К приезду Мокоши мужики вспахали все поле, повалялись на нем, поиграли друг с другом и, потные, чумазые, встали, блестя улыбками и белками глаз, у самого края пашни, обочь дороги, ведущей в деревню баб. Павленко заметно разволновался, подозвал к себе Хабибулина. Тот ввел председателю быстро, споро и заработал, с почтеньем гладя Павленку по груди, по яйцам, по животу. Только спустил татарин, как самый глазастый - Федот - радостно закричал: - Едут! Едут! Везу-ут!.. Мужики сразу же построжали, подравняли строй. Павленко быстренько застегнулся, а Хабибулин стряхнул остаточек в пашню и сдержал струю. ...Мужики стояли недвижно, тесным рядком. Шеи их вытянулись, а Федот с Нефедом даже рты раскрыли. Павленко снял кепку и приосанился, разглаживая длинные черные космы, наискосок прикрывшие его острую черепушку. Мошка залетела в рот Нефеду, - тот даже и не заметил, сглотнул машинально - и снова глаза таращить. И все ближе, ближе похожий на частый стукот настойчивый звук; вот он уже превратился в бодрое тарахтенье. Наконец, навстречу опешившим мужикам вырвался из-за косогора черный мопед с косматой рыжей девахой, а за ним, на прицепе моталась по ухабам небольшая розовая цистерна. - Говно? - деловито спросил Серега, не отрывая от цистерны глаз. - Говно, наверно... - пожал в ответ Глеб плечами и тоже вперился в мопед. Возле Павленки деваха ловко затормозила. Вся она была перевита пулеметными лентами, а вместо левой груди у нее болтался браунинг в мешочке из целлофана. - Здоров, сосед! - Здравствуй и ты, соседушка, коль не шутишь... - осторожно поклонился Павленко в пояс ей. - Расстреливать надо вас, а не шутки шутить, - буркнула тут деваха. - Мокошь-то поцелуй хотя бы! - Да и где ж она, Мокошь-то, кормилица-т наша? - запел Павленко, но довольно робко. - Глаза разуй! - с презрением усмехнулась гостья и ткнула локтем в сторону цистерны. - Какая Мокошь нынче крупная стала, вот ведь страсть! Никогда и не подгадаешь, - залопотал Павленко и кинулся суетливо к цистерне, увязая в глубокой рассыпчато-пыльной пашне. Он подбежал к цистерне, пал на колени и с чувством облобызал сначала колеса, а потом и саму цистерну. Деваха усмехнулась краешком губ, подошла вразвалку к нему, открыла кран. Павленко приник, пил жадно, не отрываясь, лишь изредка переводя дыхание. Он утирался локтем и тотчас пытался его облизать. - Да ладно тебе! - сказала деваха. - Всем достанется. Еще искупаетесь в них... Когда Павленко, весь хмельной, икая, упал в глубокую борозду, к цистерне по знаку девахи приблизились остальные. Приникали сначала робко, но тотчас входили во вкус, хватали губами кран, пихались. Федот, уже напившись, отполз, но потом опять вернулся и схватил Глеба за русый его вихор. Деваха пнула Федота легонько. Тот вжал голову в плечи и тотчас уполз под колеса цистерны. Там он от души, с облегченьем опорожнился. Но и говно его пахло теперь нежными, кисловато-сладостными духами. У мужиков уж животы округлились, поднялись, и теперь они подставляли под струю головы, плечи, спины. Хмельные, ползали в бороздах, кувыркались, ляпали друг на друга ошметки жирной, разомлевшей от пролитых духов земли... - Мокошь-то, Мокошь нынче! Эт тебе не как в запрошлом годе бабку живую в гробу паять! Иль девку с коровой ее, - не встанет!.. - Давай, бочку выебем? - спросил вдруг Нефед Хабибулина. Вместо ответа тот взял Нефеда за крупные жесткие его уши и долго, пристально смотрел на него, так что Нефед, наконец, смутился: - Ты чего, Тазик? Я ж не со зла, я ж просто так те вякнул... - Просто так, говоришь? - спросил Тазик, глубоко вздохнул и погрузил свой длинный язык в рот смутьяна. Зигмунд пристроился, было, обмыть свой член в пахучей струе. В него стали бросать комья земли: нечего, мол, паскудничать, басурман! Это ж святое, на ... Между тем деваха склонилась над Фенькой. Та захныкала из своей корзинки, потянула ручки к браунингу. Деваха протянула младенцу палец, та стала сосать. Деваха вдруг смутилась, покраснела. - Взять бы тебя к нам... - раздумчиво сказала рыжая гостья и провела себя мечтательно, томно по крутым веснусчатым бедрам. Пьяный Серега попытался сзади ее обнять. Та молча сунула каблуком сапожка ему под дых. Серега повалился рылом в землю - просить прощенья. - Твоя? - спросила деваха равнодушно и деловито. - Наша, - буркнул Серега в землю. - Хороша бабенка! Не смейте ее паять, - мы вам лучше коров за нее пришлем. - Коровы-то есть у нас... - Какие у вас коровы?! Одно дерьмо! А наши мясомолочные англичанки... Хочешь с англичанкою-то, небось? - Че ж, раз надо... - ответил Серега совсем смущенно. - ун! - засмеялась деваха. - Хорошо, у нас вовсе мужиками не пахнет. Такое всегда дерьмо, прости господи... Деваха разбойно свистнула в два пальца. Мужики поползли к меже. Деваха махнула на свой мопед, газанула резко. Порожняя розовая цистерна запрыгала за нею по колеям дороги. - Ну, Мокошь, бля, накормила!.. - говорили потом мужики с полгода и мотали головами в немом, сладостном восхищенье.
...Прошло лето, зачастила дождями осень. Потом, однажды проснувшись, все поняли, что наступила уже зима. Бегали, кувыркались в снегу, как дети, жмурясь от непривычной, глаза резавшей белизны вокруг. Федот и Нефед, напялив коровьи шкуры, сошлись прямо в сугробе. В них бросали снежки, а Павленко лупил их по голым задницам густою еловой лапою, - подгонял. Зигмунда по традиции обрядили в тулуп, нацепили бороду из свалявшейся пакли и заставили отсосать всем кобелькам в округе. С хохотом, гиканьем, улюлюканьем муэики ловили очумевших от страха собак, но часто, распалившись от возни и погони, не доносили до пленного, - резвились с пойманным сами. Тазик Хабибулин напялил косу и лифчик и строго следил, чтобы Зигмунд не уклонялся, работал честно и с огоньком. Тот кашлял, давился и изредка шипел какие-то свои, не понятные остальным слова. - Ишь, супостат! - ворчал Павленко. - Русских собак решил, подлец, сторониться. Не увернешься, гад!.. И тут Павленку вдруг осенило. Он взбежал на крыльцо к себе, скрылся в избе. Долго не появлялся. Потом вышел весь желтый, страшный. Черный вихор свалился с остренькой его лысины и болтался возле левого уха, точно перо воронье. - Где? - тихо, свистящим шепотом спросил он вмиг сжавшихся, сомлевших от ужаса мужиков. - Где мои шарики, и? Мужики молча повалились в снег, выставив задницы. Может, кого изъебет да душой притихнет?.. Федот с испугу пустил струю. Она пробуравила снег глубоко и дымно. Но Павленко и не заметил; харкнул в сердцах на спину Зигмунду и повернул в избу. Хлопнул дверью, щелкнул задвижкой. Крикнул: - Будет вам председатель!.. Мужики полежали в снегу. Первым завыл Нефед. Его поддержали Федот и зачем-то Зигмунд. Хабибулин крепился, но тоже завизжал вдруг пронзительно, как ребенок. Вступили басовито, красиво Серега с Глебом. Через минуту весь колхоз вежливо, тихо, однако ж без передышки выл. И вторя людям, собаки завыли тоже по всей округе. Павленко выставил из фортки ружье, пальнул. Галки с криком сорвались с веток и закружились в воздухе очумело. ...Серые сумерки наступали быстро, а колхоз все лежал в снегу и протяжно выл. Павленко давно уже перестал стрелять: патроны, видать, прикончил. Ближе к полуночи расползлись по своим загонам. Павленко у себя даже лампочку не зажег. Все ждали утра, и никто не спал.
К ночи оттепель кончилась, подморозило. Яркая луна вползла на небо, глядела в окошки хлева белым изъеденным черными елями привидением. Серега задумчиво, машинально покачивал корзинку с затихшей Фенькой. Глеб делал вид, будто спит. Но не выдержал и вскочил, наконец: - Не могу я так больше! - зашипел приглушенно, зло. - Я образованный человек, бывший паж, а ебусь с коровами, с каким-то Нефедом диким; почему-то Павленку боюсь, хама лысого... Не могу!.. - Не можешь терпеть - поссы. Чего орать-то? Я, может, и не такой образованный, как ваша, ь, светлость, а и мне паскудно порой. Но живу же! - А с ней что будет?! - почти в голос крикнул Глеб, ткнув пальцем в корзинку с Фенькой. - Откуда ж известно мне? - горько спросил Серега. - Мое дело - дочку вынянчить, на ноги поставить ее... И нечего: Павленко - неплохой ведь мужик, ебучий... - А когда она ему надоест - тогда что? Федоту с Нефедом отдаст он ее! Или еще того хуже - Зигмунду-стервецу! Ты об этом ни разу, поди, не подумал? - Че ж: они тоже люди... - Дур-ак ты! Жизни не видел, не знаешь!.. Она б на балу могла, в Петербурге. Платье на ней со шлейфом, брильянты на голове. И кружится с ней не грязный мудак Федот, а кавалергард какой или наш братишечка из пажей, к примеру... - Ты че ж, еться с нею хотишь? Ты ж отец ей, юк поганый!.. - Да не трахать хочу я ее, а воспитывать по-людски, по-светски! Она ж от меня кровь благородную получила! Мы же Рюрикова семени, ты пойми!.. - Не знаю, какого вы там с ней семени-племени, а ься с дочкой тебе не дам! Вырву причиндалы-то, - так и знай! И чего это ты ее барышней сделать все норовишь? Ей тогда и запах наш тяжелым покажется, и стесняться нас будет всех... Я уж при ней с коровами или с тобой даже не пошали... Че ж, за что мне от роднульки моей такое мученье?.. Острая жалость к другу пронзила Глеба. - Вот и я думаю, - вздохнул он, тяжко садясь на сено. - Как со всем этим быть? Угораздило же тебя девкою разродиться!.. - От тебя ведь и рождена! Ты ж не в дальних краях, не в лесу таскался... Чтобы успокоиться, Глеб подрочил о столб и спустил Сереге на враз подставленное плечо. Размазал. Серега вдруг рассмеялся тихо: - Она уж спит! В задницу меня ведь мог бы!.. Но тронулся заботой Глеба о дочери. Глеб лег под Серегу. Тот тужился, а друг яйца ему быстро-споро пальцами все ласкал. Наконец, из Сереги выползла большущая колбаса, покачалась мгновение, как бы дивясь луне, и упала Глебу куда-то в пах. - Погрейся! - сказал Серега. Глеб хохотнул, приник губами к Серегиной заднице. Тот сторожко, тихонько водил бедрами и кряхтел от острого наслаждения.
...К утру стало знобко даже Сереге с Глебом. Пар от говна на полу и дым чадившего очажка уже не справлялись с морозом, что оковал деревню. Парни ворочались во сне, терлись друг о друга, и каждому снилось, что он карабкается по оледеневшему сугробу к широко расставленным, отчего-то громадным ножищам Павленки, а Фенька уцепилась тому за хрен, ручоночками перебирает, визжит, - то вперед, к алой головке подтянется, то опять к черной густой волосне отступит. - «!» - подумал Серега. - «Нужно дите спасать...» А Глеб подумал: что-то член у Павленки больно уж тонок. В жизни ведь не такой... И оба решили морду Павленке набить, если ребенка так будет мучить...
...Дверь с грохотом отлетела и повисла, скрипя, на одной петле. Серега и Глеб очумело таращились на облако морозного пара; в его клубах они не вдруг углядели Павленку, - босого, в одном исподнем. - и! - рявкнул Павленко. - Шарики где, сучары?!.. Серега сорвался вдруг с места, метнулся к корзинке и вытянул из-под заоравшей Феньки что-то блестящее, небольшое. Раскрутил, метнул это в лицо Павленке. Тот на лету поймал, жадно вглядывался; понюхал. - Не пользовались вы, что ль? - Дитю отдали, играло чтоб, - мрачно буркнул Серега, уставясь себе под ноги. Пальцы на ногах у него шевелились как бы сами собой, между ними точно вскипали жидкий навоз, солома. - Вот и доплясался с дитем! Подлец! - вдруг налился весь кровью Павленко. - Кабы не татарин, меня б Кондратий уже хватил... Казнить тебя будем теперь, - страшно, на , казнить! Серега молча, как бы и равнодушно, хлопнулся рылом в солому. Лежал недвижно, точно ожидая удара, плева, руготни хотя бы... Павленко и плюнул - но отчего-то не на него, а в сторону, так что на Глеба пришлось немножко - и вышел, на пороге ткнув Хабибулина кулаком в живот. Тазик согнулся с коротким стоном, но тотчас метнулся из хлева прочь: боялся, что ребята захотят вдруг мстить. Глеб с Серегой тяжко молчали. Серега даже и не ворочался на полу. Глеб, лежа на топчане, глядел в потолок, не моргая и обреченно. И только Фенюшка надрывалась, вопя за всех... Целый день делал Павленко вид, будто ничего-то не происходит. Сидел в конторе, ругался по телефону, но вдруг метнулся зачем-то на МТС, где истоптал ногами Федота за какой-то технический недогляд. Но даже и получая свои удары, Федот, как и все в деревне, помнил, что вечером будет казнь и что Серега может не выдержать этой муки. - Чего ж! - гутарили мужики. - Серегину шкуру пустим на сапоги, сгодится. А Глеб найдет себе - молодой. Ему еще рожать и рожать!.. А семя-то, вишь какое змеиное у него: девку Сереге набил. Это, помнишь, в прошлом годе, когда мы Зигмунда в праздник урожая в чане с дерьмом купали? Тогда, возле чана, Глеб Сереге девку-то и впаял... - И чего это Хабибулин Серегу нашего заложил? - А вишь - татарин он! Ему бы только христианскую душу пожечь-помучить. - Да не! Хабибулин - мужик, что надо! Это Павленко любит, чтоб с шариками его ебли. - Чего брешешь-то? Я с ним всегда без шариков обхожусь! - Дак он только когда с Хабибулиным если! У татарина обрезанный, - ему и баско. - А Павленко при чем тогда? - Вот балда! Раз татарину баско, значит и *ся он, ровно как заведенный. А без шариков - прям, как все. Смекать же надо!.. - Короче, не татарин - жил бы мужик да жил! - Ты об ком? - Да об Сереге! А теперь только на сапоги... - Теперь только на сапоги, понятно...
Уже к трем часам дня небо начало все приметней меркнуть, снег ярче вдруг забелел, но почти сразу солнце скрылось за ближним лесом. Небо стало стеклянно-синим и почернело. Вызвездило. Ярко и высоко индивела среди этой звездной тьмы маленькая луна. Серегу начали мучить сразу после захода солнца. В контору его привели Федот с Нефедом. Сзади них тащился унылый Глеб с лукошком, в котором лопотала что-то свое благодушная сытая Фенька. Слезы замерзли в щетине Глеба; он шмыгал носом, старался не говорить. Глупый Нефед помечтал вслух о сапогах, - Федот врезал локтем ему под дых. Нефед обиженно замолчал и тоже зашмыгал носом. Павленко уже их ждал. Он явно нервничал, он даже принарядился: надел новые валенки и плотный серо-зеленый френч. От черного его клока на макушке духовито наносило перебродившим «Шипром». С каким-то вроде и сожаленьем глянул Павленко в глаза Сереге и тотчас же отвернулся, гася, давя в себе внезапную жалость к парню. Не очень ловкий и расторопный, Серега, однако, всегда добросовестно отдавался... Мужики молча, сопя, теснились у двери, не смея дальше шагнуть, - туда, где были стол, стул и маленький пегий половичок. Сразу за ним громоздилось такое, чего они осмыслить никак не могли, - а может, и не хотели. Это была наклонная доска с ремнями для рук и ног. В верхнем конце доски были штифты-зажимы, обмотанные пуками ваты. На столе невинно сияли шарики и розовый с моторчиком, - ясно, Павленко задумал под конец поглумиться над осужденным. Мужики враз смекнули, что это последнее и всего опасней: бдительность еще потеряешь, решив, что, может, и будешь жить... Повисло тягостное молчание. Лишь Фенюшка лопотала, - наверное, о весне. Наконец, Павленко кивнул, и Нефед с Федотом толкнули несчастного к роковой доске. Мужики с невольным, внезапным и для себя пристальным интересом наблюдали приготовленья. Вот голого Серегу разложили на доске. Вот привязали кисти рук ремнями. Вот ноги согнули в коленях сильно, развели и укрепили ремнями тож. Вот зажимы мягко, но плотно сошлись по боками Серегиной головы... - Лучше б сразу убил... - шепнул вдруг Федот Нефеду. Тот лишь зло покосился на Тазика, жавшегося в углу, но не пустил струю: чисто вокруг, ведь контора... Потом вдруг вспомнил, подумал о сапогах, - но опасливо, с оглядкою на Федота. Павленко медленно, как бы нехотя, подошел к беспомощному Сереге, расстегнул мотню на белесых своих галифе. Мужики молча смотрели на всем им знакомый , - смуглый, нетолстый, длинный. Павленко крякнул и, словно отуманенный раздумьем, положил свои яйца на губы сомлевшего от тоски Сереги. Тот машинально лизнул. Павленко подсел поближе. Теперь язык Сереги уперся в очко Павленки... Потом отступил Павленко, и кончик хуя окунулся на миг в высохший от ужаса прудик Серегиного ротка... Председатель играл с Серегой, как кошка с мышью. Мужики затаили дыхание, ждали главного. Однако Павленко и не думал пока кончать глумиться. Кивнул Тазику, - тот приник, как тать, к Серегиной вялой трубочке, стал дышать на нее и водить по ней щетинистою щекой. Серега дернулся, застонал. Тазик замотал головой, плечами, обсасывая усердно. Серега чуть подвывал. - ь: откусит, небось, татарин! - шепнул тревожно Федот Нефеду. Зигмунд услышал его, таинственно улыбнулся и посмотрел на дверь. - Ниже возьми! - сумрачно приказал Павленко. Тазик опустился на колени, продел ладони под Серегины ягодицы, нащупал языком сырое уже очко, стал водить по нему, пытаясь проникнуть вглубь. Потом сам возбудился, - поднялся с колен с косым дымящимся, сизым членом. - Не сметь ь! - крикнул Павленко почти плаксиво. Мужики вздрогнули от такого крика, переглянулись. Ясно стало: Павленко задумал и впрямь что-то дикое, извращенно-жестокое, что бывало с ним крайне редко. - Шарики со стола возьми, - глухо велел Павленко. Татарин взял шарики. - В жопу ему засунь! Тазик ловко исполнил. Серега застонал, пытался бедрами повращать, - и не смог, беспомощный, как бабочка на булавке. - Теперь туда же... Да не свой: с мотором который! Хабибулин сердито сделал. - Хабибулина-то мучит зачем? - спросил Нефед у Федота. Тот сунул брату под дых машинально. Зигмунд опять змеино, подленько ухмыльнулся. Тазик с перекошенным, зверским лицом вдел Сереге и включил моторчик на частые обороты. Серега забился, завыл. Павленко закатил ему в рот, так что Серега поперхнулся, закашлялся, задохнулся от собственного крика и от слюны. К тому же Павленко, наверно, начал мочиться, как и любил обычно в этаком положенье. Лицо у него вытянулось, на тонких губах мелькнула усмешечка, но тотчас исчезла. Серега больно булькал, глотал, но брызги фонтаном летели Павленке на галифе. - Ах ты гад! - осклабился Павленко. - Хабибулин - и ты вдень! Да не , - пальцы, сколько войдет... Смуглая, черная от шерсти кисть Тазика вся ушла в Серегину задницу. Другой рукой татарин сжал страшно разбухший свой причиндал. - Не сметь! - рявкнул Павленко. Рука Хабибулина повисла плетью, точно ему плечо прошибло. С конца багрового упали скупые капли... Глеб вдруг подумал, что все еще кончится хорошо. - Ну-ка ты, кверху жопой, ь! - прикрикнул Павленко. Хабибулин метнулся к нему и навис м над подбородком Сереги. Задница Тазика оказалась рядом с председательским темным членом. Павленко гикнул и вдел в Хабибулина без смазки. Татарин охнул и застонал. Впрочем, тотчас поймал ритм, привычно стал поддавать. Серега ловил губами его яйца, но член татарина цапнуть губами не мог он. - Ему соси! - прохрипел, весь сизый, Павленко. Тазик губами жадно схватил Сереги. Серега опять застонал. - Покусывай! Понял, ь? - приказал Павленко. Хабибулин с радостью пустил в дело зубы. Мужик заорал, но татарин душил его крик своими яйцами и ритмично дергавшейся потной промежностью, так что Серега фактически лишь глухо, утробно выл. - Пан кусает пана до крови, надеюсь я? - осведомился надменно Зигмунд. Глеб показал молча ему кулак, отвернулся и только тут заметил, что Фенька, привстав в корзинке, ухватилась ручонками за плетеный бортик и во все глаза глядит на происходящее. - Бедный бэби! - чуть не вскрикнул Глеб по-английски. Он понял, что воспитывать Феньку теперь, наверное, поздно уже...
Наступила весна. Задница у Сереги давно уже заросла, и теперь об его экзекуции вспоминал разве что только Зигмунд. Он осторожно, как бы лаская, касался Серегиных ягодиц и читал вслух огромные буквы татуировки: - Во-рю-га... Серега смущался, густо краснел и унылым матом отгонял поляка. Тот, отходя, что-то шипел себе под нос. Хабибулин чаще, чем прежде, отдавался, льнул к Сереге: видно чувствовал тать свою вину. Но Серега его простил и охотно позволял вылизывать себе задницу и ступни. До этой ласки он был в деревне самый большой охотник. Павленко крутился с подготовкой к севу, подгонял мужиков и даже почти не ебся. Лишь изредка, бывало, зайдет к Сереге с Глебом, наклонится над корзинкой, м своим помашет. Фенька залопочет что-то, пытается ручкою ухватить. Павленко ее мечтательно между ног погладит и опять по хозяйству идет крутиться. Фенька стала уже ходить. Павленко подарил ей свою старую майку, и в ней девчонка была, как в длинном бальном платье. Глеб учил ее делать реверансы, учил первым французским фразам.
Серега тоже души не чаял в своей дочурке и все хотел поделиться с ней своим сокровенным, - приобщить, что ль, Фенюшку тоже... Возьмет ее на руки, поднесет к коровам, к самым пегим крутым задам и сунет руку корове в жопу. Потом вынет, покажет Феньке: - Ну же! Не бойся! Попробуй ты... А Фенька сконфузится, фыркнет и только корову по теплому мохнатому боку погладит. Дескать, а мне-то что?.. Приходили еще мужики, Феньку ласкали, таскали гостинцы ей. Любили, чтобы она им всем в рот мочилась. Облизывали затем дотошно, и девчонка визжала от удовольствия. Она уже знала, что такое «взять в рот» и с интересом, притихнув вся, наблюдала, как сходятся ребята друг с другом или с коровами, - сходятся истово, часто с прибаутками и надрывом. Глеб просил при ней не очень-то выражаться. Мужики матюкались потише, блюдя приличие при ребенке. Павленко как-то пообещал, что годика через два ее прошибет, а пока чего ж, - ведь еще младенчик... Теперь мужики наперебой рассказывали девочке и друг другу, как Павленко ее в дом возьмет, какая жизнь у нее интересная там начнется. (Дом у Павленки был настоящий, не хлев, не гараж, не сарай, а изба-пятистенок с кирогазом и сиренью под окнами). - А перед избою будка, и в будке Полкан сидит. Я ему сосу - и он меня уважает, - говорил Серега мечтательно. Радовался в душе за дочь.
Наступившая бурно весна заставила мужиков валяться на талой земле, пить, хмелея, из безбрежных холодных луж и ладить из глины и ивняка гнезда вернувшимся милым птахам. Глеб нырял во все полыньи, зубами ловил неловкую, еще сонную рыбу, а когда уха надоела, стал собирать улиток и червяков на согретых солнцем пенечках. От первой травки дристали все, но радовались весне, долгим и ярким дням, наступившему вдруг приволью. И если бы не возня с техникой, в теплицах и парниках, если бы не ругань и тумаки ярого на работу Павленки, было бы славно всегда так жить. Шалое настроение окутало мужиков, и Тазик однажды до крови заеб Федота. Очухавшись, тот отчего-то захотел придушить Зигмунда и Нефеда. Серега и Глеб держали его за руки, Павленко хлестал по щекам, а Тазик сумрачно извинялся. Все это случилось на скотном дворе, и солнце уже припекало. Вдруг под ноги к мужикам выбежала, еще качаясь, Фенька и залепетала что-то матерное, простое и доброе, но тотчас же перешла на французский. Павленко остолбенел: - Кто девчонку выражаться так научил? Мужики молчали. - Ты?! - рявкнул председатель, хватая за волосню на груди Федота. Тот помотал кудлатою головой. - Может, ты?! - подступил с тем же Павленко к Хабибулину, но его он схватил за . Хабибулин сморщился, закряхтел и, жалобно застонав, покосил куда-то глазом. Павленко метнулся к Сереге, но рядом стоявший Глеб шагнул вперед и замер, потупясь: - Это я, Никодим Петрович,- сказал решительно, только очень тихо. - А чего она говорит? Против меня, небось? - спросил Павленко. Он растерялся от внезапной смелости непонятного этого парня. - Она стихи читает вам, Шарля Бодлера. Называется «Альбатрос». - Переведи! - Птица такая есть, летает она над морем. А матросы ее поймали, измываются. А поэт - он, как птица эта, только летать не может. Вернее, может, но только в мыслях... - А мысли ему зачем, раз он птица? - не понял Павленко. - Хрена ль ты про поэта учишь ее? - закричал Федот, наливаясь кровью. - Он, поди, и дерьмо не ест! - Он и коров, небось, не дерет! - поддержал Нефед брата. - И с мужиками, наверное, не ся, - заключил Павленко. - ли такому учишь? - С мужиками трахаются они... - возразил Глеб, но тихо, словно не решаясь еще признать вину. -Чем докажешь? - насел Павленко. - Верлен с Рембо ебся... - Еще! - Еще?.. Еще древние греки с мальчиками шалили... Еще Байрон с Шелли, также Шекспир, - но это доказать пока невозможно... - Че ж, больше поэтов никаких и не было? Или че ль? - спросили Федот с Нефедом, а Хабибулин прищурился, готовый высмеять, унизить, ошельмовать... - Они редко про это писали... - сказал Глеб. - Больше про баб. Было такое время: мужики с бабами жили, а остальное все осуждалось... - Если б не революция, так бы и маялись мы все... - вслух подумал Павленко. Вдруг хлопнул кепчонку в лужу и ухнул в присядку, подняв тучу брызг. Выкрикнул страшно, разбойно и удало:
Тазик пожал плечами и отряхнулся. Солнце уже садилось, в саду становилось таинственно-мглисто, защелкал вдруг соловей. Хабибулин снова пожал плечами и осторожно прокрался к дому. Веранду до половины закрывали облака белой сирени. Зато в окно комнаты он мог увидеть угол накрытого к чаю стола, желтенькую клеенку, какие-то бублики в корзиночке из фарфора, а дальше - темный буфет у стены. Тазик остро вдруг пожалел, что не напросился на чай хотя бы. Он перелез к другому окну. За ним была кухня с опрятной плитой, с настоящею мойкой, блестевшей в последнем закатном луче. Хабибулин засмотрелся на нее невольно. Однако стоны из окошка за углом заставили его метнуться туда. Он споткнулся о бревно, больно ударился о него коленом, но зато смог потом подняться на это бревно повыше. Дальний угол комнаты с розовыми обоями, с тканым серым ковриком на стене открылся ему. И то, что открылось Хабибулину на широкой, сверкавшей металлом кровати, заставило его замереть, затаить дыханье. Тазик увидел, как спина Глеба выгнулась дугой упруго и сначала страшно набухла мускулами везде, потом вдруг резко опала, но вдруг снова вся напряглась... Так продолжалось с минуту, ритмично, все убыстряясь. Наконец, спина его вдруг как-то совсем расслабилась. Глеб отвалился к стене, и Хабибулин увидел его дрожащий, косой и алый, блестевший член. Однако не это тотчас приковало внимание Тазика. Красная, какая-то вся в складках, с слипшейся, косо торчавшей налево пегою волосней, с бардовым прыщиком над жадной щелью, края которой стали уже сходиться... - «Ну и что? Подумаешь - жопа мохнатая!» Хабибулин все-таки не поверил, что такое может увлечь всерьез: Неужто под мышкою у Нефеда хуже? Или у Глеба на голове? Или в узкой, поросшей щетинкой заднице у того же Зигмунда (хоть он и пленный)? - «Да и маленькая она!» - подумал Тазик. - «Разве ребеночек через такое вот просочится?..» Эта загадка зацепила и стала терзать Хабибулина. Чтобы получше разглядеть у, он приподнялся над подоконником и вдруг увидел странный маленький ящик в углу. Передняя стенка его светилась чуть дрожавшим голубоватым светом. Тазик не сразу разглядел в этом дрожании человечка в галстуке. Тот говорил что-то серьезное, - точно он укорял отъебавшихся только что. Хабибулин не раз видел это длинное губастенькое лицо на рынке, на плакате над главным входом. Тазика точно ледяною водой окатило: - «Суки! При президенте ебутся!.. Животные прям...», - подумал татарин. Ему вдруг остро захотелось позвать мента, кликнуть и понятых, принять участие в составлении протокола, - а может быть, под шумок и отить и Глеба, и эту бабу. Но Хабибулин понял, что лучше рассказать обо всем Павленке. Может, он получше придумает что-нибудь. Тазик слез с бревна и вернулся на мокрый двор.
В деревню возвращались уж за полдень. Белое солнце вовсю жарило из самой вершины небес, и короткая тень давала слабенькую прохладу. Глеб шагал беспечно. Взяв прутик, он сшибал пыль с придорожных больших лопухов. Он насвистывал что-то плавно-взволнованное. Тазик брел неспешно. Оба молчали. Мимо промчалась полуторка с бидонами молока. Знакомый шофер показал им в кабине палец. Тазик подумал, что, может, он остановится и «пошуткует» с ними. Отчего-то ему остро захотелось в себе в эту минуту. Однако машина свернула на бетонку к колхозу «Красная лесбиянка» и бодро затарахтела по ней, как будто над шоферюгой там глумиться сейчас не будут. Тазик прислушался к насвистыванью Глеба, не угадал мелодию и спросил, что за песня. - «Вальс-фантазия» Михаила Глинки. Тебе, татарину, не понять такое... - Какое это «такое», ун *ович? - А вот такое: бал, белый с позолотою зал, три громадные люстры, точно созвездья, сверкают над головой. А ты - в мундире черном с красным воротником, в белых чулках и башмаках с золотыми пряжками. А она - вся в светлом, точно в клочке тумана. Нежная молодая грудь ее волнуется, и ты понимаешь шестым каким-то чувством, что у нее под дымкой, там, немножечко уже влажно. И у тебя немного твердеет и чуть влажно уже... - Под дымкой? >>258303905 >>258303859 >>258303790 >>258303728 >>258303706 >>258303661 >>258303615 >>258303584 >>258303571 >>258303524 >>258303520 >>258303513 >>258303928 >>258303929 >>258303938 >>258303939 >>258303983 >>258304019 >>258304028 >>258304049 >>258304081 >>258304086 >>258304123 >>258304133 >>258304188 >>258304197 >>258304224 >>258304228 >>258304255 >>258304294 >>258304330 >>258304338 >>258304371 >>258304372 >>258304416 >>258304420 >>258304372 >>258304454 >>258304488 >>258304499 >>258304526 >>258304547 >>258304576 >>258304586 >>258304602
- Заткнись, татарин! В штанах, конечно. И вот ты, наконец, подходишь к ней и по-французски, как человек... Глеб хлестнул прутиком по ноге, резко остановился: - Не хочу я в колхоз возвращаться! - вдруг выдохнул он с тоской. - Ты чего и говоришь-то такое? - остановился и Хабибулин. - А то, урюк, что сбегу я от вас от всех на ! - А дочка как же? - Что ж и дочка? Все одно отдадите в и... - А может, не отдадим? Сами с ней жить будем, всем колхозом! Павленко вроде бы обещал... Тазику стало не по себе: он ведь знал, как любит дочурку Глеб. И если тот готов теперь, после пожилой городской ищи, дать деру даже от Феньки милой, значит он, Глеб, или с ума сошел, или заразился чем-нибудь от той красненькой, в волосах... - Неужто так забирает это?.. - осторожно спросил Тазик. - Эх, урюк! Твое дело - мужиков ь, а не думать о красоте надмирной... Хабибулин насторожился. Понял, что нужно обидеться, и сказал: - Я Павленку, знаешь, что попрошу? Чтоб он тебя в чан с дерьмом посадил на пятнадцать суток! Он не откажет мне: добрый он! - Эх, Хабибулин! - ответил, презрительно усмехнувшись, Глеб. - Знал я, что ты говно. Но что ты еще и стучишь Павленке... Тазик ощерился: - А что мне молчать? Вы меня все урюком дразните. Я вас ебу и от вас же всегда одно поношенье слышу! - Просьба к тебе есть, Тазик! - вдруг сказал Глеб очень серьезно и положил руку Хабибулину на плечо. - Если Павленко меня в дерьме утопит, ты обо всем увиденном Фенюшке, когда вырастет, расскажи! Если кушать меня не будете, то похороните меня под тремя березами на косогоре, что возле ульев. И поставьте какой-нибудь знак. Камень хотя бы. Пускай она, когда взрослой станет, к камню тому приходит и все о себе мне рассказывает. А я, - я и с того света ее услышу! - А бежать расхотел уже? - прищурился Хабибулин. - Куда бежать-то? - усмехнулся Глеб горестно. - В «Красную лесбиянку» - так камнями там забросают. В город податься - а паспорт где? Через три дня заловят - ну и в расход. А до границы идти далеко и стремно. Глеб опять тяжело вздохнул, махнул рукой и решительно пошагал вперед.
К деревне они подошли под вечер. Закат изрумянил облака над прудом, а тень от леса вытянулась до середины поля. Сразу бросилось в глаза, что на бороздах его не было не души. Не рано ли кончили сегодня работы? Отчего-то не только у Глеба, но и у Тазика сердце сжалось нехорошим предчувствием... Они вошли в пустую деревню. В огородах тоже никто не копошился. И даже на задворках лавки, в круглогодичной луже, не лежало ни одного человека. Тазик и Глеб завернули за угол и вышли на пустырь площади перед правленьем. Здесь и сгрудился весь народ. Мужики стояли понурые, никто никого не пихал даже в шутку, никто никого не трогал за яйца нежно и не насмешничал по поводу поебона. У крыльца правленья стоял седой от пыли «газик». Какой-то статный мужик в рыжем кожане и защитного цвета крагах кончал речугу: - С-суки! Чтобы такое у меня было в последний раз! Девку, вишь, от отчетности утаили, пидарасы ебучие... А тебе, Павленко, наш особенный, партийный выговор! Ежели ты против устава партии еще хоть разик один попрешь, мы тебя самого девкой заделаем! - Фенюшка!.. Фенька!.. Феня!.. - слабо вскрикивал Серега. Он стоял на коленях у переднего колеса машины и возил рылом по серой шине. На резине проступали черные блестящие полосы от обильных, бессильных слез. Фенька в прорванной майке Павленки испуганно жалась к председателю колхоза, накрепко обхватив его щегольской сапог. Она отражалась в черном его голенище странным розовым облачком. Начальник из города, между тем, размахнулся и вмазал Павленке в нос. Председатель коротко охнул, шатнулся, но устоял на ногах. Вину, видать, очень остро чуял. Начальник из города брезгливо стряхнул кровь с кулака: - Короче, девчонку - ко мне в машину, Павленке - строгача с занесением в трудовую книжку, а всем в колхозе запрещаю *ься четыре дня! - Донечку-у! - заревел Серега и вдруг осекся: прямо перед городским начальством возник весь белый, страшно прямой и прекрасный Глеб: - Я узнал вас, подлец! - сказал он ясно и как-то даже без всякого особого выраженья. - Это вы тогда привели ко мне матросов! Это вы были первым мужчиной, кто поимел меня! Мерзостный совратитель!.. Но вот вам мало уже отца, - вы и за дочку его решили взяться!.. Так вот же вам!.. И Глеб отвесил начальству яркую оплеуху. - Об чем он базарит, братцы? - загундела, забеспокоилась меж собою площадь. - Девку его в город, к начальству в бардак берут, а ему и это, видать, неладно?.. Павленко, наконец, очнулся. Маузер блеснул у него в руках. Раздался выстрел, и другой, и третий... Глеб удивленно обернулся к Павленке, уставился на него и медленно стал оседать в седую пыль, под ноги городскому начальству. Мужики замерли. Они все увидели, как душа Глеба, в белом во всем и чистая, без щетины, невесомо прошла между ними, никого не касаясь и глядя куда-то с улыбкой вдаль. И исчезла в закатных розоватых уже лучах. Следом за нею, как зачарованная, двинулась, было, Фенька. Она прошла уже половину толпы, когда Серега, охнув, метнулся с колен за нею. Но Тазик и Зигмунд разом подставили ему ноги. Что двигало ими в этот миг, - они и сами потом не смогли понять. В создавшейся куче-мале разобрались не сразу. А когда снова вспомнили о девчонке, ее уж и след простыл...
>>258303406 (OP) >/zet/ ЗАХВАТИ ЕВРОПУ, РИСК-4. Нормальная версия. > >Ссылка на организач: https://2ch.hk/brg/res/1303784.html > >Правила: Указаны на пикче, читайте внимательно. > >Стартуем в 18:30, когда прибудет хотя бы 3 игрока.
>>258306985 А чё с ними не так, мне нравится играть. То что мне не нравится у меня в автоскрытии и все. >>258306991 Ты так или иначе близок к пруссу. Я не могу на юг, я русский.
>>258307187 >А чё с ними не так, мне нравится играть. То что мне не нравится у меня в автоскрытии и все. >Ты так или иначе близок к пруссу. Я не могу на юг, я русский. >Ролл+1 на Казань
>>258308199 30+15=45 Короче расписываю по убыванию в важности: 1. Таллин 2. Регион Риги 3. Гановер 4. Регион Берлина 5. Остаток в Польшу на нейтралки, которые между Вроцлавом и Варшавой.
>>258308328 >30+15=45 >Короче расписываю по убыванию в важности: >1. Таллин >2. Регион Риги >3. Гановер >4. Регион Берлина >5. Остаток в Польшу на нейтралки, которые между Вроцлавом и Варшавой.
>>258308328 Пруссак, как ты к котикам относишься? У меня к тебе предложение. Экспансировать на запад я не собираюсь, а потому почему бы нам с тобой не договориться о союзных отношениях? Я хочу взять себе Францию и Бенилюкс, восстановив тем самым границы великой Франции. За тобой же останутся Германия, Швейцария и все-все остальные земли Центральной, Северной и Восточной Европы. Что думаешь?
>>258308663 >Пруссак, как ты к котикам относишься? >У меня к тебе предложение. Экспансировать на запад я не собираюсь, а потому почему бы нам с тобой не договориться о союзных отношениях? Я хочу взять себе Францию и Бенилюкс, восстановив тем самым границы великой Франции. За тобой же останутся Германия, Швейцария и все-все остальные земли Центральной, Северной и Восточной Европы. Что думаешь?