заразиться.
Не кажется ли жизнь тебе закатом,
Ненужною, как тесная темница?
Да, может быть,—в тебе я замечаю
И страсть к вину, любовь к ночным притонам.
Я правду говорю и обличаю
Тебя, во мне разлившуюся стоном.
Ах, цокотуха, потерявши юркость,
ты выглядишь, как старый юнкерс,
как чёрный кадр документальный
эпохи дальней.
Не ты ли заполночь там то и дело
над люлькою моей гудела,
гонимая в оконной раме
прожекторами?
А нынче, милая, мой жёлтый ноготь
брюшко твоё горазд потрогать,
и ты не вздрагиваешь от испуга,
жужжа, подруга.
Говно, залупа, пенис, хер, давалка, хуй, блядина
Головка, шлюха, жопа, член, еблан, петух… мудила
Рукоблуд, ссанина, очко, блядун, вагина
Сука, ебланище, влагалище, пердун, дрочила
Пидор, пизда, туз, малафья
Гомик, мудила, пилотка, манда
Анус, вагина, путана, пидрила
Шалава, хуила, мошонка, елда…
Раунд!
Словно и не бывало.
На пригреве тепло.
Только этого мало.
Всё, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло.
Только этого мало.
Понапрасну ни зло,
Ни добро не пропало,
Всё горело светло.
Только этого мало.
Жизнь брала под крыло,
Берегла и спасала.
Мне и вправду везло.
Только этого мало.
Листьев не обожгло,
Веток не обломало…
День промыт, как стекло.
Только этого мало.
годнота, папаша тарковского написал вроде?
да, Арсений Тарковский, в последнее время все чаще вспоминаю и повторяю этот стих
Не, не, не, не, нет слов, победа за Бролом
Я чисто такой как пидор вошёл
За микрофон взял руку
Как хуй берёт тёлка в рот
Так же я беру микрофон
И зачитываю вам здесь шоу
Вы все молодые, вам хорошо
За косарь вошли и видите это шоу
Пипидончик, здесь вот, между ног
Показывает, как сделать красиво
Мы из России, с нами Крым
С нами Крым ебты!
Меня от соли накрыло
Меня от соли накрыло
Я с Лефортово
У меня вот до сюда шорты
Если выше, то пидор
Если ниже, то гнида
Я хочу оттрахать любую здесь тварь
Ты меня ещё в жопу жарь
Дай мне шанс остаться только с тобой
Я говорю тебе
"Нахуй, нахуй, нахуй, нахуй
Ну нахуй?! Нахуй!
"Нахуй ты вышел?"-
Спрашивают у меня пацаны, которые дышат клеем, которые дышат солью, которые дышат хуями
Немытыми хуями дышат крали
У меня украли спайс на входе
Меня кинули, не айс дело
Хуёво ты сука в жопу напердела
Черная дыра — твой анус
Заходим в пропасть
Прошла как незваный гость
Неважно я выпустил здесь
Какую-то смесь
Вы все как будто глиномесы
Здесь не хватает пьесы
Похлопайте руками
Я покажу вам залупу в паре с Бролом
Не, не, не, вы о чём?
Типо типы на умнике?
Брол, типо, Брол, они говорят типо на умнике
Типо хорошо в парике или в парике
Да хоть в туза вы все, сука, примете
Вы же знаете, за кем андеграунд стоит, вы эти имена запомните
Я могу даже тупо не готовиться
Выйти здесь один раз в жизни
Мне заплатили бабки
Уяснит каждый
Я буду трахать ваших мамок, папок, бабок, сестёр
Я всех вас тут в рот пёр
Улица,
Мост,
Дом.
В нём уют,
Добытый с большим трудом,
Горбом.
Муж лёг на диван,
Уснул,
Газета выпала из рук..
Читал про Ливан
И Ирак.
Рядом жена,
Живот растёт.
Думает:
Вдруг война —
Заберут,
Убьют.
Обняла его,
Зарыдала...
Он
Бормотал сквозь сон
Что-то об экономии металла.
Нас ни догнать, ни мечом обуздать нельзя
Ни одна стена нипочём
Ведь мы — запрещённая организация
Каждый из нас обречён замечать изъян
Мироздания и расчёсывать
Мы — запрещённая организация
Братья без тайного рукопожатия
Сочиняй устав, стукачок
Ведь мы — запрещённая организация
Каждый, кто знает, о чём я — у нас в рядах
Старшина, ты зря так серьёзно
Мы — запрещённая организация
Всё всегда начинается с малого
С мёртвых семян, прорастающих заново
Басенкой на другой лад пересказанной
Горсткою фраз из цыганского табора
Узкой вязью опасная заповедь
Через века проступает, как знакопись
Ящерицей вылупляется знание
Знахарем загодя варятся снадобья
Задевая бельё на верёвках плечом
По расплавленной каменной улице
Южного города, кто-то стремглав пронесёт
Босиком безымянную рукопись
Сквозь казённую краску над фикусом
Рядом с иконой проявится фреска
Настолько же бескомпромиссно прекрасная
Сколько безнравственная и гротескная
Те, кто в серости выросли
Яркими снами, таинственным вирусом
Мечены с юности — эти родимые пятна
Этнической чисткой не вывести
Небо плиткой не вымостить
Всех светлой палитрой не выкрасить
Ересь не вымести, как ни старайтесь
Инакость не выкосить, накоси-выкуси
Нас преследуют сотни разведок
Нас исследуют толпы экспертов
Мы исчезнуть способны бесследно
Мелькнув в подворотне плащом напоследок
Городской сумасшедший
Непрошенный гость из эпохи лет сто как прошедшей
Под рубищем, ветошью будущим дервишам
В тубусе спешно несущий депешу
У нас нет ни устава, ни штаба
Ни вождя, ни обряда, ни флага
Но мы будем всегда, а враждующих с нами
Не станет, как Штази с Гестапо
От альянса кочующих гильдий
И до собратства танцующих синти
Одна коалиция сопротивляется
Карцерной матрице тайных полиций
Чему? Пуританству кромешного блага
Чему? Производству, где плавится особь
Мы как дома внутри снежного шара
Тряхнуло слегка — моментально заносит
Эй, старшина, снятся дальние страны?
Зовёт золотое руно?
Значит ты завербован давно
И наш орден берёт тебя в строй
Под своё боевое крыло (Ха-ха, ух)
Нас ни догнать, ни мечом обуздать нельзя
Ни одна стена нипочём
Ведь мы — запрещённая организация
Каждый из нас обречён замечать изъян
Мироздания и расчёсывать
Мы — запрещённая организация
(Всё всегда начинается с малого)
Братья без тайного рукопожатия
Сочиняй устав, стукачок
Ведь мы — запрещённая организация
(Всё всегда начинается с малого)
Каждый, кто знает, о чём я — у нас в рядах
Старшина, ты зря так серьёзно
Мы — запрещённая организация
Перечеркни мои болезни, Демна Гвасалия
Жив для противостояния угасанию
Жид не ортодоксальный, а парадоксальный
Бартер: за леченье в Аркхеме — Пятый Картер
Жёлтый символ на пиджаке — не эмблема Carhartt
Тьма египетская над бездной, крещенье анхом
Батя возвращается трезвым, в руке буханка
Ёбу дал? Я стереотип о селебрити
Годы опытов, как в себя прийти, чтоб к себе прийти
Видно, слиплись от крови глаза Гестапо:
Вот кто поднял выразительно бровь, не Азат Мифтахов
Музу развезло, инструктировать некому
Похуй: текст — ремесло, сел инкрустировать, эй
Я не пропустил ничего, веками так
Курёхин спит, на сцене ослы, это хоп-механика
Пятьдесят прекрасных дев
В областной ж/д больнице
Кал сдавали на посев.
Сдав анализы, наружу
Вылетали, щебеча.
Торопясь, звонили мужу:
Я, мол, вышла от врача.
Но ни слова ни о кале,
Ни о тайнах бытия...
Видно, правды не алкали
Ни они, ни их мужья.
(Виктор Самойлов)
Западный веял Ветер от Взморья до Белых гор,
И сеял Серебряный Саженец серебряный свет с ветвей —
Так оно было в давние времена королей.
Сверкали твои твердыни, и с тех пор, с нуменорских времен
Был славен венец твой крылатый и твой золотой трон.
О Гондор, Гондор! Узрим ли Саженца новый свет,
Принесет ли Западный Ветер горный отзвук, верный ответ?
Мой ангел, помните ли вы
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
Среди рыжеющей травы?
Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной,
Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,
Зловонный выделяя гной.
И солнце эту гниль палило с небосвода,
Чтобы останки сжечь дотла,
Чтоб слитое в одном великая Природа
Разъединенным приняла.
И в небо щерились уже куски скелета,
Большим подобные цветам.
От смрада на лугу, в душистом зное лета,
Едва не стало дурно вам.
Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи
Над мерзкой грудою вились,
И черви ползали и копошились в брюхе,
Как черная густая слизь.
Все это двигалось, вздымалось и блестело,
Как будто, вдруг оживлено,
Росло и множилось чудовищное тело,
Дыханья смутного полно.
И этот мир струил таинственные звуки,
Как ветер, как бегущий вал,
Как будто сеятель, подъемля плавно руки,
Над нивой зерна развевал.
То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,
Как первый очерк, как пятно,
Где взор художника провидит стан богини,
Готовый лечь на полотно.
Из-за куста на нас, худая, вся в коросте,
Косила сука злой зрачок,
И выжидала миг, чтоб отхватить от кости
И лакомый сожрать кусок.
Но вспомните: и вы, заразу источая,
Вы трупом ляжете гнилым,
Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,
Вы, лучезарный серафим.
И вас, красавица, и вас коснется тленье,
И вы сгниете до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.
Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты — навеки сберегу я
И форму, и бессмертный строй.
Баллада о трусливом рыцаре
Жил-был дурак, моя Госпожа,
Жил был трус и дурак.
Весь свой жалкий век он прожил дрожа,
Хвост поджав от страха и чуть дыша.
Так он прожил и умер так.
И ни блеск мечей,
Ни сиянье очей
Благородных девиц и дам,
Ни даже резоны отцовских речей —
Нет, ничто, моя Госпожа,
Не могло пробудить в нем рыцарский жар,
Даже смех, даже стыд и срам!
И только из трусости бедный дурак
Не решился ответить «Нет!»,
Когда Ричард воскликнул: «Да сгинет враг!
Да святится Имя Христово! Пора
Исполнять Великий Обет!»
Ибо все тогда
Отвечали «Да!»,
И в испуге поддакнул он.
И вместе с нами под знаком Креста
Он отплыл в Палестину, моя Госпожа,
И у всех доселе память свежа,
До чего же он был смешон!
И в первой же битве — и смех и грех! —
Отличился трусливый балбес!
Он коня повернул на глазах у всех,
На скаку растеряв за доспехом доспех,
В знойном мареве он исчез!
Был тот бой жесток!
Тщетно Лжепророк
На Христа из бездны восстал!
Ибо мы победили, моя Госпожа!
А дурак был наказан — с его плаща
Ричард крест во гневе сорвал!
И меч над дурацкой главой преломив,
Отослал дурака в обоз!
И когда осадили мы Аль-Вааль-Рив,
Как простой холоп, трус землю копал!
И был он, моя Госпожа, так мал,
Так смешон и жалок до слез!
Так он был смешон,
Когда был пронзен
Он стрелой пониже спины!
Хохотали два стана, глядя, как он
Ковылял торопливо, моя Госпожа,
Со стрелой в заду, от страха визжа…
Нет, и вправду он был смешон!
Там, под Аль-Вааль-Ривом был взят в полон
Сарацинами сэр Гийом,
И был изуродован и оскоплен
Наш веселый певец младой.
И на стену он выведен был нагой,
И распят на стене живьем.
И за эту боль
Наш славный король
Повелел не щадить никого,
Ибо мести взалкало сердце его,
Его львиное сердце, моя Госпожа,
И пошли мы на приступ, ворота круша
Нечестивого града сего!
И тех, кто в бойне сумел уцелеть —
Стариков, старух и детей,
Велел нам Ричард собрать в мечеть
И хворост собрать, и дверь запереть,
И факел пылающий над головой
Вознес он десницей своей!
Но тут, Госпожа,
Вереща и дрожа,
Выбегает наш дурачок!
Увернувшись от стража, толкнув пажа,
Виснет дурак на руке короля
И — да будет пухом ему земля! —
Получает шуйцей в висок!
Железною шуйцею в правый висок
Получает дурак и трус,
И льется дурацкая кровь на песок,
И факел шипит, и вьется дымок,
И глядит с небес Иисус!
И шепчет король — «Ну Бог с тобой…»
И уводит нас за собой.
Вот так он умер, дурак и трус,
Он и прожил всего ничего.
Но спасеньем души своей грешной клянусь,
И любовию к Вам, Госпожа, клянусь,
Что, когда б не дурость его,
Никто — видит Бог —
С тех пор бы не смог
Львиным Сердцем Ричарда звать!
И мы не имели бы права впредь,
Когда б не его дурацкая смерть,
Под багряным Крестом погибать!
В стране Ксанад благословенной
Дворец построил Кубла Хан,
Где Альф бежит, поток священный,
Сквозь мглу пещер гигантских, пенный,
Впадает в сонный океан.
На десять миль оградой стен и башен
Оазис плодородный окружен,
Садами и ручьями он украшен.
В нем фимиам цветы струят сквозь сон,
И древний лес, роскошен и печален,
Блистает там воздушностью прогалин.
Но между кедров, полных тишиной,
Расщелина по склону ниспадала.
О, никогда под бледною луной
Так пышен не был тот уют лесной,
Где женщина о демоне рыдала.
Пленительное место! Из него,
В кипенье беспрерывного волненья,
Земля, как бы не в силах своего
Сдержать неумолимого мученья,
Роняла вниз обломки, точно звенья
Тяжелой цепи: между этих скал,
Где камень с камнем бешено плясал,
Рождалося внезапное теченье,
Поток священный быстро воды мчал,
И на пять миль, изгибами излучин,
Поток бежал, пронзив лесной туман,
И вдруг, как бы усилием замучен,
Сквозь мглу пещер, где мрак от влаги звучен,
В безжизненный впадал он океан.
И из пещер, где человек не мерял
Ни призрачный объем, ни глубину,
Рождались крики: вняв им, Кубла верил,
Что возвещают праотцы войну.
И тень чертогов наслажденья
Плыла по глади влажных сфер,
И стройный гул вставал от пенья,
И странно-слитен был размер
В напеве влаги и пещер.
Какое странное виденье -
Дворец любви и наслажденья
Меж вечных льдов и влажных сфер.
Стройно-звучные напевы
Раз услышал я во сне,
Абиссинской нежной девы,
Певшей в ясной тишине,
Под созвучья гуслей сонных,
Многопевных, многозвонных,
Ливших зов струны к струне.
О, когда б я вспомнил взоры
Девы, певшей мне во сне
О Горе святой Аборы,
Дух мой вспыхнул бы в огне,
Все возможно было б мне.
В полнозвучные размеры
Заключить тогда б я мог
Эти льдистые пещеры,
Этот солнечный чертог
Их все бы ясно увидали
Над зыбью, полной звонов, дали,
И крик пронесся б, как гроза:
Сюда, скорей сюда, глядите,
О, как горят его глаза!
Пред песнопевцем взор склоните,
И этой грезы слыша звон,
Сомкнемся тесным хороводом,
Затем что он воскормлен медом
И млеком рая напоен!
какой восторг! Сквозь ваши души
наш легион на штурм небес
идет свободно, как по суше,
его прекрасна и страшна
ведет царица Сатана,
и нет преграды нашей воле
ни в ваших мыслях, ни в сердцах, -
лишь ангелочки в небесах
скрипят зубами поневоле!
Наркоторговец, педофил,
знаток старинных грамуаров
я назначенье получил
в Отряд Родительских Кошмаров –
являясь к ребятне в ночи,
я открываю им ключи
к запретным наслажденьям тела,
склоняю их в безмерный блуд
и еженощно там и тут
ласкаю грубо их и смело.
Ребенка ядом окурив,
скольжу к нему под одеяло,
намеренно презерватив
не надевая на стрекало,
и жвалами впиваюсь в плоть,
до дрожи, до конвульсий, вплоть
до жарких стонов пациента,
когда он ножками сучит
и ловит ВИЧ и гепатит
от нравственного диссидента.
А после, утром на заре
сдвигая стопочки с дружиной,
делюсь, к какой я детворе
являлся под какой личиной,
и ставлю души их на кон
в картежных партиях – закон
велит нам с ближними делиться,
чтоб не сойти за подлеца,
пусть и они вкусят юнца,
пусть не пустует психбольница!
Я полон сатанинских сил,
мои друзья скоты и мрази
и кто б прощенья ни просил
сгниет в грехе он, как в проказе!
Но в полдень, солнышком дразня,
изводит сон один меня,
страшнее снов и нет похоже,
что если мы не сбавим прыть,
то, что уж тут греха таить,
однажды победим – о, Боже!
что не могу видеть людей,
когда солнце пинает слепые глаза
ленинградских пустых площадей.
Я же тебя просил
не выходить на улицу днём,
а теперь мы едем в грязном такси
неизвестно куда - вдвоём,
полусонные, хотя время всего
два с половиной часа
и у нас с тобой нет никого,
кому мы могли бы сказать
- я тебя знаю, - таков
принцип всего секретного.
Только я отказался от прежних стихов
совсем не для этого.
Посмотри, как солнце лучами вытерло
всю улицу до светофора.
Это выцветший воздух Питера
держит июль за горло
В далеких, туманных горах,
Его я воздвигнул во мраке ночном,
С проклятьем на бледных устах.
В том замке высоком никто не живет,
Лишь я его гордый король,
Да ночью спускается с диких высот
Жестокий, насмешливый тролль.
На дальнем утесе, труслив и смешон,
Он держит коварную речь,
Но чует, что меч для него припасен,
Не знающий жалости меч.
Однажды сидел я в порфире златой,
Горел мой алмазный венец —
И в дверь постучался певец молодой,
Бездомный, бродячий певец.
Для всех, кто отвагой и силой богат,
Отворены двери дворца;
В пурпуровой зале я слушать был рад
Безумные речи певца.
С красивою арфой он стал недвижим,
Он звякнул дрожащей струной,
И дико промчалась по залам моим
Гармония песни больной.
«Я шел один в ночи беззвездной
В горах с уступа на уступ
И увидал над мрачной бездной,
Как мрамор белый, женский труп.
«Влачились змеи по уступам,
Угрюмый рос чертополох,
И над красивым женским трупом
Бродил безумный скоморох.
«И смерти дивный сон тревожа,
Он бубен потрясал в руке,
Над миром девственного ложа
Плясал в дурацком колпаке.
«Едва звенели колокольца,
Не отдаваяся в горах,
Дешевые сверкали кольца
На узких, сморщенных руках.
«Он хохотал, смешной, беззубый,
Скача по сумрачным холмам,
И прижимал больные губы
К холодным, девичьим губам.
«И я ушел, унес вопросы,
Смущая ими божество,
Но выше этого утеса
Не видел в мире ничего».
Я долее слушать безумца не мог,
Я поднял сверкающий меч,
Певцу подарил я кровавый цветок
В награду за дерзкую речь.
Цветок зазиял на высокой груди,
Красиво горящий багрец…
«Безумный певец, ты мне страшен, уйди».
Но мертвенно бледен певец.
Порвалися струны, протяжно звеня,
Как арфу его я разбил
За то, что он плакать заставил меня,
Властителя гордых могил.
Как прежде в туманах не видно луча,
Как прежде скитается тролль,
Он бедный не знает, бояся меча,
Что властный рыдает король.
По прежнему тих одинокий дворец,
В нем трое, в нем трое всего:
Печальный король и убитый певец
И дикая песня его.
Родился Электросталин
Ему не нужен Электроберия
Ему нужна своя империя
С армией механических роботов
Он даже слонов оставит без хоботов
И прочим потесниться приходится
Новый порядок наводится
Армия шагающих тракторов
Помогают электродиктатору
Топчут кулацкие морды
Гусеницей сверхтвердой
Вводится электроежовщина
На полустанках опять поножовщина
Разбирают контру на органы
Кибердружины отборные
Людишки в полушубках плешивых
Крутят динамомашину
Больше тока для бога тока
Даешь столько, да еще раз столько
Даешь железные руки,
Даешь железные нервы
Даешь железные зубы
Чтоб с банками жрать консервы
Вот так и еще немного
Здесь все бы было по-новому
Но захлебнулось машин наступление
Из-за странного недоразумения
Ночью в свете луны медлительной
На подстанции распределительной
Спиздил пробки какой-то колдырь
Чтоб продать и купить пузырь
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемена у подруги.
Дева тешит до известного предела —
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятья невозможны, ни измена!
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных —
лишь согласное гуденье насекомых.
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он — деловит, но незаметен.
Умер быстро — лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним — легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях империю прославил.
Сколько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники — ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела —
все равно что дранку требовать от кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я — не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им…
Как там в Ливии, мой Постум, — или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще… Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце,
стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке — Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
Один любимый стих?..
Это, наверное, у тех, кто читал прочитал 10 от силы.
Над нашими мятежными снегами,
Которые взвиваются на высоту дерев
Под зимними внезапными ветрами.
Ты одинок на острие судьбы -
По насту белому к жилищу
Несчастных несколько шагов
Наощупь в полумраке ищещь.
И все ж, ни ненависти, ни любви
Нет в звёздах этих белоснежных,
На нас не глядя, смотрят вниз они
Подслеповато-мраморно: глаза Минервы.
Твой жребий - Бремя Белых!
Как в изгнанье, пошли
Своих сыновей на службу
Тёмным сынам земли;
На каторжную работу -
Нету ее лютей,-
Править тупой толпою
То дьяволов, то детей.
Твой жребий - Бремя Белых!
Терпеливо сноси
Угрозы и оскорбленья
И почестей не проси;
Будь терпелив и честен,
Не ленись по сто раз -
Чтоб разобрался каждый -
Свой повторять приказ.
Твой жребий - Бремя Белых!
Мир тяжелей войны:
Накорми голодных,
Мор выгони из страны;
Но, даже добившись цели,
Будь начеку всегда:
Изменит иль одурачит
Языческая орда.
Твой жребий - Бремя Белых!
Но это не трон, а труд:
Промасленная одежда,
И ломота, и зуд.
Дороги и причалы
Потомкам понастрой,
Жизнь положи на это -
И ляг в земле чужой.
Твой жребий - Бремя Белых!
Награда же из Наград -
Презренье родной державы
И злоба пасомых стад.
Ты (о, на каком ветрище!)
Светоч зажжешь Ума,
Чтоб выслушать: "Нам милее
Египетская тьма!"
Твой жребий - Бремя Белых!
Его уронить не смей!
Не смей болтовней о свободе
Скрыть слабость своих плечей!
Усталость не отговорка,
Ведь туземный народ
По сделанному тобою
Богов твоих познаёт.
Твой жребий - Бремя Белых!
Забудь, как ты решил
Добиться скорой славы,-
Тогда ты младенцем был.
В безжалостную пору,
В чреду глухих годин
Пора вступить мужчиной,
Предстать на суд мужчин!
ахуенно
Если отбросить тотальное куколдство Блока, то сойдет.
Она, как прежде, захотела
Вдохнуть дыхание свое
В мое измученное тело,
В мое холодное жилье.
Как небо, встала надо мною,
А я не мог навстречу ей
Пошевелить больной рукою,
Сказать, что тосковал о ней…
Смотрел я тусклыми глазами,
Как надо мной она грустит,
И больше не было меж нами
Ни слов, ни счастья, ни обид…
Земное сердце уставало
Так много лет, так много дней…
Земное счастье запоздало
На тройке бешеной своей!
Я, наконец, смертельно болен,
Дышу иным, иным томлюсь,
Закатом солнечным доволен
И вечной ночи не боюсь…
Мне вечность заглянула в очи,
Покой на сердце низвела,
Прохладной влагой синей ночи
Костер волненья залила…
Годно
Шел казак куда-то вдаль.
На груди была медаль:
«За отвагу», «За победу»,
«За приятную беседу»,
«За научные труды»,
«За охрану всей среды»,
две медали космонавта,
орден игрока Варкрафта,
символ сдачи ГТО,
«Прохождение ТО»,
Клуб беременных «Журавлик»,
Гардероб ДК «Гидравлик»,
«Альтависта точка ком»,
«Общество больных грибком»,
Капитан игры «Зарница»,
«Гомельская психбольница»,
табакерка, и огниво,
восемь крышечек от пива,
«Фестиваль цыганской пляски»
«Крановщик, работай в каске!»
«Берегись велосипеда»,
«Тридцать восемь лет Победы»
Орден РСФСР,
тайный орден «Тамплиер»,
вкладыш жвачки «Лёлик-Болик»,
«Анонимный алкоголик»,
«Клуб ценителей вина»,
Символ панков из говна,
«SUSE-Linux», «Бизнес-тим»,
«Тында — город побратим»
«Самый опытный водитель»
«Лучший хряк-производитель»,
знак «Почетный водолаз»,
стикер «Ельцин-пидарас»,
Октябрятская звезда,
«Героиня мать труда»,
группа крови, и Ай-Пи,
и пацифик на цепи.
Поскользнулся вдруг казак...
И медальками — херак!
И теперь медальки все
раскатились по шоссе.
Ребятишки! Дяди, тёти!
Если где-нибудь найдете:
Орден Славы, Орден Мира,
пуговку с гербом Алжира,
фенечку, консервный нож,
малахитовую брошь,
Красный крест, Петровский крест
«Город Прага», «Город Брест»,
«Полковая медсестра»,
«Детство — чудная пора»,
«Эсперанто», «ЦСКА»,
личный номер лесника,
запонки к военной форме,
«Лучший токарь», «Выхлоп в норме»,
«Похудей за пять минут»,
Молодежный клуб «Сохнуд»,
«КГБ», «Почетный донор»,
«Частный фонд Елены Боннер»,
«Фестиваль чеченской моды»,
номерок фидошной ноды
хоть медалькой, хоть значком
поделитесь с казачком!
Перед статуей Мадонны,
Что он будет верен даме,
Той, чьи взоры непреклонны.
И забыл о тайном браке,
Всюду ласки расточая,
Ночью был зарезан в драке
И пришел к преддверьям рая.
«Ты ль в Моем не клялся храме, —
Прозвучала речь Мадонны, —
Что ты будешь верен даме,
Той, чьи взоры непреклонны?
Отойди, не эти жатвы
Собирает Царь Небесный.
Кто нарушил слово клятвы,
Гибнет, Богу неизвестный».
Но, печальный и упрямый,
Он припал к ногам Мадонны:
«Я нигде не встретил дамы,
Той, чьи взоры непреклонны».
Дата написания: 1910 год
Каганов, витамины принял?
Весь день о ней я тосковал,
Полночи был во власти грез,
И тяжкий сон меня сковал
И к ней мгновенно перенес.
Как роза юная, она
Цветет, спокойна и светла.
Ягнят на глади полотна
Выводит тонкая игла.
Так кроток взор, – ей не понять,
Что я поник, душой скорбя.
«Ты бледен, Генрих, как узнать,
Что огорчило так тебя?»
Так кроток взор, – и странно ей,
Что горько плачу я, любя.
«Ты плачешь, расскажи скорей,
Мой друг, кто огорчил тебя?»
Так кроток нежный взор, а я
Готов в стенаньях изойти.
«Виною ты, любовь моя,
Что эта боль вот здесь, в груди».
Она встает, душой светла,
И руку мне на грудь кладет;
И разом боль моя прошла;
И ясен утра был восход.
Детей чудовищных рождала сонм несчетный,
Жить с великаншею я стал бы, беззаботный,
И к ней, как страстный кот к ногам царевны, льнуть.
Я б созерцал восторг ее забав ужасных,
Ее расцветший дух, ее возросший стан,
В ее немых глазах блуждающий туман
И пламя темное восторгов сладострастных.
Я стал бы бешено карабкаться по ней,
Взбираться на ее громадные колени;
Когда же в жалящей истоме летних дней
Она ложилась бы в полях под властью лени,
Я мирно стал бы спать в тени ее грудей,
Как у подошвы гор спят хижины селений.
Мы ладим, отношений с ним не портя.
Прекрасная черта у старика
Так человечно думать и о черте.
окутан голубыми небесами,
Господь на нас глядит из райских кущ
и думает: разъебывайтесь сами.
СОЦРЕАЛИЗМ
Важно украшен мой школьный альбом –
молотом тяжким и острым серпом.
Спрячь его, друг, не показывай мне,
снова я вижу как будто во сне:
восьмидесятый, весь в лозунгах, год
с грозным лицом олимпийца встаёт.
Маленький, сонный, по чёрному льду
в школу вот-вот упаду, но иду.
Мрачно идет вдоль квартала народ.
Мрачно гудит за кварталом завод.
Песня лихая звучит надо мной.
Начался, граждане, день трудовой.
«…личико, личико, личико, ли…
будет, мой ангел, чернее земли.
Рученьки, рученьки, рученьки, ру…
будут дрожать на холодном ветру.
Маленький, маленький, маленький, ма… —
в ватный рукав выдыхает зима:
Аленький галстук на тоненькой ше…
греет ли, мальчик, тепло ли душе?»
Всё, что я понял, я понял тогда —
нет никого, ничего, никогда.
Где бы я ни был — на чёрном ветру
в чёрном снегу — упаду и умру.
Будет завод надо мною гудеть.
Будет звезда надо мною гореть.
Ржавая, в чёрных прожилках, звезда.
И — никого. Ничего. Никогда.
1995
Ну зачем же такие грустности...
Тоже Блока выберу. Пожалуй любимое из тех, что я помню наизусть.
Как тяжко мертвецу среди людей
Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей…
Живые спят. Мертвец встает из гроба,
И в банк идет, и в суд идет, в сенат…
Чем ночь белее, тем чернее злоба,
И перья торжествующе скрипят.
Мертвец весь день трудится над докладом.
Присутствие кончается. И вот —
Нашептывает он, виляя задом,
Сенатору скабрезный анекдот…
Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью
Прохожих, и дома, и прочий вздор…
А мертвеца — к другому безобразью
Скрежещущий несет таксомотор.
В зал многолюдный и многоколонный
Спешит мертвец. На нем — изящный фрак.
Его дарят улыбкой благосклонной
Хозяйка — дура и супруг — дурак.
Он изнемог от дня чиновной скуки,
Но лязг костей музыкой заглушон…
Он крепко жмет приятельские руки —
Живым, живым казаться должен он!
Лишь у колонны встретится очами
С подругою — она, как он, мертва.
За их условно-светскими речами
Ты слышишь настоящие слова:
«Усталый друг, мне странно в этом зале». —
«Усталый друг, могила холодна». —
«Уж полночь». — «Да, но вы не приглашали
На вальс NN. Она в вас влюблена…»
А там — NN уж ищет взором страстным
Его, его — с волнением в крови…
В её лице, девически прекрасном,
Бессмысленный восторг живой любви…
Он шепчет ей незначащие речи,
Пленительные для живых слова,
И смотрит он, как розовеют плечи,
Как на плечо склонилась голова…
И острый яд привычно-светской злости
С нездешней злостью расточает он…
«Как он умён! Как он в меня влюблён!»
В её ушах — нездешний, странный звон:
То кости лязгают о кости.
Хорошо, что нет России.
Хорошо, что Бога нет.
Только желтая заря,
Только звезды ледяные,
Только миллионы лет.
Хорошо — что никого,
Хорошо — что ничего,
Так черно и так мертво,
Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать.
Шилов замечательный. Очень жаль, что не сложилась полноценная двачерская школа поэзии, учитывая, что издачеры, бывает, выдают очень аутентично. А это дорогого стоит.
Пальцы в рот - и веселый свист.
Прокатилась дурная слава,
Что похабник я и скандалист.
Ах! какая смешная потеря!
Много в жизни смешных потерь.
Стыдно мне, что я в бога верил.
Горько мне, что не верю теперь.
Золотые, далекие дали!
Все сжигает житейская мреть.
И похабничал я и скандалил
Для того, чтобы ярче гореть.
Дар поэта - ласкать и карябать,
Роковая на нем печать.
Розу белую с черною жабой
Я хотел на земле повенчать.
Пусть не сладились, пусть не сбылись
Эти помыслы розовых дней.
Но коль черти в душе гнездились -
Значит, ангелы жили в ней.
Вот за это веселие мути,
Отправляясь с ней в край иной,
Я хочу при последней минуте
Попросить тех, кто будет со мной, -
Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.
1923
Хорошо. Но как-то...простовато, что-ли? Мне больше нравится более тяжеловесный слог.
Я в издаче не сижу, там какие-то ебанаты в основном. Но люблю, когда в /b на ночном стихотред, пишу туда иногда.
больше чем надо —
будто
поэтовым бредом во сне навис —
комок сердечный разросся громадой:
громада любовь,
громада ненависть.
Под ношей
ноги
шагали шатко —
ты знаешь,
я же
ладно слажен —
и все же
тащусь сердечным придатком,
плеч подгибая косую сажень.
Взбухаю стихов молоком
— и не вылиться —
некуда, кажется — полнится заново.
Я вытомлен лирикой —
мира кормилица,
гипербола
праобраза Мопассанова.
Неверно,
Что сейчас от той зимы
Остались
Лишь могильные холмы.
Она жива,
Пока живые мы.
И тридцать лет,
И сорок лет пройдет,
А нам
От той зимы не отогреться.
Нас от нее ничто не оторвет.
Мы с ней всегда —
И памятью и сердцем.
Чуть что —
Она вздымается опять
Во всей своей жестокости нетленной.
«Будь проклята!» — мне хочется кричать.
Но я шепчу ей:
«Будь благословенна».
Она щемит и давит.
Только мы Без той зимы —
Могильные холмы.
И эту память,
Как бы нас ни жгло,
Не троньте
Даже добрыми руками.
Когда на сердце камень —
Тяжело.
Но разве легче,
Если сердце — камень?
Фе, Муравьёв. Худшая из адаптаций, как по мне. Лучшая у Гриншпун.
О Гондор, Гондор, мой светлый край! от гор до прибрежных скал
Здесь Запада ветер веял в степях и Белое Древо ласкал;
Ложился в сады Былых королей серебряный свет росой...
О гордые башни! Крылатый венец! Священный престол золотой!
О Гондор, Гондор! Ужель навек твой светоч померк, увял?
Повеет ли Западный ветер вновь от гор до прибрежных скал?
Товарищи, наша скорбь безмерна!
Злодейски убит товарищ Фонерный!
И больше уж нет у нас в ЦК
Старейшего большевика.
Дело было так: он шёл с допроса
Остановился закурить папиросу,
Когда контрреволюционный офицер,
Достал пистолет и взял его на прицел.
Товарищи! Раздался гулкий выстрел из маузера,
И пуля ужалила товарища Фонерного в лоб!
Он потянул было руку за пазаху,
Но пошатнулся, закрыл глаза и о землю - хлоп!
Товарищи, сплотим ряды, споём что-нибудь хором,
и ответим белой сволочи революционным террором!
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
Лол, прочиталось на мотив последней осени ДДТ.
Непростым провиденьем
Пробиваться сквозь пламя и дым
Сквозь преграды в пути
И всем телом прижавшись к земле
Торопя подкрепленье
Нужно выход искать
Где его невозможно найти
По дорогам, забытым богами
Мы все в небо когда-то уйдем
Чтоб как птицы парить в облаках
И сиять в вышине
Я не буду твоими слезами
Я хочу быть прохладным дождем
Уносящим сердечную боль
И тоску обо мне
Ты напрасно ночами не спишь
И судьбу проклинаешь
Перестань же меня хоронить
Не спеши причитать
Я, как прежде, обратно вернусь
Невредим, ты же знаешь
Для того, чтоб прижаться к тебе
И покрепче обнять.
Собранье зол его стихия;
Носясь меж темных облаков,
Он любит бури роковые
И пену рек и шум дубров;
Он любит пасмурные ночи,
Туманы, бледную луну,
Улыбки горькие и очи
Безвестные слезам и сну.
К ничтожным хладным толкам света
Привык прислушиваться он,
Ему смешны слова привета
И всякий верящий смешон;
Он чужд любви и сожаленья,
Живет он пищею земной,
Глотает жадно дым сраженья
И пар от крови пролитой.
Родится ли страдалец новый,
Он беспокоит дух отца,
Он тут с насмешкою суровой
И с дикой важностью лица;
Когда же кто-нибудь нисходит
В могилу с трепетной душой,
Он час последний с ним проводит,
Но не утешен им больной.
И гордый демон не отстанет,
Пока живу я, от меня
И ум мой озарять он станет
Лучом чудесного огня;
Покажет образ совершенства
И вдруг отнимет навсегда
И, дав предчувствия блаженства,
Не даст мне счастья никогда.
Спит орёл на небесах,
спят растения в лесах,
будущие спят гробы,
сосны, ели и дубы.
Воин выходит на позор,
бобр выходит на грабёж,
и бросая в звёзды взор,
счёт ночам заводит ёж.
Рыбы бегают в реке,
бродят рыбы по морям,
и скворец в своей руке
тихо держит мёртвый храм.
как растение на стол,
как понятье неживое,
как пушинка
или жук,
на собранье мировое
насекомых и наук,
гор и леса,
скал и беса,
птиц и ночи,
слов и дня.
Гость я рад,
я счастлив очень,
я увидел край коня.
Конь был гладок,
без загадок,
прост и ясен как ручей.
Конь бил гривой
торопливой,
говорил —
я съел бы щей.
ветрами избитые флаги
и молча сожжем у берега
последние корабли,
наш маленький барабанщик
уйдет за вечерним солнцем
и тонкой блестящей льдинкой
растает в желтой дали.
От горького пепелища,
от брошенных переулков,
где бьют дожди монотонно
по крышам, как по гробам,
от злой измены, что рыщет
в домах опустелых и гулких,
наш маленький барабанщик
уйдет, не сдав барабан.
Но есть утешенье - как будто
последний патрон в обойме,-
последняя горькая радость,
что каждый из нас был прав.
И вот потому над планетой
шагает наш барабанщик -
идет он, прямой и тонкий,
касаясь верхушек трав.
Пелевин, залогиньтесь!
The road not taken
Опушка — и развилка двух дорог.
Я выбирал с великой неохотой,
Но выбрать сразу две никак не мог
И просеку, которой пренебрёг,
Глазами пробежал до поворота.
Вторая — та, которую избрал, —
Нетоптаной травою привлекала:
Примять её — цель выше всех похвал,
Хоть тех, кто здесь когда-то путь пытал,
Она сама изрядно потоптала.
И обе выстилали шаг листвой —
И выбор, всю печаль его, смягчали.
Неизбранная, час пробьёт и твой!
Но, помня, как извилист путь любой,
Я на развилку, знал, вернусь едва ли.
И если станет жить невмоготу,
Я вспомню давний выбор поневоле:
Развилка двух дорог — я выбрал ту,
Где путников обходишь за версту.
Всё остальное не играет роли.
Прекрасного и вечного. Вдали
Я вижу ночь: пески среди молчанья
И звездный час над сумраком земли.
Как письмена, мерцают в тверди синей
Плеяды, Вега, Марс и Орион.
Люблю я их теченье над пустыней
И тайный смысл их царственных имен!
Как ныне я, мирьяды глаз следили
Их древний путь. И в глубине веков
Все, для кого они во тьме светили,
Исчезли в ней, как след среди песков:
Их было много, нежных и любивших,
И девушек, и юношей, и жен,
Ночей и звезд, прозрачно-серебривших
Евфрат и Нил, Мемфис и Вавилон!
Вот снова ночь. Над бледной сталью Понта
Юпитер озаряет небеса,
И в зеркале воды, до горизонта,
Столпом стеклянным светит полоса.
Прибрежья, где бродили тавро-скифы,
Уже не те, - лишь море в летний штиль
Все так же сыплет ласково на рифы
Лазурно-фосфорическую пыль.
Но есть одно, что вечной красотою
Связует нас с отжившими. Была
Такая ж ночь - и к тихому прибою...
Со мной на берег девушка пришла.
И не забыть мне этой ночи звездной,
Когда печь мир любил и для одной!
Пусть я живу мечтою бесполезной,
Туманной и обманчивой мечтой, -
Ищу я в этом мире сочетанья
Прекрасного и тайного, как сон.
Люблю ее за счастие слиянья
В одной любви с любовью всех времен!
На землю нагнетет, и тягу нам невмочь
Тянуть постылую, - а день сочится слепо
Сквозь тьму сплошных завес, мрачней, чем злая ночь;
И мы не на земле, а в мокром подземелье,
Где - мышь летучая, осетенная мглой, -
Надежда мечется в затворе душной кельи
И ударяется о потолок гнилой;
Как прутья частые одной темничной клетки,
Дождь плотный сторожит невольников тоски,
И в помутившемся мозгу сплетают сетки
По сумрачным углам седые пауки;
И вдруг срывается вопль меди колокольной,
Подобный жалобно взрыдавшим голосам,
Как будто сонм теней, бездомный и бездольный,
О мире возроптал упрямо к небесам;
- И дрог без пения влачится вереница
В душе, - вотще тогда Надежда слезы льет,
Как знамя черное свое Тоска-царица
Над никнущим челом победно разовьет.
я не знаток поэзии и совсем не любитель бродского, но по первому четверостишию автор был опознан
Космонавтами-агасферами.
С высоты светоносными звездами
Мы упали в слои атмосферы.
В этот мир безнадежно заброшенные,
Мы с тобою пошли в разведку.
Мать-земля под святыми подошвами
Извивалась пьяною девкой.
За Фиуме и за Родезию
Мы сражались и умирали.
В этом мире важна лишь поэзия,
И она превыше морали.
Не работали идеологии.
Умирали люди и звери.
Мы во внутреннюю Монголию
Отступали, неся потери.
Я не верю в формы и флаги,
Лишь в способность отращивать крылья.
Я предвижу уютный концлагерь,
Где нас сделают звёздною пылью.
-Ты фашист, коммунист или пидор?
И я выплюну зубы на противень.
-Что не видишь, начальник, я рыба,
Утонувшая в этом болоте.
Ты кричишь мне, что мы на войне,
Что я предал и продал всех наших?
Я всегда был на стороне
Всех оболганных и проигравших,
Отлученных от вашей игры,
Тех, кого не позвали на праздник.
Им горят путевые костры
Согревающих космос свастик.
В одних краях еще февраль, в других уже апрель.
Проходит время, вечный счет, год за год, век за век,
Во всем - его неспешный ход, его кромешный бег.
В году на радость и печаль по двадцать пять недель.
Мне двадцать пять недель - февраль, и двадцать пять - апрель.
По двадцать пять недель в туман уходит счет векам.
Летит мой звонкий балаган куда-то к облакам.
Летит и в холод, и в жару, и в гром, и в тишину.
А я не знаю, как живу, не знаю, чем живу.
Не понимаю, как творю, не знаю, что творю.
Я только знаю, что горю и, видимо, сгорю.
В одних краях - рассветный хлад, в других - закатный чад.
В одних домах еще не спят, в других - уже не спят.
То здесь, то там гремит рояль, гудит виолончель.
И двадцать пять недель - февраль, и двадцать пять - апрель.
Вели мне, Боже, все стерпеть. Но сердцу не вели.
Оно хранит уже теперь все горести Земли.
И разорваться может враз, и разлететься врозь.
Оно уже теперь, сейчас - почти разорвалось.
Мой долгий путь, мой дальний дом! Великая река -
Моя дорога! И кругом - одни лишь облака.
Такая мгла, такая даль, такая карусель...
И двадцать пять недель - февраль, и двадцать пять - апрель.
И сквозь томительный дурман, по зыбким берегам
Летит мой звонкий балаган куда-то к облакам.
I met a traveller from an antique land
Who said: `Two vast and trunkless legs of stone
Stand in the desert. Near them, on the sand,
Half sunk, a shattered visage lies, whose frown,
And wrinkled lip, and sneer of cold command,
Tell that its sculptor well those passions read
Which yet survive, stamped on these lifeless things,
The hand that mocked them and the heart that fed.
And on the pedestal these words appear --
"My name is Ozymandias, king of kings:
Look on my works, ye Mighty, and despair!"
Nothing beside remains. Round the decay
Of that colossal wreck, boundless and bare
The lone and level sands stretch far away.'
Мне раньше казалось, что день этот очень далёк
Мне даже казалось, что он не придёт никогда.
....
Что было со мною, то - было, и это - моё.
И это со мной навсегда, навсегда.
Мама, сказка, каша, кошка,
книжка, яркая обложка,
Буратино, Карабас,
ранец, школа, первый класс,
грязь в тетрадке, тройка, двойка,
папа, крик, головомойка,
лето, труд, колхоз, солома,
осень, сбор металлолома,
Пушкин, Гоголь, Дарвин, Ом,
Ганнибал, Наполеон,
Менделеев, Герострат,
бал прощальный, аттестат,
институт, экзамен, нервы,
конкурс, лекция, курс первый,
тренировки, семинары,
песни, танцы, тары-бары,
прочность знаний чет-нечет,
радость, сессия, зачет,
стройотряд, жара, работа,
волейбол, газета, фото,
общежитье, ”взятка”, “мизер”,
радиола, телевизор,
карандаш, лопата, лом,
пятый курс, проект, диплом,
отпуск, море, пароход,
по Кавказу турпоход,
кульман, шеф, конец квартала,
цех, участок, план по валу,
ЖСК, гараж, квартира,
теща, юмор и сатира,
детский сад, велосипед,
шашки, шахматы, сосед,
шашлыки, рыбалка, лодка,
раки, пиво, вобла, водка,
сердце, печень, лишний вес,
возраст, пенсия, собес,
юбилей, банкет, награда,
речи, памятник, ограда.
Прощать, не понимать, не видеть,
Тот, верно, глубоко любил,
Но глубже будет ненавидеть...
Таить надежду, ревновать,
Разуверять, заставить верить,
Казаться мрачным, изнывать,
Являться гордым и послушным,
Внимательным иль равнодушным!
Как томно был он молчалив,
Как пламенно красноречив,
В сердечных письмах как небрежен!
Одним дыша, одно любя,
Как он умел забыть себя!
Как взор его был быстр и нежен,
Стыдлив и дерзок, а порой
Блистал послушною слезой!
Любая улыбка царапиной на теле
Глаза смотрят в себя, видят лишь тени
Каждый шаг скрипит изнутри дребезжа
Окнами плесень в четырех стенах
Батарея вывернута наизнанку
Кровать, испортив свою осанку
Пыталась разместиться на своих руках
Мебель на потолке, на полу дыры в дырявое небо
Стульями ополчились кривые острые вазы
Столами встали шкафы одноглазые
В них скелеты мечтают о байках из склепа
Кровь мертвым мёдом застыла в тоннелях
В комнате разлили шипящий взгляд
Тюльпаны ноздрей едким ядом болят
На разношерстных кривых параллелях.
Ключицы вилками впились в плечи
Вместо тарелок чёрные лопухи
Вместо скатерти бесконечные шляхи
Вместо света потухшие свечи
На веках часовыми встал строй солдат
Палит по окружению с ружей
Одежды личности растеклись лужей
Мозговые шестерни скрежетом трещат
Руки и остатки пальцев анчаром
Повисли над помятым самоваром-головой
Красный цвет, зеленый, голубой
Заменились рельефным серым тротуаром
Собственные волосы арканом вокруг шеи
Уши увядшими розами сидят
Зубы как шестнадцать негритят
Сидят во рту будто в мавзолее
И далее только.?!.!?
Конечная бесконечность над высохшей пустыней разума
Пустое неизъяснимое вязкое что
Недостижимо вдалеке цель глупоглазая
Умервщленная личность завернутая в пальто
Какое невероятно грустное стихотворение.
Мое сердце разрывается на части,
Ведь я не знаю, что мне делать, как сказать,
Как показать тебе в порыве нашей страсти,
Что я люблю тебя и не хочу терять
Мои чувства к тебе льются через край,
Поэтому возьми меня за руку
И ни за что и никогда меня не отпускай
Я не переживу с тобой разлуку
Это, ты не найдешь его в интернете, разве что на дваче, в треде со стихами, где я его до этого постил. Я не любитель стихов, но это меня тронуло
В поклонах кренятся.
От улыбок
исходит сияние…
«Переводчика
не потребуется!
Как-никак мы все —
россияне.
Вспомним Родину,
посудачим!.
Мы проделали путь не близкий.
Нас встречают специалисты
по России.
А это значит —
по тебе,
студент из МИИТа,
по твоей смешливой сокурснице.
По солдатам и по министрам,
По ракетчикам и маникюрщицам.
По шахтёрам и подавальщицам,
По врачам и церковным обителям.
Есть по мне и моим товарищам.
Уважают, стало быть.
Выделили.
«Ну, а как вам служилось у Власова?
Как с наградами?
Есть ли раненья?
Как работалось в полицаях?
В сорок первом.
В Смоленской области…
Вы, конечно,
себя порицали?
Вы, конечно,
«забыли подробности»?
Может быть.
ненароком вспомните
вы, клянящиеся Россиею,
ту девчушку за речкой Полотью,
как её вчетвером насиловали.
А потом —
с разрешенья начальства —
всё село было начисто выжжено!..
А девчушка
взяла и выжила.
Вот ведь как иногда
Получается…
Может, вспомните,
может, расскажите,
как в деревни Большие Камни
вы накрыли раненных
скатертью,
а потом
кололи штыками.
Как прикладами
тыкали в люльки
(то-то было вокруг
веселье!)
Как повешенные висели
под плакатом:
«Жиды — не люди».
Как вы зябли в недолгих казармах.
Как вам туго пришлось под Дарницей…
Дело прошлое.
Дело давнее.
Мы — в гостях
у ваших хозяев.
Мы, насколько можем, приличны…
Нас встречают
в чужом дому
улыбающиеся специалисты
по России.
Один к одному!
Про разочарование в ЕОТовне
Я не унижусь пред тобою;
Ни твой привет, ни твой укор
Не властны над моей душою.
Знай: мы чужие с этих пор.
Ты позабыла: я свободы
Для зблужденья не отдам;
И так пожертвовал я годы
Твоей улыбке и глазам,
И так я слишком долго видел
В тебе надежду юных дней
И целый мир возненавидел,
Чтобы тебя любить сильней.
Битард от бога
И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды…
Желанья!.. Что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят — все лучшие годы!
Любить… Но кого же?.. На время — не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно…
Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, –
Такая пустая и глупая шутка…
Покинув, прибыл в Лондон.
Бывает так — большевику
Вдруг надо съездить к лордам,
Увидеть двухпалатную
Британскую систему
И выслушать бесплатно там
Сто пять речей на тему
О том, как в тысяча… бог память дай, в каком
Здесь голову у короля срубили.
О том, как триста лет потом
Всё о свободе принимали билли
И стали до того свободными,
Какими видим их сегодня мы,
Свободными до умиления
И их самих, и населения.
Мы это ровно месяц слушали,
Три раза в день в антрактах кушали!
И терпеливо — делать нечего —
Вновь слушали с утра до вечера…
Когда же не хватило нам
Терпения двужильного,
Самеду на обеде там
Взять слово предложили мы:
— Скажи им пару слов, Самед,
Испорти им, чертям, обед!..
И вот поднялся сын Баку
Над хрусталем и фраками,
Над синими во всю щеку
Подагр фамильных знаками.
Над лордами, над гордыми
И Киплингом воспетыми,
В воротнички продетыми
Стареющими мордами.
Над старыми бутылками,
Над красными затылками,
Над белыми загривками
Полковников из Индии.
Не слыша слов обрывки их,
Самих почти не видя их,
Поднялся он и напролом
Сказал над замершим столом:
— Я представляю, сэры, здесь
Советскую державу.
Моя страна имеет честь
Входить в нее по праву
Союза истинных друзей,
Пожатья рук рабочих.
(Переведите поточней
Им, мистер переводчик.)
И хоть лежит моя страна
Над нефтью благодатною,
Из всех таких на мир одна
Она не подмандатная,
Вам под ноги не брошенная,
В ваш Сити не заложенная,
Из Дувра пароходами
Дотла не разворованная,
Индийскими свободами
В насмешку не дарованная,
Страна, действительно, моя
Давно вам бесполезная,
По долгу вежливости я В чем вам и соболезную.
Так говорил Самед, мой друг,
А я смотрел на лица их:
Сначала был на них испуг,
Безмолвный вопль: «В полицию!»
Потом они пошли густым
Румянцем, вздувшим жилы,
Как будто этой речью к ним
Горчичник приложило.
Им бы не слушать этот спич,
Им палец бы к курку!
Им свой индийский взвить бы бич
Над этим — из Баку!
Плясать бы на его спине,
Хрустеть его костями,
А не сидеть здесь наравне
Со мной и с ним, с гостями,
Сидеть и слушать его речь
В бессилье идиотском,
Сидеть и знать: уже не сжечь,
В петле не сжать, живьем не съесть,
Не расстрелять, как Двадцать шесть
В песках за Красноводском…
Стоит мой друг над стаей волчьей,
Союзом братских рук храним,
Не слыша, как сам Сталин молча
Во время речи встал за ним.
Встал, и стоит, и улыбается —
Речь, очевидно, ему нравится.
https://www.inpearls.ru/
Вы любите розы?
А я на них срал!
Стране нужны паровозы,
Нам нужен металл!
Товарищ!
Не охай, не ахай, не дёргай узду!
Коль выполнил план -
Посылай всех в пизду.
Не выполнил?
Сам иди на хуй!
Habe nun, ach! Philosophie,
Juristerei und Medizin,
Und leider auch Theologie
Durchaus studiert, mit heißem Bemühn.
Da steh ich nun, ich armer Tor!
Und bin so klug als wie zuvor;
Heiße Magister, heiße Doktor gar
Und ziehe schon an die zehen Jahr
Herauf, herab und quer und krumm
Meine Schüler an der Nase herum-
Und sehe, daß wir nichts wissen können!
Das will mir schier das Herz verbrennen.
Zwar bin ich gescheiter als all die Laffen,
Doktoren, Magister, Schreiber und Pfaffen;
Mich plagen keine Skrupel noch Zweifel,
Fürchte mich weder vor Hölle noch Teufel-
Dafür ist mir auch alle Freud entrissen,
Bilde mir nicht ein, was Rechts zu wissen,
Bilde mir nicht ein, ich könnte was lehren,
Die Menschen zu bessern und zu bekehren
Я всегда твердил, что судьба - игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа,
как способность торчать, избежав укола.
Я сижу у окна. За окном осина.
Я любил немногих. Однако - сильно.
Я считал, что лес - только часть полена.
Что зачем вся дева, если есть колено.
Что, устав от поднятой веком пыли,
русский глаз отдохнёт на эстонском шпиле.
Я сижу у окна. Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь, и уже не буду.
Я писал, что в лампочке - ужас пола.
Что любовь, как акт, лишина глагола.
Что не знал Эвклид, что сходя на конус,
вещь обретает не ноль, но Хронос.
Я сижу у окна. Вспоминаю юность.
Улыбнусь порою, порой отплюнусь.
Я сказал, что лист разрушает почку.
И что семя, упавши в дурную почву,
не дает побега; что луг с поляной
есть пример рукоблудья, в Природе данный.
Я сижу у окна, обхватив колени,
в обществе собственной грузной тени.
Моя песня была лишина мотива,
но зато её хором не спеть. Не диво,
что в награду мне за такие речи
своих ног никто не кладёт на плечи.
Я сижу в темноте; как скорый,
море гремит за волнистой шторой.
Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли, и дням грядущим
я дарю их, как опыт борьбы с удушьем.
Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи.
Почувсвтуйте какая ярость кипит в каждой строчке
Отмщенье, государь, отмщенье!
Паду к ногам твоим:
Будь справедлив и накажи убийцу,
Чтоб казнь его в позднейшие века
Твой правый суд потомству возвестила,
Чтоб видели злодеи в ней пример.
Погиб поэт! — невольник чести —
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде… и убит!
Убит!.. К чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж? веселитесь… Он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.
Его убийца хладнокровно
Навел удар… спасенья нет:
Пустое сердце бьется ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
И что за диво?.. издалека,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока;
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы;
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!..
И он убит — и взят могилой,
Как тот певец, неведомый, но милый,
Добыча ревности глухой,
Воспетый им с такою чудной силой,
Сраженный, как и он, безжалостной рукой.
Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет завистливый и душный
Для сердца вольного и пламенных страстей?
Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и ласкам ложным,
Он, с юных лет постигнувший людей?..
И прежний сняв венок — они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него:
Но иглы тайные сурово
Язвили славное чело;
Отравлены его последние мгновенья
Коварным шепотом насмешливых невежд,
И умер он — с напрасной жаждой мщенья,
С досадой тайною обманутых надежд.
Замолкли звуки чудных песен,
Не раздаваться им опять:
Приют певца угрюм и тесен,
И на устах его печать.
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда — всё молчи!..
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли, и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!
>>259037429 (OP)
Песни Виктора Третьякова прекрасны как стихи. Кстати, тут альбом вышел, там есть продолжение тюбика (песня про Эдика).
Вы ебали когда-нибудь жён друзей?
Повстречавшись со стервой
Посетил пизду-дом-музей своей
Любви первой.
Тембр голоса – чистый, тот же. Потом
Оптом той же глоткою – стоны.
Кончил туда. А ведь этим ртом
Ангелы пели, чтобы не сдох
В бытность собственностью
Ведомства Обороны.
Надеялся, блять. На что? ХЗ
На то, что есть ещё, существует
Где-то там, на Родине – схрон, энзе
Неприкосновенный запас
Справедливых судеб.
Вернулся.
Дала по полной программе
Пускай
Впервые, и через столько лет.
Кай
Размороженными хуями
Тыкается в Герду
Которой давно
Нет.
>Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что за даун писал. Зачем нам нефть раз есть бензин. Зачем нам корова раз есть молоко.
Хранит следы борьбы и исступлений,
Застывших мук, безумных дерзновении,
Двойные знаки пламени и льда.
Здесь рухнул смерч вселенских «Нет» и «Да».
От моря Бурь до Озера Видений,
От призрачных полярных взгромождений,
Не видевших заката никогда,
До тёмных цирков Mare Tenebrarum —
Ты вся порыв, застывший в гневе яром.
И страшный шрам на кряже Лунных Альп
Оставила небесная секира.
Ты, как Земля, с которой сорван скальп, —
Лик Ужаса в бесстрастности эфира!
Чем мир постыдный с тьмой и злом,
Чем самому на гибель брата
Смотреть с злорадным торжеством.
Нет! лучше в темную могилу
Унесть безвременно с собой
И сердца пыл, и духа силу,
И грёз безумных, страстных рой,
Чем, всё тупея и жирея,
Влачить бессмысленно свой век,
С смиреньем ложным фарисея
Твердя: «Бессилен человек»,
Чем променять на сон отрадный
И честный труд, и честный бой
И незаметно в тине смрадной,
В грязи увязнуть с головой!
Иосиф Бродский
Пилигримы
Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты,
глаза их полны заката,
сердца их полны рассвета.
За ними поют пустыни,
вспыхивают зарницы,
звезды горят над ними,
и хрипло кричат им птицы:
что мир останется прежним,
да, останется прежним,
ослепительно снежным,
и сомнительно нежным,
мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
…И, значит, остались только
иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам,
и быть над землей рассветам.
Удобрить ее солдатам.
Одобрить ее поэтам.
Буря ли тебя загнала, дьявол ли решил швырнуть
В скорбный мир моей пустыни, в дом, где ужас правит ныне, -
В Галааде, близ Святыни, есть бальзам, чтобы заснуть?
Как вернуть покой, скажи мне, чтобы, все забыв, заснуть?"
Каркнул ворон: «Не вернуть!»
Будет ласковый дождь, будет запах земли,
Щебет юрких стрижей от зари до зари,
И ночные рулады лягушек в прудах,
И цветение слив в белопенных садах.
Огнегрудый комочек слетит на забор,
И малиновки трель выткет звонкий узор.
И никто, и никто не вспомянет войну —
Пережито-забыто, ворошить ни к чему.
И ни птица, ни ива слезы не прольёт,
Если сгинет с Земли человеческий род.
И весна… и весна встретит новый рассвет,
Не заметив, что нас уже нет.
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино — печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть — на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.
наше всё
В час вечерний, в час дневной
Люди входят в мир земной.
Кто рожден для горькой доли,
Кто для радости одной;
Кто для радости беспечной,
Кто для ночи бесконечной.
Только, знаешь, в душе затаю
Не в плохой, а в хорошей обиде —
Повторяешь ты юность мою.
Ты — мое васильковое слово,
Я навеки люблю тебя.
Как живет теперь наша корова,
Грусть соломенную теребя?
Запоешь ты, а мне любимо,
Исцеляй меня детским сном.
Отгорела ли наша рябина,
Осыпаясь под белым окном?
Что поет теперь мать за куделью?
Я навеки покинул село,
Только знаю — багряной метелью
Нам листвы на крыльцо намело.
Знаю то, что о нас с тобой вместе
Вместо ласки и вместо слез
У ворот, как о сгибшей невесте,
Тихо воет покинутый пес.
Но и все ж возвращаться не надо,
Потому и достался не в срок,
Как любовь, как печаль и отрада,
Твой красивый рязанский платок.
последний поэт деревни
Я так и думал, что года отпущенные мне
промчатся мимо без следа и вот лежу в говне...
и только мухи надо мной кружат как пепел дней
и только мухи окружат заботою своей...
не предадут они меня и не посмеют врать,
а прилетят, говна пожрут и лягут рядом спать
Блэйк. Мое почтение
Мне нравится
их бесконечные аршины,
вином налитые кувшины,
весь мир, как снег, прекрасный,
я видел горные потоки,
я видел бури взор жестокий,
и ветер мирный и высокий,
и смерти час напрасный.
Вот воин, плавая навагой,
наполнен важною отвагой,
с морской волнующейся влагой
вступает в бой неравный.
Вот конь в могучие ладони
кладет огонь лихой погони,
и пляшут сумрачные кони
в руке травы державной.
Где лес глядит в полей просторы,
в ночей неслышные уборы,
а мы глядим в окно без шторы
на свет звезды бездушной,
в пустом сомненье сердце прячем,
а в ночь не спим томимся плачем,
мы ничего почти не значим,
мы жизни ждем послушной.
Нам восхищенье неизвестно,
нам туго, пасмурно и тесно,
мы друга предаем бесчестно
и Бог нам не владыка.
Цветок несчастья мы взрастили,
мы нас самим себе простили,
нам, тем кто как зола остыли,
милей орла гвоздика.
Я с завистью гляжу на зверя,
ни мыслям, ни делам не веря,
умов произошла потеря,
бороться нет причины.
Мы все воспримем как паденье,
и день и тень и сновиденье,
и даже музыки гуденье
не избежит пучины.
В морском прибое беспокойном,
в песке пустынном и нестройном
и в женском теле непристойном
отрады не нашли мы.
Беспечную забыли трезвость,
воспели смерть, воспели мерзость,
воспоминанье мним как дерзость,
за то мы и палимы.
Летят божественные птицы,
их развеваются косицы,
халаты их блестят как спицы,
в полете нет пощады.
Они отсчитывают время,
Они испытывают бремя,
пускай бренчит пустое стремя —
сходить с ума не надо
Пусть мчится в путь ручей хрустальный,
пусть рысью конь спешит зеркальный,
вдыхая воздух музыкальный —
вдыхаешь ты и тленье.
Возница хилый и сварливый,
в последний час зари сонливой,
гони, гони возок ленивый —
лети без промедленья.
Не плещут лебеди крылами
над пиршественными столами,
совместно с медными орлами
в рог не трубят победный.
Исчезнувшее вдохновенье
теперь приходит на мгновенье,
на смерть, на смерть держи равненье
певец и всадник бедный.
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века —
Всё будет так. Исхода нет.
Умрешь — начнешь опять сначала
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
Іх вядуць па жытняй сцяжынцы.
Чатырох.
Пад канвоем.
З дому.
Чатырнаццаць - старэйшай дзяўчынцы,
Тры гады хлапчуку малому.
Разам з імі ў падвал халодны
Гоняць цётку - сястру Міная,
А Мінай - гэта бацька іх родны,
Бацька родны,
Мсціўца народны.
Піша вораг аб ім у газетах,
Аб чырвонай
Брыгадзе ягонай,
Па усіх
Былых сельсаветах
Клеюць новы
Загад суровы.
Са слупоў, са сцен, аканіцаў
Пагражаюць Мінаю загадам:
Ён павінен скарыцца,
З'явіцца,
Здацца ў рукі фашысцкім уладам.
І вісіць той загад друкаваны
На Мінаевай хаце і клеці;
А не з'явіцца - расстраляны
Будуць заўтра заложнікі -
Дзеці...
У чаканні смяротнага часу
У падвале дзеці Міная.
З імі цётка іх родная разам,
Ёй таксама расстрэл пагражае.
- А чаму нас вартуюць салдаты? -
Знаць маленькаму хлопчыку трэба. -
А чаму не пускаюць з-за кратаў,
За якімі і сонца, і неба?
А ці скора нас вызваліць татка?
- Скора, - цётка гаворыць малому, -
Татка прыйдзе і ўсім нам, дзіцятка,
Волю дасць, і мы пойдзем дадому...
- А чаму не прыходзіць ён?
Сыну
Цяжка ўсё растлумачыць адразу.
- Спі, засні, - суцяшае жанчына
У чаканні смяротнага часу.
Цётка дзецям, уклаўшы малога,
Кажа праўду пра лёс іх суровы.
Не павінен ведаць нічога
Толькі меншы - сын трохгадовы.
- Вы нічога яму не кажыце, -
Навучае
Дзяцей Міная.
Сын у сне гаворыць аб жыце,
Па якому
Пойдзе дадому.
У астрожнай
Трывожнай
Цішы
Сняцца краты меншаму сыну:
- Тут і мокрыя сцены,
І мышы...
Татка, татка... забыў нас... пакінуў.
- Спі, засні, - суцяшае кабета, -
Спі, сынок, не твая гэта справа.
Спі, наш татка не прыйдзе,
На гэта
Ён не мае бацькоўскага права.
Ноч праходзіць,
Сонца ўзыходзіць,
Заспявалі жаўранкі ў полі.
Іх выводзяць салдаты
За краты.
Хлопчык рад і сонцу, і волі.
Іх салдат
Да сцяны прыстаўляе.
Цэліць кат
У льняныя галовы,
Пачынае
З сына Міная.
Стрэл.
Упаў хлапчук трохгадовы...
Кат ізноў пісталет узнімае...
На сцяне - заложнікаў цені...
Вось і ўсё.
Перад бацькам Мінаем
Станьце, ўсе бацькі, на калені!
Воин – эпос меч воздел.
И ступавши он по трупам
Поднимался по уступам
Вдруг у края он заметил
Касту демонов – людей
И в агонии безумный
Он мечем разил бездумный,
В адском гневе закружился
Хладом крови обагрился
Пали твари от меча!
Все проклятья унеся
И от радости крича
Воин кровь
Стряхнул с меча
Отмщенный навсегда.
И угрюмый странник – эпос
Устремился в горизонт,
Растворенный в синем свете
Смелый воин и герой.
Вид пустыря, нет, городского сада.
Воздух бледнеет, словно уходит краска
с неба, с деревьев, с тинистого фасада.
На пустыре верткие полутени
так и танцуют, мимо скользят. «Видали?
Вот, – говорит, – бабочки прилетели,
так никогда рано не прилетали».
Ждите ответа. Здесь, как на крыше мира,
каждая фраза слишком пуста, наверно,
или темна слуху идущих мимо,
а для сидящих слишком обыкновенна.
Слишком заметны свойственные заикам
долгие паузы, слога неверный угол.
И ни степенным шагом, ни бедным шиком
не обмануть того, кто не так запуган.
Сколько усилий, чтобы стянуть магнитом
на пустыре, как в новоселье сводном,
тех, кто потом станет бесплатным гидом
и – наконец – поводырем бесплотным.
Люк открою я на полные края
Случайно упаду как будто бы нельзя
И улечу туда в неведомы края
Я буду так лететь и медленно смотреть
Как постепенно приближаюсь к куче разного
Полет полет полет в мусоропровод
Пока я летел я видел много тел
Которые грызли мусоропровод
Кирпичные сердца железные мозги
Просто ублюдки гнилые червяки
Холодная мечта незбыточна она
Железная моя кирпичная моя
С каждым взмахом крылышек непрочных.
Улетай, мой ангел полуночный,
За спиною тенью не вставай.
В гулкой башне вторит пустота,
Вдоль пролетов - вытертые стены.
На луну нацелены антенны.
Улетай, мой ангел, улетай.
Здесь твой смех, твой шепот, твой мираж,
Зеркала дыханием туманят,
Навсегда вколоченные в память.
Я твой пленник, ангел, я твой страж.
Но когда смолкает суета,
Так болят твои прикосновенья.
Отпусти хоть на одно мгновенье.
Улетай, мой ангел, улетай.
Кто живой, кто мертвый - отзовись,
Понапрасну головы морочим,
Миллиарды наших одиночеств
Сохранит заснеженная высь.
А у нас от снега слепота,
Не поймем, кто верует, кто плачет.
Ты же зрячий, ангел мой, а значит,
Улетай, мой ангел, улетай.
Милая! — ведь всё сбылось.
Я был бос, а ты меня обула
Ливнями волос — и слёз.
Не спрошу тебя, какой ценою
Эти куплены масла.
Я был наг, а ты меня волною
Тела — как стеною обнесла.
Наготу твою перстами трону
Тише вод и ниже трав.
Я был прям, а ты меня наклону
Нежности наставила, припав.
В волосах своих мне яму вырой,
Спеленай меня без льна.
Мироносица! К чему мне миро?
Ты меня омыла как волна.
Согласно незримым часам
Недавний убийца дракона
Драконом становится сам
И вся его верная свита,
Друзья, копьеносцы, пажи
Уже не стесняясь, открыто
Купаются в розовой лжи.
Пока за воротами схрона,
Где свился их радостный рой,
Опять собирает знамёна
Подросший на смену герой.
Да! Кто-то всё таки сделал это!
Когда теряет равновесие
твоё сознание усталое,
когда ступеньки этой лестницы
уходят из-под ног,
как палуба,
когда плюёт на человечество
твоё ночное одиночество, —
ты можешь
размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия
произведения искусства,
и — кстати — самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.
Но лучше поклоняться данности
с глубокими её могилами,
которые потом,
за давностью,
покажутся такими милыми.
Да.
Лучше поклоняться данности
с короткими её дорогами,
которые потом
до странности
покажутся тебе
широкими,
покажутся большими,
пыльными,
усеянными компромиссами,
покажутся большими крыльями,
покажутся большими птицами.
Да. Лучше поклоняться данности
с убогими её мерилами,
которые потом до крайности,
послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
удерживающими в равновесии
твои хромающие истины
на этой выщербленной лестнице.
Скалы грозные ду-ду
Тихо светит Океан
Человек поет в дуду
Тихо по морю бегут
Страха белые слоны
Рыбы скользкие поют
Звезды падают с луны
Домик слабенький стоит
Двери настежь распахнул
Печи теплые сулит
В доме дремлет караул
А на крыше спит старуха
На носу ее кривом
Тихим ветром плещет ухо
Дуют волосы кругом
А на дереве кукушка
Сквозь очки глядит на север
Не гляди моя кукушка
Не гляди всю ночь на север
Там лишь ветер карабистр
Время в цифрах бережет
Там лишь ястреб сдыгр устр
Себе добычу стережет
И Андрей Семеныч содгыр
Однорукий сдыгр аппр
Лечит сдыгр аппр устр
Приспосабливает руку,
Приколачивает пальцы
Сдыгр аппр прибивает
Сдыгр аппр устр бьет.
Бля, переносы слетели
Динамит да фитиль вам в зад!
Сырые спички рядятся в черный дым.
Через час — бардак. Через два — бедлам.
На рассвете храм разлетится в хлам.
Но мы не носим часы.
Мы не хотим умирать
И поэтому даже не спим.
А когда не хватает сил,
Воруем сахар с чужих могил.
И в кровь с кипятком
Выжимаем лимон греха.
И дырявые ведра заводят песни
О святой воде и своих болезнях.
Но — слава Богу! — все это исчезнет
С первым криком петуха.
Дым. Дым коромыслом!
Дым над нами повис.
Лампада погасла.
И в лужице масла
плавает птичий пух.
Дым. Дым коромыслом!
Дым. Дым коромыслом!
Дай Бог нам понять
все, что споет петух.
В новостройках — ящиках стеклотары
Задыхаемся от угара
Под вой патрульных сирен в трубе,
В танце синих углей.
Кто там — ангелы или призраки?
Мы берем еду из любой руки.
Мы не можем идти,
Потому что дерьмо
После этой еды, как клей.
Дым. Дым коромыслом!
Дым. Дым коромыслом!
Музыкант по-прежнему слеп,
снайпер все так же глух.
Дым. Дым коромыслом!
Дым. Дым коромыслом!
Дай Бог нам понять
все, что споет петух.
О безрыбье в речушке, которую кот наплакал!
Сегодня любая лягушка становится раком
И, сунув два пальца в рот,
Свистит на Лысой горе.
Сорви паутину! Здесь что-то нечисто!
Но штыками в спину — колючие числа,
И рев моторов в буксующем календаре.
И дым. Дым коромыслом.
Дым коромыслом.
Дым.
Что у него еще действительно интересного? Многие на него дрочат, но кроме корабля ничем толком не проникся
Заполнили сердце черной тоской.
Мазут от мрачных будней-плавилен
Струится среди воспаленных извилин.
В моей голове темно и зловонно,
Мрачных мыслей струится поток.
Бетонные стены окружили проворно,
А вместо неба, зеркальный потолок.
Там вижу себя, от того и противно,
В душе не осталось места цветам.
Хотел я смотреть на мир позитивно,
Но муха ползет уж по синим губам
На пальцах лезвием ножа
я срезал кожу осторожно,
живые нервы обнажа,
до срока скрытые под кожей.
Болит под пальцами земля.
Дыханье трав грохочет громом.
Но только иначе нельзя свести
мельчайшее с огромным.
И вот в ладонь моей руки,
легко порвав меридианы,
плывут,
плывут материки,
текут моря и океаны.
Я начинаю понимать
событий устья и истоки
и, как антенна, принимать
блуждающие биотоки.
Во мне смешались
смех и стон,
и мне уже не нужно имя.
Я — все.
И тысячи имен
легко становятся моими.
Глаза людей —
мои глаза.
Я вижу все,
что видят люди,
и горизонта полоса
преградой мне уже не будет.
Любовь людей —
моя любовь.
Людская боль —
мое несчастье.
Три миллиарда киловольт
пульсируют
в сведенных пальцах.
Они ревут в стволах аорт,
пророча взрыв и пораженье...
Стихи тогда —
громоотвод
предельных перенапряжений...
Лишен огня.
Сиреневый полярный мрак
Вокруг меня.
Я доверяю бледной тьме
Мои стихи.
У ней едва ли на уме
Мои грехи.
И бронхи рвет мои мороз
И сводит рот.
И, точно камни, капли слез
И мерзлый пот.
Я говорю мои стихи,
Я их кричу.
Деревья, голы и глухи,
Страшны чуть-чуть.
И только эхо с дальних гор
Звучит в ушах,
И полной грудью мне легко
Опять дышать.
Говно, залупа, пенис, хер, давалка, хуй, блядина
Головка, шлюха, жопа, член, еблан, петух… мудила
Рукоблуд, ссанина, очко, блядун, вагина
Сука, ебланище, влагалище, пердун, дрочила
Пидор, пизда, туз, малафья
Гомик, мудила, пилотка, манда
Анус, вагина, путана, пидрила
Шалава, хуила, мошонка, елда…
Раунд!
Вы знаете?
Вы знаете?
Вы знаете?
Ну, конечно, знаете!
Ясно, что вы знаете!
Несомненно,
Несомненно,
Несомненно знаете! — Нет! Нет! Нет! Нет!
Мы не знаем ничего,
Не слыхали ничего,
Не слыхали, не видали
И не знаем
Ничего! — А вы знаете, что У?
А вы знаете, что ПА?
А вы знаете, что ПЫ?
Что у папы моего
Было сорок сыновей?
Было сорок здоровенных —
И не двадцать,
И не тридцать, -
Ровно сорок сыновей! — Ну! Ну! Ну! Ну!
Врешь! Врешь! Врешь! Врешь!
Еще двадцать,
Еще тридцать,
Ну еще туда-сюда,
А уж сорок,
Ровно сорок, -
Это просто ерунда! — А вы знаете, что СО?
А вы знаете, что БА?
А вы знаете, что КИ?
Что собаки-пустолайки
Научилися летать?
Научились точно птицы, -
Не как звери,
Не как рыбы, -
Точно ястребы летать! — Ну! Ну! Ну! Ну!
Врешь! Врешь! Врешь! Врешь!
Ну, как звери,
Ну, как рыбы,
Ну еще туда-сюда,
А как ястребы,
Как птицы, -
Это просто ерунда! — А вы знаете, что НА?
А вы знаете, что НЕ?
А вы знаете, что БЕ?
Что на небе
Вместо солнца
Скоро будет колесо?
Скоро будет золотое —
Не тарелка,
Не лепешка, -
А большое колесо! — Ну! Ну! Ну! Ну!
Врешь! Врешь! Врешь! Врешь!
Ну, тарелка,
Ну, лепешка,
Ну еще туда-сюда,
А уж если колесо —
Это просто ерунда! — А вы знаете, что ПОД?
А вы знаете, что МО?
А вы знаете, что РЕМ?
Что под морем-океаном
Часовой стоит с ружьем? — Ну! Ну! Ну! Ну!
Врешь! Врешь! Врешь! Врешь!
Ну, с дубинкой,
Ну, с метелкой,
Ну еще туда-сюда,
А с заряженным ружьем —
Это просто ерунда! — А вы знаете, что ДО?
А вы знаете, что НО?
А вы знаете, что СА?
Что до носа
Ни руками,
Ни ногами
Не достать,
Что до носа
Ни руками,
Ни ногами
Не доехать,
Не допрыгать,
Что до носа
Не достать! — Ну! Ну! Ну! Ну!
Врешь! Врешь! Врешь! Врешь!
Ну, доехать,
Ну, допрыгать,
Ну еще туда-сюда,
А достать его руками —
Это
Просто
Ерунда!
Вот три моих стиха, самого раннего творчества. Все стихи, что были позже - удалил из-за творческого кризиса.
Первый - самый годный. Написал одноклассницам на 8 марта пару лет назад. Да, кринж.
Мне многие мужчины скажут в свою волю
-Денис, красоты женщин субъективны
Эх, критики, вы здравому уму противны
Ведь наши девы словно зрелые цветы~
На них уж всякий наглядится
Им оборачиваясь вслед
На них сам Зевс не поскупится
Таких красот в всём мире нет
Они умны, щедры, манерами прекрасны
(Дима)А минусы?(Дима) Избавь меня, мой друг, ты не найдешь
Пусть мнОгим эта лесть покажется опасной
Но это правда, а от правды - не уйдёшь
И в этот день скажу: Увы!
Не счесть здесь женской красоты
Короче, с праздником, девчули!
Вы оставайтесь кем вы есть.
И пусть все разны по натуре
Я рад что вы у меня есть!
Стих номер 2:
На оценку двачерам:
Меня никто не любит
Такой вот чмоня-человек
Но попробовать лишь стоит
Буду предан целый век
Как жаль такого у меня
Не бывало никогда
Я по жизни одиночка
Одному выть - вся судьба
Как тяжело быть мною
Верите мне или нет
Никто меня не любит
И меня не ждет успех
Как много не пытался
Что не есть то всё провал
Но рано мне сдаваться
Не всё ещё я проиграл
И с ростом я родился
Мозгом я не обделен
Как жаль что я обычный страшный парень
Все мне скажут дружно - "вон"
Каким бы не был ты хуевым
В этом твоей вины
Сдаваться глупо
Но ты знай, шансов блядь не пропускай
Как тяжело быть мною
Верите мне или нет
Никто меня не любит
И меня не ждет успех
Как много не пытался
Что не есть то всё провал
Но рано мне сдаваться
Не всё ещё я проиграл
Какой бы не был чмоней
Ты же всё же человек
И положительных твоих
Качеств тоже ждет успех
Полюбят тебя рано или поздно
Это я прям заверяю
Но не могу вам не сознаться
Всё также шансы пропускаю
Как тяжело быть мною
Верите мне или нет
Никто меня не любит
И меня не ждет успех
Как много не пытался
Что не есть то всё провал
Но рано мне сдаваться
Не всё ещё я проиграл
Стих два:
Ты типичная бабища
Тыща в жопу, двести в рот
Днём придёт ерохин ваня
Ночью мага и ашот
Жизнь твоя полна забот
С майки отстирать камшот
Написать цитатку в твиттер
В инстаграмм - фотоотчёт
Уж давно не чтёшь ты книги
Сериалы - весь предел
Но зато при феминизме
Мужикам жить не удел
Будешь главной, самой умной
Всем покажешь место их
Но фантазиям предавшись
Не постигнешь бравых сил
Целый день полны заботы
В ротик, в киску, даже в зад
И при этом феминизму
Даже, каждый, вроде рад
Ну и ещё вот это нашёл, кек:
Коли видишь, если баба
Бьёт терпилу мужика
Подойди и дай ей рыло
Пусть запомнит навсегда
Ты не видишь - вижу я!
Взор мутнеет у тебя.
Повернёшь - они уйдут,
Песню тихую поют.
Ты увидишь, чего нет -
Тени наползут на свет.
Ты из самой темноты
Упадёшь в зал слепоты.
Палач не знает роздыха!..
Но все же, черт возьми,
Работа-то на воздухе,
Работа-то с людьми.
Эх какая братцы мука
И какая блядь хуйня
Я селедку ем без лука
Лука нету у меня
То, что в доме нет картошки,
Хуй с ней, нет ее давно.
То, что хлеба нет ни крошки,
Тоже, в общем-то, говно.
Все облазал вплоть до ванной
В каждый заглянул пакет
Не ту луковицы сраной
СРАНОЙ ЛУКОВИЦЫ НЕТ!
Нет, я вообще молчу про водку
ВОдку помнить это спесь
Ем ебучую селедку
Хуйли делать надо есть
Не еда, а волхованье -
Медитирую, жую,
Про раздельное питанье
Сам с собою говорю.
Между прочим, даже вкусно.
Как распробуешь - поймешь,
Поначалу вроде грустно,
А теперь - так хуй уймешь.
За окошком дело к маю,
Солнце - Огненная Пещь.
Я селедочку вкушаю,
Заебательская вещь!
Если б мне немного чаю
(Это я уже пою)...
Нету чаю - не серчаю,
Я водичкою запью.
А еще окно открыто,
И разложена кровать,
Ложка,вилка перемыта,
Все, пиздецц. Пошел читать...
Все же кое что не по памяти воспроизвел.
Кто живет в страхе, вскоре поклонится плахе.
А мы идем на пролом, ни щадя свои жизни,
Победить или пасть, нет других мыслей.
Быстрая жизнь удел, тех кто рискует,
Мы копим свою злобу, покуда враг ликует.
Рвутся в клочья, ваши самые крепкие сети,
Нельзя убить того, кто бросил вызов смерти!
Орудья жадные ревут,
Бегут полки, несутся кони
И реки красные текут.
Пылает полдень - люди бьются;
Склонилось солнце - бой сильней;
Закат бледнеет - но дерутся
Враги все яростней и злей.
И пала ночь на поле брани.
Дружины в мраке разошлись...
Все стихло, и в ночном тумане
Стенанья к небу поднялись.
Тогда, озарена луною,
На боевом своем коне,
Костей сверкая белизною,
Явилась смерть; и в тишине,
Внимая вопли и молитвы,
Довольства гордого полна
Как полководец место битвы
Кругом объехала она.
На холм поднявшись, оглянулась,
Остановилась, улыбнулась...
И над равниной боевой
Раздался голос роковой:
"Кончена битва! я всех победила!
Все предо мной вы смирились, бойцы!
Жизнь вас поссорила, я помирила!
Дружно вставайте на смотр, мертвецы!
Маршем торжественным мимо пройдите,
Войско мое я хочу сосчитать;
В землю потом свои кости сложите,
Сладко от жизни в земле отдыхать!
Годы незримо пройдут за годами,
В людях исчезнет и память о вас.
Я ж не забуду и громко над вами
Пир буду править в полуночный час!
Пляской тяжелою землю сырую
Я притопчу, чтобы сень гробовую
Кости покинуть вовек не могли,
Чтоб никогда вам не встать из земли!"
https://open.spotify.com/track/1wMr4YhG9kOGtlYmKI3Zwi?si=lx3eZTVyRi-8ttuI07hVGA&utm_source=copy-link
О Аллах, дай его увидеть нам!
Ведь сейчас там собрались силы зла,
Об одном молим мы сейчас Тебя!
Этот храм будет взят и зло уйдёт,
Солнца диск на закате вдруг взойдёт!
В этот день ты к Всевышнему взывай,
Пусть Аль — Акс станет нам дорогой в рай!
Пройдя сквозь воду, пламя, трубы,
Но кровь его сосёт вампир,
Вонзивший жадно в горло зубы.
Людей повергли в долгий сон,
И выпивая кровь народа,
Преступный дьявольский народ,
Его тасует как колоду.
Народ российский, ты погряз,
В обмане, мерзостях и пьянстве,
Но как и прежде, в этот раз,
Ты вновь в угаре мессианства.
Спасти ты тшишся этот мир,
Хотя отравлен сам ты зельем,
И потому земную ширь,
Лишил покоя и веселья.
Ни друг, ни сват, ни даже брат,
Крести о те на распродаже,
Хиреет рус избрав разврат,
И снова стала жертвой кражи.
Давно льстят недруги тебе,
И ядом губят постепенно,
Иуды вед к твоей судьбе,
Небезразличны откровенно.
Твой горький символ алкоголь,
И как братоубийца Каин,
В своей душе пестуя боль,
По прежнему ты не прикаян.
Сейчас сознательно людей,
Лишают совести и веры,
Без Бога в сердце и идей,
Дичают нации как звери.
Россия нищая страна,
Где нет ни правды,ни закона,
И потому разорена,
Дерява слугами сиона.
И вновь огромная страна,
Скитается в безверье слепо,
Она безумием больна,
И стала вдруг могильным склепом.
И как скотину на откорм,
Народ напичкали отравой,
Но даже тысячи реформ,
От бед Россию не избавят.
И что бы ты забыл свой стон,
Оставь свой крест, отринь убогость
И вместо идолов-икон
Прими от Бога веру в Бога.
Без веры эта жизнь пустынь,
Мир губят лживые кумиры,
Проснись же спящий богатырь,
И уничтожь своих вампиров.
Враги твой ослепили взор,
Звездой шестиконечной острой,
И вновь людей вводя в позор,
Обратно приняли к дефолтам.
Уже заражена земля,
Плодя преступность и уродов,
У русских с помощью кремля,
Разграбили жиды-мавроды.
