Предыдущий: https://2ch.hk/bo/res/649393.html
This Be The Verse
They fuck you up, your mum and dad.
They may not mean to, but they do.
They fill you with the faults they had
And add some extra, just for you.
But they were fucked up in their turn
By fools in old-style hats and coats,
Who half the time were soppy-stern
And half at one another’s throats.
Man hands on misery to man.
It deepens like a coastal shelf.
Get out as early as you can,
And don’t have any kids yourself.
В ожидании варваров (Константинос Кавафис)
— Чего мы ждем, собравшись здесь на площади?
— Сегодня в город прибывают варвары.
— Почто бездействует Сенат? Почто сенаторы
сидят, не заняты законодательством?
— Сегодня в город прибывают варвары.
К чему теперь Сенат с его законами?
Вот варвары придут и издадут законы.
— Зачем так рано Император поднялся?
Зачем уселся он у городских ворот на троне
при всех регалиях и в золотой короне?
— Сегодня в город прибывают варвары,
и Император ждет их предводителя,
чтоб свиток поднести ему пергаментный,
в котором загодя начертаны
торжественные звания и титулы.
— Почто с ним оба консула и преторы
с утра в расшитых серебром багряных тогах?
Зачем на них браслеты с аметистами,
сверкающие перстни с изумрудами?
Зачем в руках их жезлы, что украшены
серебряной и золотой чеканкой?
— Затем, что варвары сегодня ожидаются,
а драгоценности пленяют варваров.
— Почто нигде не видно наших риторов,
обычного не слышно красноречия?
— Затем, что варвары должны прибыть сегодня,
а красноречье утомляет варваров.
— Чем объяснить внезапное смятение
и лиц растерянность? И то, что улицы
и площади внезапно обезлюдели,
что населенье по домам попряталось?
— Тем, что смеркается уже, а варвары
не прибыли, и что с границы вестники
сообщают: больше нет на свете варваров.
— Но как нам быть, как жить теперь без варваров?
Они казались нам подобьем выхода.
я поэт
зовусь я цветик
от меня вам всем приветик
Стихи пишу чтобы развлечься
Напомните, кто у нас там российский Бодлер?
Зырь, чё написал
Кхм-кхм.
"Поле"
Остановяся в речке жизни,
Я посмотрел на небеса.
К ноге прилипла пара слизней,
Но мне не вАжна их краса.
Всё небо — поле голубое,
Такое же, что и вокруг.
И всё прощается с весною,
И нет тут томных зимних мук.
Природа ото сна устала,
Очнулась вновь и зажила.
А я всё жду свиданья с маем
И жизнь начну ту, что мила.
По полю бродят пустоклюйки,
Над полем реют их убийцы.
А я всё не могу влюбиться,
Ведь душу съели вы, ублюдки.
Бесславные, испорченные души.
Но смысл толковать об них на поле?
Окинув взглядом всё это раздолье,
Отпустим их страдающие туши.
У жизни нет границ и направленья.
У поля — ни начала, ни конца.
Иди туда, насколько хватит рвенья.
Не факт, что не получишь там свинца.
Трава короной виснет над главою,
Прохладный ветер охлаждает пыл.
Не думаю уж думу роковую.
Я встал, посрал, ушёл, забыл.
Der dunkle Herbst kehrt ein voll Frucht und Fülle,
Vergilbter Glanz von schönen Sommertagen.
Ein reines Blau tritt aus verfallener Hülle;
Der Flug der Vögel tönt von alten Sagen.
Gekeltert ist der Wein, die milde Stille
Erfüllt von leiser Antwort dunkler Fragen.
Und hier und dort ein Kreuz auf ödem Hügel;
Im roten Wald verliert sich eine Herde.
Die Wolke wandert übern Weiherspiegel;
Es ruht des Landmanns ruhige Gebärde.
Sehr leise rührt des Abends blauer Flügel
Ein Dach von dürrem Stroh, die schwarze Erde.
Bald nisten Sterne in des Müden Brauen;
In kühle Stuben kehrt ein still Bescheiden
Und Engel treten leise aus den blauen
Augen der Liebenden, die sanfter leiden.
Es rauscht das Rohr; anfällt ein knöchern Grauen,
Wenn schwarz der Tau tropft von den kahlen Weiden.
Ein Brunnen singt. Die Wolken stehn
Im klaren Blau, die weißen, zarten.
Bedächtig stille Menschen gehn
Am Abend durch den alten Garten.
Der Ahnen Marmor ist ergraut.
Ein Vogelzug streift in die Weiten.
Ein Faun mit toten Augen schaut
Nach Schatten, die ins Dunkel gleiten.
Das Laub fällt rot vom alten Baum
Und kreist herein durchs offne Fenster.
Ein Feuerschein glüht auf im Raum
Und malet trübe Angstgespenster.
Ein weißer Fremdling tritt ins Haus.
Ein Hund stürzt durch verfallene Gänge.
Die Magd löscht eine Lampe aus,
Das Ohr hört nachts Sonatenklänge.
священной золото луны апрельской... Счастье
прибрежных брошенных строений, что во власти
у летних вечеров, изгнавших запах прели.
Под валом крепостным пусть плачет! Как на страже,
дыханье тополей от ветра ждет движенья.
Гладь серая затем, и нет в ней отражений,
и трудится старик на неподвижной барже.
Schnappi, das kleine Krokodil
Ich bin Schnappi, das kleine Krokodil,
Komm aus Ägypten, das liegt direkt am Nil,
Zuerst lag ich in einem Ei,
Dann schni schna schnappte ich mich frei.
Schni schna schnappi — schnappi schnappi schnapp.
Schni schna schnappi — schnappi schnappi schnapp.
Ich bin Schnappi, das kleine Krokodil.
Hab' scharfe Zähne, und davon ganz schön viel,
Ich schnapp' mir, was ich schnappen kann,
Ja, schnappe zu, weil ich das so gut kann.
Schni schna schnappi — schnappi schnappi schnapp.
Schni schna schnappi — schnappi schnappi schnapp.
Ich bin Schnappi, das kleine Krokodil,
Ich schnappe gern, das ist mein Lieblingsspiel,
Ich schleich' mich an die Mama ran
Und zeig' ihr, wie ich schnappen kann.
Schni schna schnappi — schnappi schnappi schnapp.
Schni schna schnappi — schnappi schnappi schnapp.
Ich bin Schnappi, das kleine Krokodil,
Und vom schnappen, da krieg' ich nicht zu viel,
Ich beiß dem Papi kurz in's Bein
Und dann, dann schlaf' ich einfach ein.
Schni schna schnappi — schnappi schnappi schnapp.
Schni schna schnappi — schnappi schnappi schnapp.
Schni schna schnappi — schnappi schnappi schnapp.
Schni schna schnappi — schnappi schnappi schnapp.
Klavier
Sie sagen zu mir:
«Schließ auf diese Tür»,
Die Neugier wird zum Schrei —
Was wohl dahinter sei,
Hinter dieser Tür? —
Steht ein Klavier,
Die Tasten sind staubig,
Die Saiten sind verstimmt.
Hinter dieser Tür
Sitzt sie am Klavier,
Doch sie spielt nicht mehr...
Ach, das ist so lang her.
Dort am Klavier
Lauschte ich ihr
Und wenn ihr Spiel begann,
Hielt ich den Atem an.
Sie sagte zu mir:
«Ich bleib immer bei dir».
Doch es hatte nur den Schein
Sie spielte für mich allein.
Ich goß ihr Blut
Ins Feuer meiner Wut.
Ich verschloß die Tür,
Man fragte nach ihr.
Dort am Klavier
Lauschte ich ihr
Und wenn ihr Spiel begann,
Hielt ich den Atem an.
Dort am Klavier
Stand ich bei ihr,
Es hatte den Schein
Sie spielt für mich allein.
Geöffnet ist die Tür,
Ei, wie sie schreien!
Ich höre die Mutter flehen,
Der Vater schlägt auf mich ein.
Man löst sie vom Klavier
Und niemand glaubt mir hier,
Daß ich todkrank
Von Kummer und Gestank.
Dort am Klavier
Lauschte ich ihr
Und wenn ihr Spiel begann,
Hielt ich den Atem an.
Dort am Klavier
Lauschte sie mir
Und als mein Spiel begann,
Hielt sie den Atem an.
Ü Maahrï wëhlo woh saï
Ü Maahrï wëhlo woh saï
Ü Maahrï wëhlo woh saï
Ü Maahrï wëhlo woh saï
Ü Maahrï wëhlo woh saï
Ämatsaï Ämatsaï Ämatsaï
Ämat...
Ü wëhri wi rëwisoï
Ü wëhri wi rëbidoï
Ü wëhri wi rëwisoï
Ü wëhri wi rëbidoï
Ü wëhri wi rëwisoï
Ü wëhri wi rëwi...
Wurdah!
Da wurdïhn sowska
Da wurdïhn doïa
Da wurdïhn stoïa
Da wurdïhn!
Ü Maahrï wëhlo woh saï
Ü Maahrï wëhlo woh saï
Ü Maahrï wëhlo woh saï
Ü Maahrï wëhlo woh saï
Ämatsaï Ämatsaï Ämatsaï
Ämat...
Ü wëhri wi rëwisoï
Ü wëhri wi rëbidoï
Ü wëhri wi rëwisoï
Ü wëhri wi rëbidoï
Ü wëhri wi rëwisoï
Ü wëhri wi rëwi...
Wurdah!
Da wurdïhn sowska
Da wurdïhn doïa
Da wurdïhn dïhn dëhlo woh
Rï rï
Da wurdïhn sowska
Da wurdïhn doïa
Da wurdïhn stoïa
Da wurdïhn!
Ü Maahrï wëhlo woh saï
Ü Maahrï wëhlo woh saï
Ü Maahrï wëhlo woh saï
Ü Maahrï wëhlo woh saï
Ämatsaï Ämatsaï Ämatsaï
Ämat...
Ü wëhri wi rëwisoï
Ü wëhri wi rëbidoï
Ü wëhri wi rëwisoï
Ü wëhri wi rëbidoï
Ü wëhri wi rëwisoï
Ü wëhri wi rëwi...
Wurdïhn!!
Da wurdïhn sowska
Da wurdïhn doïa
Da wurdïhn dïhn dëhlo woh
Rï rï!!
Da wurdïhn sowska
Da wurdïhn doïa
Da wurdïhn stoïa
Da wurdïhn!
Rï rï!!
Da wurdïhn sowska
Da wurdïhn doïa
Da wurdïhn sowska
Da wurdïhn!
Wïwï doïa wïwï rï sün wïwï doïa wïwï rï sün
Wïwï doïa wïwï rï sün wïwï doïa wïwï rï sün
Wïwï doïa wïwï rï sün wïwï doïa wïwï rï sün
Wïwï doïa wïwï rï sün wïwï doïa wïwï rï sün!
Ü Maahrï wëhlo woh saï
Ü Maahrï wëhlo woh saï
Ü Maahrï wëhlo woh saï
Ü Maahrï wï rï dëhn saï
Ämatsaï Ämatsaï Ämatsaï
Ämatsaï Ämatsaï Ämatsaï
Zïr Hhaï!!!
Помню, как в 4-м классе, на неделю языков, мы учили и выступали с этой около песенкой.
Хотят ли русские войны?
Спросите вы у тишины
над ширью пашен и полей
и у берез и тополей.
Спросите вы у тех солдат,
что под березами лежат,
и пусть вам скажут их сыны,
хотят ли русские войны.
Не только за свою страну
солдаты гибли в ту войну,
а чтобы люди всей земли
спокойно видеть сны могли.
Под шелест листьев и афиш
ты спишь, Нью-Йорк, ты спишь, Париж.
Пусть вам ответят ваши сны,
хотят ли русские войны.
Да, мы умеем воевать,
но не хотим, чтобы опять
солдаты падали в бою
на землю грустную свою.
Спросите вы у матерей,
спросите у жены моей,
и вы тогда понять должны,
хотят ли русские войны.
Самогонного спирта — река.
Гармонист с провалившимся носом
Им про Волгу поет и про Чека.
Что-то злое во взорах безумных,
Непокорное в громких речах.
Жалко им тех дурашливых, юных,
Что сгубили свою жизнь сгоряча.
Есенин. Не сажайте плес
В мире ты живёшь с людьми, —
Словно в лесе, в тёмном лесе,
Где напихан бес на бесе, —
Зверь с такими же зверьми.
Вот и дом тебе построен.
Он уютен и спокоен,
И живёшь ты в нём с людьми,
Но таятся за дверьми
Хари, годные для боен.
Человек иль злобный бес
В душу, как в карман, залез,
Наплевал там и нагадил,
Всё испортил, всё разладил
И, хихикая, исчез.
Смрадно скучившись у двери,
Над тобой хохочут звери:
Дождался, дурак, чудес?
Эти чище, чем с небес,
И даются всем по вере». —
«Дурачок, ты всем нам верь, —
Шепчет самый гнусный зверь, —
Хоть блевотину на блюде
Поднесут с поклоном люди,
Ешь и зубы им не щерь».
В мире ты живёшь с людьми, —
Словно в лесе, в тёмном лесе,
Где напихан бес на бесе, —
Зверь с такими же зверьми.
Вот и дом тебе построен.
Он уютен и спокоен,
И живёшь ты в нём с людьми,
Но таятся за дверьми
Хари, годные для боен.
Человек иль злобный бес
В душу, как в карман, залез,
Наплевал там и нагадил,
Всё испортил, всё разладил
И, хихикая, исчез.
Смрадно скучившись у двери,
Над тобой хохочут звери:
Дождался, дурак, чудес?
Эти чище, чем с небес,
И даются всем по вере». —
«Дурачок, ты всем нам верь, —
Шепчет самый гнусный зверь, —
Хоть блевотину на блюде
Поднесут с поклоном люди,
Ешь и зубы им не щерь».
В мире ты живёшь с людьми, —
Словно в лесе, в тёмном лесе,
Где напихан бес на бесе, —
Зверь с такими же зверьми.
Вот и дом тебе построен.
Он уютен и спокоен,
И живёшь ты в нём с людьми,
Но таятся за дверьми
Хари, годные для боен.
Человек иль злобный бес
В душу, как в карман, залез,
Наплевал там и нагадил,
Всё испортил, всё разладил
И, хихикая, исчез.
Смрадно скучившись у двери,
Над тобой хохочут звери:
Дождался, дурак, чудес?
Эти чище, чем с небес,
И даются всем по вере». —
«Дурачок, ты всем нам верь, —
Шепчет самый гнусный зверь, —
Хоть блевотину на блюде
Поднесут с поклоном люди,
Ешь и зубы им не щерь».
На разбитую арфу угрюмо глядел.
Надо мной вавилонцы глумились толпой:
«Что-нибудь про Кармель, про Сион нам запой!»
"Про Сион? Про Кармель? Их уж слава в былом,
На Кармеле — пустыня, в Сионе — разгром!
Нет, другую вам песню теперь изберу:
Я родился рабом и рабом я умру.
Появился на свет я под свист батогов,
Вырос в рабской семье, средь отчизны врагов.
С детства я приучался бояться господ
И с улыбкой смотреть, как гнетут мой народ.
Мой учитель был пёс, что на лапки встаёт
И что лижет ту руку, которая бьёт.
Я возрос, будто кедр, что венчает Ливан,
Но душа моя — словно ползучий бурьян.
Пусть я пут не носил на руках, на ногах,
Но ношу в своём сердце невольничий страх.
Пусть мечтой о свободе душа пожила б,
Но ведь кровью я — раб! Но ведь мозгом я — раб!
Вавилонские жёны!
Лицо наклоня,
Проходите скорей, не взглянув на меня.
Чтоб не пало проклятье моё на ваш плод.
Не пришлось бы рабом наделить ваш народ.
Вавилонские девы! Держитесь вдали,
Чтобы тронуться ваши сердца не могли
И чтоб тяжкая вам не судилась судьба
Злобно думать в тиши: «Полюбила раба».
Тёмные, прекрасные, пустые.
На трамваях люди соловели.
Наклоняли головы святые,
Головой счастливою качали.
Спал асфальт, где полдень наследил.
И казалось, в воздухе, в печали,
Поминутно поезд отходил.
Загалдит народное гулянье,
Фонари грошовые на нитках,
И на бедной, выбитой поляне
Умирать начнут кларнет и скрипка.
И ещё раз, перед самым гробом,
Издадут, родят волшебный звук.
И заплачут музыканты в оба
Чёрным пивом из вспотевших рук.
И тогда проедет безучастно,
Разопрев и празднику не рада,
Кавалерия в мундирах красных,
Артиллерия назад с парада.
И к пыли, к одеколону, к поту,
К шуму вольтовой дуги над головой
Присоединится запах рвоты,
Фейерверка дым пороховой.
И услышит вдруг юнец надменный
С необъятным клёшем на штанах
Счастья краткий выстрел, лёт
мгновенный,
Лета красный месяц на волнах.
Вдруг возникнет на устах тромбона
Визг шаров, крутящихся во мгле.
Дико вскрикнет чёрная Мадонна,
Руки разметав в смертельном сне.
И сквозь жар, ночной, священный, адный,
Сквозь лиловый дым, где пел кларнет,
Запорхает белый, беспощадный
Снег, идущий миллионы лет.
Уже окончился день, и ночь
Надвигается из-за крыш...
Сапожник откладывает башмак,
Вколотив последний гвоздь.
Неизвестные пьяницы в пивных
Проклинают, поют, хрипят,
Склерозными раками, желчью пивной
Заканчивая день...
Торговец, расталкивая жену,
Окунается в душный пух,
Свой символ веры - ночной горшок
Задвигая под кровать...
Москва встречает десятый час
Перезваниванием проводов,
Свиданьями кошек за трубой,
Началом ночной возни...
И вот, надвинув кепи на лоб
И фотогеничный рот
Дырявым шарфом обмотав,
Идет на промысел вор...
И, ундервудов траурный марш
Покинув до утра,
Конфетные барышни спешат
Встречать героев кино.
Антенны подрагивают в ночи
От холода чуждых слов;
На циферблате десятый час
Отмечен косым углом...
Над столом вождя - телефон иссяк,
И зеленое сукно,
Как болото, всасывает в себя
Пресспапье и карандаши...
И только мне десятый час
Ничего не приносит в дар:
Ни чая, пахнущего женой,
Ни пачки папирос.
И только мне в десятом часу
Не назначено нигде -
Во тьме подворотни, под фонарем -
Заслышать милый каблук...
А сон обволакивает лицо
Оренбургским густым платком;
А ночь насыпает в мои глаза
Голубиных созвездии пух.
И прямо из прорвы плывет, плывет
Витрин воспаленный строй:
Чудовищной пищей пылает ночь,
Стеклянной наледью блюд...
Там всходит огромная ветчина,
Пунцовая, как закат,
И перистым облаком влажный жир
Ее обволок вокруг.
Там яблок румяные кулаки
Вылазят вон из корзин;
Там ядра апельсинов полны
Взрывчатой кислотой.
Там рыб чешуйчатые мечи
Пылают: "Не заплати!
Мы голову - прочь, мы руки - долой!
И кинем голодным псам!"
Там круглые торты стоят Москвой
В кремлях леденцов и слив;
Там тысячу тысяч пирожков,
Румяных, как детский сад,
Осыпала сахарная пурга,
Истыкал цукатный дождь...
А в дверь ненароком: стоит атлет
Средь сине-багровых туш!
Погибшая кровь быков и телят
Цветет на его щеках...
Он вытянет руку - весы не в лад
Качнутся под тягой гирь,
И нож, разрезающий сала пласт,
Летит павлиньим пером.
И пылкие буквы
"МСПО"
Расцветают сами собой
Над этой оголтелой жратвой
(Рычи, желудочный сок!)...
И голод сжимает скулы мои,
И зудом поет в зубах,
И мыльною мышью по горлу вниз
Падает в пищевод...
И я содрогаюсь от скрипа когтей,
От мышьей возни хвоста,
От медного запаха слюны,
Заливающего гортань...
И в мире остались - одни, одни,
Одни, как поход планет,
Ворота и обручи медных букв,
Начищенные огнем!
Четыре буквы:
"МСПО",
Четыре куска огня:
Это -
Мир Страстей, Полыхай Огнем!
Это-
Музыка Сфер, Паря
Откровением новым!
Это - Мечта,
Сладострастье, Покои, Обман!
И на что мне язык, умевший слова
Ощущать, как плодовый сок?
И на что мне глаза, которым дано
Удивляться каждой звезде?
И на что мне божественный слух совы,
Различающий крови звон?
И на что мне сердце, стучащее в лад
Шагам и стихам моим?!
Лишь поет нищета у моих дверей,
Лишь в печурке юлит огонь,
Лишь иссякла свеча, и луна плывет
В замерзающем стекле...
Пустынный двор, разрезанный оврагом,
Зарос бурьяном из конца в конец.
Вот по двору неторопливым шагом
Идет домой с завода мой отец.Лежу я в старой тачке, и спросонья
Я чувствую — отцовская рука
Широкою горячею ладонью
Моих волос касается слегка.Заходит солнце. Небо розовато.
Фабричной гарью тянет. Но вовек
Не будет знать прекраснее заката
Лежащий в старой тачке человек.
Что б ни случилось — помни одно:
Стих — тончайший громоотвод!
Любишь стихи —
не сорвешься на дно:
Поэзия сыщет, поймет, позовет.
Живи,
искусства не сторонясь,
Люди без лирики, как столбы.
Участь наша ничтожнее нас:
Человек
выше своей судьбы.
Я твердо знаю: умереть не страшно!
Ну что ж — упал, замолк и охладел.
Была бы только жизнь твоя украшена
сиянием каких-то добрых дел. Лишь доживи до этого спокойства
и стань доволен долей небольшой —
чтобы и ум, и плоть твоя, и кости
пришли навек в согласие с душой; Чтобы тебя не вялость, не усталость
к последнему порогу привели
и чтобы после от тебя осталась
не только горсть ископанной земли. И это непреложное решенье,
что с каждым часом глубже и ясней,
я оставляю людям в утешенье.
Хорошим людям. Лучшим людям дней!
Всего и надо, что вглядеться,- боже мой,
Всего и дела, что внимательно вглядеться,-
И не уйдешь, и никуда уже не деться
От этих глаз, от их внезапной глубины.
Всего и надо, что вчитаться,- боже мой,
Всего и дела, что помедлить над строкою -
Не пролистнуть нетерпеливою рукою,
А задержаться, прочитать и перечесть.
Мне жаль не узнанной до времени строки.
И все ж строка - она со временем прочтется,
И перечтется много раз и ей зачтется,
И все, что было с ней, останется при ней.
Но вот глаза - они уходят навсегда,
Как некий мир, который так и не открыли,
Как некий Рим, который так и не отрыли,
И не отрыть уже, и в этом вся беда.
Но мне и вас немного жаль, мне жаль и вас,
За то, что суетно так жили, так спешили,
Что и не знаете, чего себя лишили,
И не узнаете, и в этом вся печаль.
А впрочем, я вам не судья. Я жил как все.
Вначале слово безраздельно мной владело.
А дело после было, после было дело,
И в этом дело все, и в этом вся печаль.
Мне тем и горек мой сегодняшний удел -
Покуда мнил себя судьей, в пророки метил,
Каких сокровищ под ногами не заметил,
Каких созвездий в небесах не разглядел!
С галицийских кровавых полей
Узнаю этот оющий, ающий,
Этот лающий, реющий звук —
Нарастающий рёв, обещающий
Миллионы бессрочных разлук.
Узнаю этот колюще-режущий,
Паровозный, рыдающий вой —
Звук сирены, зовущей в убежище,
И вокзальный оркестр духовой.
Узнаю этих рифм дактилических
Дребезжание, впалую грудь,
Перестуки колес металлических,
Что в чугунный отправились путь
На пологие склоны карпатские
Иль балканские — это равно,—
Где могилы раскиданы братские,
Как горстями бросают зерно.
Узнаю этот млеющий, тающий,
Исходящий томленьем простор —
Жадно жрущий и жадно рожающий
Чернозём, черномор, черногор.
И каким его снегом ни выбели —
Всё настырнее, всё тяжелей
Трубный зов сладострастья и гибели,
Трупный запах весенних полей.
От ликующих, праздно болтающих
До привыкших грошом дорожить —
Мы уходим в разряд умирающих
За священное право не жить!
Узнаю эту изморозь белую,
Посеревшие лица в строю...
Боже праведный, что я здесь делаю?
Узнаю, узнаю, узнаю.
Но все их крики "Я им задам!" - до первого марш-броска,
До первого попадания снаряда в пехотный строй
И дружного обладания убитою медсестрой.
Юнцам не должно воевать и в армии служить.
Солдат пристойней вербовать из тех, кто не хочет жить:
Певцов или чиновников, бомжей или сторожей, -
Из брошенных любовников и выгнаннных мужей.
Печорин чистит автомат, сжимая бледный рот.
Онегин ловко берет снаряд и Пушкину подает,
И Пушкин заряжает, и Лермонтов палит,
И Бродский не возражает, хоть он и космополит.
К соблазнам глух, под пыткой нем и очень часто пьян,
Атос воюет лучше, чем Портос и Д'Артаньян.
Еще не раз мы врага превысим щедротами жертв своих.
Мы не зависим от пылких писем и сами не пишем их.
Греми, барабан, труба, реви! Противник, будь готов -
Идут штрафные роты любви, калеки ее фронтов,
Любимцы рока - поскольку рок чутко хранит от бед
Всех, кому он однажды смог переломить хребет.
Пусть вражеских полковников трясет, когда орда
Покинутых любовников вступает в города.
Застывшие глаза их мертвее и слепей
Видавших все мозаик из-под руин Помпей.
Они не грустят о женах, не рвутся в родной уют.
Никто не спалит сожженных, и мертвых не перебьют.
Нас победы не утоляют, после них мы еще лютей.
Мы не верим в Родину и свободу.
Мы не трогаем ваших женщин и не кормим ваших детей,
Мы сквозь вас проходим, как нож сквозь воду.
Так, горланя хриплые песни, мы идем по седой золе,
По колосьям бывшего урожая,
И воюем мы малой кровью и всегда на чужой земле,
Потому что вся она нам чужая.
Ты твердишь, что я холоден, замкнут и сух,
Да, таким я и буду с тобой:
Не для ласковых слов я выковывал дух,
Не для дружб я боролся с судьбой.
Ты и сам был когда-то мрачней и смелей,
По звездам прочитать ты умел,
Что грядущие ночи — темней и темней,
Что ночам неизвестен предел.
Вот — свершилось. Весь мир одичал, и окрест
Ни один не мерцает маяк.
И тому, кто не понял вещания звезд, —
Нестерпим окружающий мрак.
И у тех, кто не знал, что прошедшее есть,
Что грядущего ночь не пуста, —
Затуманила сердце усталость и месть,
Отвращенье скривило уста…
Было время надежды и веры большой —
Был я прост и доверчив, как ты.
Шел я к людям с открытой и детской душой,
Не пугаясь людской клеветы…
А теперь — тех надежд не отыщешь следа,
Всё к далеким звездам унеслось.
И к кому шел с открытой душою тогда,
От того отвернуться пришлось.
И сама та душа, что, пылая, ждала,
Треволненьям отдаться спеша, —
И враждой, и любовью она изошла,
И сгорела она, та душа.
И остались — улыбкой сведенная бровь,
Сжатый рот и печальная власть
Бунтовать ненасытную женскую кровь,
Зажигая звериную страсть…
Не стучись же напрасно у плотных дверей,
Тщетным стоном себя не томи:
Ты не встретишь участья у бедных зверей,
Называвшихся прежде людьми.
Ты — железною маской лицо закрывай,
Поклоняясь священным гробам,
Охраняя железом до времени рай,
Недоступный безумным рабам.
Plaisir d'amour ne dure qu'un moment.
Chagrin d'amour dure toute la vie.
Любви утехи длятся миг единый,
Любви страданья длятся долгий век.
Как счастлив был я с милою Надиной,
Как жадно пил я кубок томных нег!
Но ах! недолго той любови нежной
Мы собирали сладкие плоды:
Поток времен, несытый и мятежный,
Смыл на песке любимые следы.
На том лужке, где вместе мы резвились,
Коса скосила мягкую траву;
Венки любви, увы! они развились,
Надины я не вижу наяву.
Но долго после в томном жаре нег
Других красавиц звал в бреду Надиной.
Любви страданья длятся долгий век,
Любви утехи длятся миг единый.
Наслаждение любви длится лишь мгновенье,
Тоска любви длится всю жизнь (фр.).
Мы — те, об ком шептали в старину,
С невольной дрожью, эллинские мифы:
Народ, взлюбивший буйство и войну,
Сыны Геракла и Эхидны, — скифы.
Вкруг моря Черного, в пустых степях,
Как демоны, мы облетали быстро,
Являясь вдруг, чтоб сеять всюду страх:
К верховьям Тигра иль к низовьям Истра.
Мы ужасали дикой волей мир,
Горя зловеще, там и здесь, зарницей:
Пред нами Дарий отступил, и Кир
Был скифской на пути смирен царицей.
Что были мы? — Щит, нож, колчан, копье,
Лук, стрелы, панцирь да коня удила!
Блеск, звон, крик, смех, налеты, — все бытье
В разгуле бранном, в пире пьяном было!
Лелеяли нас вьюги да мороз:
Нас холод влек в метельный вихрь событий;
Ножом вино рубили мы, волос
Замерзших звякали льдяные нити!
Наш верный друг, учитель мудрый наш,
Вино ячменное живило силы:
Мы мчались в бой под звоны медных чаш,
На поясе, и с ними шли в могилы.
Дни битв, охот и буйственных пиров,
Сменяясь, облик создавали жизни…
Как было весело колоть рабов,
Пред тем, как зажигать костер, на тризне!
В курганах грузных, сидя на коне,
Среди богатств, как завещали деды,
Спят наши грозные цари: во сне
Им грезятся пиры, бои, победы.
Но, в стороне от очага присев,
Порой, когда хмелели сладко гости,
Наш юноша выделывал для дев
Коней и львов из серебра и кости.
Иль, окружив сурового жреца,
Держа в руке высоко факел дымный,
Мы, в пляске ярой, пели без конца
Неистово-восторженные гимны!
If you can keep your head when all about you
Are losing theirs and blaming it on you,
If you can trust yourself when all men doubt you,
But make allowance for their doubting too;
If you can wait and not be tired by waiting,
Or being lied about, don't deal in lies,
Or being hated, don't give way to hating,
And yet don't look too good, nor talk too wise:
If you can dream -- and not make dreams your master;
If you can think -- and not make thoughts your aim;
If you can meet with Triumph and Disaster
And treat those two impostors just the same;
If you can bear to hear the truth you've spoken
Twisted by knaves to make a trap for fools,
Or watch the things you gave your life to, broken,
And stoop and build'em up with worn-out tools:
If you can make one heap of all your winnings
And risk it on one turn of pitch-and-toss,
And lose, and start again at your beginnings
And never breathe a word about your loss;
If you can force your heart and nerve and sinew
To serve your turn long after they are gone,
And so hold on when there is nothing in you
Except the Will which says to them: "Hold on!"
If you can talk with crowds and keep your virtue,
Or walk with Kings -- nor lose the common touch,
If neither foes nor loving friends can hurt you,
If all men count with you, but none too much;
If you can fill the unforgiving minute
With sixty seconds' worth of distance run,
Yours is the Earth and everything that's in it,
And -- which is more -- you'll be a Man, my son!
Что смолкнул веселия глас?
Раздайтесь, вакхальны припевы!
Да здравствуют нежные девы
И юные жены, любившие нас!
Полнее стакан наливайте!
На звонкое дно
В густое вино
Заветные кольца бросайте!
Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D0%BB%D1%8E%D0%B5%D0%B2,_%D0%9D%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%BB%D0%B0%D0%B9_%D0%90%D0%BB%D0%B5%D0%BA%D1%81%D0%B5%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87#%D0%A0%D0%B5%D0%BB%D0%B8%D0%B3%D0%B8%D0%BE%D0%B7%D0%BD%D0%BE%D1%81%D1%82%D1%8C_%D0%9A%D0%BB%D1%8E%D0%B5%D0%B2%D0%B0
я ебал осла
говно все проебал
я буду жрать кипяченые обои, потому что там вкусный клей
"Что такое авангард?"
Дам развернутый ответ я
После чифира и нард.
ВИСЕЛЬНИК
Жизнь его, должно быть доконала.
В Петербурге, ночью, в ноябре,
Близ аптеки, около канала
Человек висел на фонаре.
Очевидно, парень был поэтом.
Пел, покуда не накрыла сеть.
А зачем иначе в месте этом
Вдруг ему приспичило висеть?
Сам себя поэт повесил ? Или
Кто-то из приятелей помог?
Думаю, что все же подсадили,
Ибо столб достаточно высок.
Проиграв в неравном поединке,
Он рванулся в петлю головой.
Высоко качаются ботинки,
Словно он шагает над землей.
У него – ни родины, ни веры.
У него – ни правды, ни любви.
Не спешите, милиционеры,
Вынимать поэта из петли.
Для него закончилась дорога
Жесткою петлей под кадыком.
Пусть он повисит еще немного.
Он вас не заденет каблуком.
я блуждаю во тьме
все осатанело
от всей души
царю желаю
сладкого секса в говне
царю желаю
от всей души
все осатанело
я блуждаю во тьме
пылая остервенело
вернулся в доту как сосулька
я желаю всем чтобы Цаль
вернулся в доту как траль
Всем желаю классных стримов
Всем желаю красных пингвинов
Ведь перд не помрет
Ведь черт не сосет
В аду В аду чтобы сосать
и трахировать
рейт ми
мимопердотер
Ты задрал со своим кошаком. Все треды засрал, ёпта. Прекращай.
Наш анончик опочил.
Тихо вылез бампик маленький
И сычушу разбудил :з
Спите, полумертвые увядшие цветы,
Так и не узнавшие расцвета красоты,
Близ путей заезженных взращенные творцом,
Смятые невидевшим тяжелым колесом.
В час, когда все празднуют рождение весны,
В час, когда сбываются несбыточные сны,
Всем дано безумствовать, лишь вам одним нельзя,
Возле вас раскинулась заклятая стезя.
Вот, полуизломаны, лежите вы в пыли,
Вы, что в небо дальнее светло глядеть могли,
Вы, что встретить счастие могли бы, как и все,
В женственной, в нетронутой, в девической красе.
Спите же, взглянувшие на страшный, пыльный путь,
Вашим равным — царствовать, а вам — навек уснуть.
Богом обделенные на празднике мечты,
Спите, не видавшие расцвета красоты.
Ах ты, страсть роковая, бесплодная,
Отвяжись, не тумань головы!
Осмеет нас красавица модная,
Вкруг нее увиваются львы:
Поступь гордая, голос уверенный,
Что ни скажут — их речь хороша,
А вот я-то войду как потерянный
И ударится в пятки душа!
>Бальмонт - база.
Тот, кто так пишет, не читал Бальмонта, кроме как в этом треде. Это прискорбно конечно.
А как надо писать тем, кто читал Бальмонта, чтобы ты не скорбил?
Рука играет лепестками розы.
В предчувствии последней светлой грезы,
Губами он приник к ее руке.
Она стоит в воздушно-белом платье.
Какая скорбь во взоре голубом!
Из рук скользит серебряный альбом,
И вот сомкнулись легкие объятья.
Миг отзвучал, но им чего-то жаль.
У милых уст печально блекнет роза.
Вдали гудит народная угроза,
И смертный час предчувствует Версаль.
Наступила осень, отцвела капуста,
У меня пропали половые чувства.
Выйду на крылечко, положу хуй в лужу,
Ну и пусть утонет - нахуя он нужен.
Просыпаюсь:
В осеннем прошлом,
В недосмотренном сне
Остался твой образ.
Это просто хуёво.
Есть у каждого слова
Свой вес, свой лимит и предел,
Чтоб никто не пиздел,
Что пиздец, когда просто хуёво...
Нагие ветки средь лимонной мглы,
А за киотом дряхлые колосья
Висят, пропылены и тяжелы.
Я ненавижу полумглу сырую
Осенних чувств и бред гоню, как сон.
Я щеточкою ногти полирую
И слушаю старинный полифон.
Фальшивит нежно музыка глухая
О счастии несбыточных людей
У озера, где, вод не колыхая,
Скользят стада бездушных лебедей.
Золотятся ковровые нивы
И чернеют на пашнях комли...
Отчего же задумались ивы,
Словно жаль им родимой земли?..
Как и встарь, месяц облаки водит,
Словно древнюю рать богатырь,
И за годами голы проходят,
Пропадая в безвестную ширь.
Та же Русь без конца и без края,
И над нею дымок голубой —
Что ж и я не пою, а рыдаю
Над людьми, над собой, над судьбой?
И мне мнится: в предутрии пламя
Пред бедою затеплила даль
И сгустила туман над полями
Небывалая в мире печаль...
> Я не любим никем! Пустая осень!
И хуй с тобой! Поди повесься, педик!
В окошко выйти - тоже вариант!
Самоубийство - лучший анальгетик,
Снотворное и антидепрессант!
В овраге, на холме — я спал в огромном доме:
наполовину — пуст, наполовину — полн,
я книгами топил камин в кубинском роме —
и слышал шелест волн, и слушал шелест волн.
Его перебивал: то монотонный зуммер
сверчков в кустах, то эхо от вины:
как всё же — хорошо, что так внезапно умер,
что не дожил мой папа — до войны.
Иначе, он бы выл, как старая собака —
от боли, под обстрелом, без лекарств,
в херсонской оккупации, страдающий от рака,
но взял его господь — в одно из лучших царств.
Иначе, он бы знал, как могут эти суки —
со смехом убивать, насиловать и жечь,
но взял его господь, как мальчика, на руки,
как сына своего — от муки уберечь.
И вспомнил я сейчас, в апреле, на изломе —
весны, когда мы все — обожжены войной,
про папу своего, когда я спал в роддоме:
он плакал надо мной, он плачет надо мной.
30.04.2022
Когда читаю, чувствую, что это что-то крутое, но есть ощущение, что упускаю многое.
Как понимать поехавшего кукухой? Ну хуй знает, попробуй уехать в ту же сторону.
Сперва ты должен понять 317.
Идею свободной анонимной ассоциации творчества.
Перевод В. Корнилова
"Кто роет землю надо мной?
Ты, милый? Для цветов?"
"Нет, обвенчался нынче он,
Взял богатейшую из жен,
Изменою не удручен,
Тебя забыть готов".
"Кто ж роет землю надо мной?
Наверное, семья?"
"Семья считает, что цветы
Не скрасят горя и беды
И с ними не вернешься ты
К семье из небытья".
"Но кто же роет надо мной?
Завистница со зла?"
"Ей долго злиться не дано,
Она опомнилась давно,
И ей сегодня все равно,
Где в землю ты легла".
"Кто ж все же роет надо мной?
Скажи - терпеть нет сил!"
"Я, дорогая госпожа,
Твой песик. Помнишь малыша?
Надеюсь, что, землей шурша,
Тебя не разбудил".
"Так вот, кто роет надо мной!..
Как я могла забыть!
Мой песик, свет души моей,
Ты всех отзывчивей, верней,
Ох, научил бы ты людей,
Как преданно любить!"
"Прости, хозяйка, в холмик твой
Я косточку зарыл,
Чтобы разгрызть ее и съесть,
Когда подаст мне голод весть,
А что твоя могила здесь,
Я просто позабыл".
Оригинал похуже, кстати.
А это считается ниибацо классикой английской поэзии.
I met a traveller from an antique land,
Who said—“Two vast and trunkless legs of stone
Stand in the desert. . . . Near them, on the sand,
Half sunk a shattered visage lies, whose frown,
And wrinkled lip, and sneer of cold command,
Tell that its sculptor well those passions read
Which yet survive, stamped on these lifeless things,
The hand that mocked them, and the heart that fed;
And on the pedestal, these words appear:
My name is Ozymandias, King of Kings;
Look on my Works, ye Mighty, and despair!
Nothing beside remains. Round the decay
Of that colossal Wreck, boundless and bare
The lone and level sands stretch far away.”
/
Я встретил путника; он шёл из стран далёких
И мне сказал: вдали, где вечность сторожит
Пустыни тишину, среди песков глубоких
Обломок статуи распавшейся лежит.
5 Из полустёртых черт сквозит надменный пламень,
Желанье заставлять весь мир себе служить;
Ваятель опытный вложил в бездушный камень
Те страсти, что могли столетья пережить.
И сохранил слова обломок изваянья: —
10 «Я — Озимандия, я — мощный царь царей!
Взгляните на мои великие деянья,
Владыки всех времён, всех стран и всех морей!»
Кругом нет ничего… Глубокое молчанье…
Пустыня мёртвая… И небеса над ней…
>стран далёких
>Пустыни тишину
>песков глубоких
>статуи распавшейся
>Ваятель опытный
>Пустыня мёртвая
Как же всрато звучит такой порядок слов, пиздец просто. Вот блять аж бесит прям сука
Чел, на английском стихи по другому читаются.
Рифма в стиле тратратра есть только у русских недоумков.
Английский стих про общую атмфосферу и эстетику.
Ни по какому случаю
Я тебя не слушаю!
Без твоих речей мне рай.
Ни по какому поводу!..
Лучше с моей попой ты
Хорошенечко поиграй.
Выеби меня в жопу!
Достань до самого нутра!
Лей мне в уши сладкий шёпот
И так до самого утра.
Дура, твоему лицу не идёт улыбка,
Лучше, когда я его вообще не вижу.
Лучше, когда я, выгнув спину гибко,
Раком стою, будто бы унижен.
Ну же! Давай! Трахай меня страпоном!
Я это люблю, как с утра курить.
Натяни меня, как перчаточки на ладони,
Заставляй меня выть, заставляй скулить.
Сука! Давай же! Щас дам пизды,
Если не выебешь по-собачьи!
Движенья твои должны быть быстры,
А слова - грубы, а страпон - горячим.
Выеби, выеби меня в жопу!
Достань до самого нутра!
Лей мне в уши сладкий шёпот
И так до самого утра.
Есть одно, которое мне очень понравилось,мне тогда лет 16 было.
Прошел уже год
Как не смог я продолжить свой срок в этом городе
За стеной едкий трёп проникал в мою голову
Разрушая при этом поток моих доводов
Мне казалось тогда,что я мертв
Ничего мне тогда из изложенного
Мягко выраженными словами написанное
Не смогло показаться придуманным
Не смогло оказаться прочитанным
Мое жалко прожитое времечко
Долго,очень печально прожитое
Показало как можно стать злобненьким
Изложило как сложно быть миленьким
Велика моя тяга в высокому
Глубоко потом буду закопанным
А за окнами дети счастливые
Улыбаются спелые вишенки
Не дано им ещё поиспытывать
Как их косточки могут быть съедены
А в притонах людишки прогнившие
Лишь пятно на простынке постиранной
А у вас тут иначе устроено
Сперва слово
Затем глазки в пасти закатаны
Носы длинные,пальцы все липкие
Виски выбриты,правда неистова
Я сложил свои вещи и палочки
Уезжал с громким смехом в прощание
Куда приехал,здесь всё одинаково
От травинки до жирного батюшки
ага, они ещё любят рандомно писать слова в виде четверостиший и выдавать это за стихи, ну нормисы хавают всё равно
>Рифма в стиле тратратра есть только у русских недоумков.
ты какую то кринжовую порашную хуйню высрал, рифма в стиле тратрата это любой язык
When, long ago, the gods created Earth
In Jove's fair image Man was shap'd at birth.
The beasts for lesser parts were next design'd;
Yet were they too remote from humankind.
To fill the gap, and join the rest to man,
Th'Olympian host conceiv'd a clever plan.
A beast they wrought, in semi-human figure,
Fill'd it with vice, and call'd the thing a NIGGER.
Он круто встал, он хуй достал, он трахнул твою стерву в таз
Он красивый парень, у него есть толстый длинный член
Этим членом он хуярит пиздавошек клик-клик-бэнг
Я зачитал мой рэп, а ты упал и больше не встал
Я не могу понять: или ты панк, или цыган?
Я возьму кувалду в руки, попрошу всех стройно встать
И выбью твоей тёлке зубы, чтоб ей лучше в рот давать
Меня зовут Сява, я ебашу ебала
Я вычислю любого, сука, хитрого кидалу
Со мной вообще, нахуй, лучше не общаться
Если ты не хочешь, чижик, лохом оказаться
Сидели на хатёнке у пацанчика однажды
Я тогда узнал, что был кинут уже дважды
Этот, сука, ёжик хитрый взорвал косяк
И чешет: бля буду, братан и все ништяк
Но у меня свои подвесы. Вот, что интересно
Сдаёт его петух, что общается с ним тесно
Ну я в хламину умотал нахй хитрую раззяву
Нихуя не наебёшь авторитета Сяву
Чё-чё, оп-па, нихуя
Чё-чё, иди сюда, нахуй
Опа, ха-а-а, это ж Сява на разводе
Бодрячком, кричит пацанчик на хип-хопе, ёпт
Это ты съеби в свой тикток, порридж.
Я здесь давно уже сижу.
https://youtube.com/watch?v=ztA6QFITJk4
Человек стоит с мечом
И с призрением на лике
Или голый с кирпичом
Или в шляпе и накидке
Рассуждает про рабов
Это Конан, на колени
Встать не медля будь готов
Если видишь на ОП-пике
Нарисованный еблет
Нос заточен словно пика
Или вовсе носа нет
И глаза такие будто
Их хозяин год не срал
Знай, что это ебанутый
Анимешник тред создал
Если видишь на ОП-пике
Из земли торчит петух
Гребень красный как гвоздика
Острый клюв и пестрый пух
Обещает много денег
За волшебные слова
Значит правит в этом треде
Бог великий - Голова.
Если ты на пике видишь
Юной девы стройный стан
Но меж ног у той девицы
Не вагина, а кукан
И кадык торчит из шеи
И плечиста как атлет
Ты, анон, скрывай скорее
Этот мерзкий трапотред
Если ты увидел в треде
Желтый, словно апельсин
Колобок зубастый бредит
А за ним еще один
Ухмыляются ехидно
Их нельзя остановить
Тут любому очевидно
Бугурт-треда вьётся нить
>рептилоиды
И очутятся на бреге,
В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря,
Все красавцы молодые,
Великаны удалые,
Все равны, как на подбор,
С ними дядька Черномор".
Хозяйка медной горы вообще прямым текстом рептилоид, который иногда под голограммой выглядит человеком, а иногда — нет, потому что зарядка кончается. Богатыри, вероятно, это рептилии-инопланетяне. И у Кащея и у Премудрой такие же атрибуты как и у египетских и месопотамских правителей — птица, лягушачья кожа, употребление в пищу продуктов, которые вредны людям, но просто необходимы существам, чья кровь синего цвета, то есть окислительные процессы не на основе железа, а на основе меди.
> В чешуе, как жар горя,
Я в детстве думал, что чешуя это кольчуга, а тут вон оно как.
Ты охуенен, инфа 100
>>775990
А что, увлекательная шиза. Все лучше, нежели высеры Галковскера обсуждать.
> > В чешуе, как жар горя,
> кольчуга, а тут вон оно как.
Ламеллярный доспех скорее
В июне -- блёстки светляков
В траве высокой и душистой
И массы яркие цветов
В степи далекой, серебристой.
В июле, море -- серебро.
Оно сверкает, фосфорится
И над водою так светло:
Она вся брызгами искрится.
Вот август пышный... Зной томит.
И хоровод из звезд падучих
На небе радугой летит
На крыльях огненных, могучих.
1913 г.
Бессмысленный и вялый хуй.
Живи еще хоть четверть века -
Соси мой член. И не психуй.
Не можешь кончить - плюй.
И повторится все, как встарь:
Померкший, мертвый хуй,
Аптека, улица, фонарь.
Всяка имеет свой ум голова;
Всякому сердцу своя есть любовь,
Всякому горлу свой есть вкус каков,
А мне одна только в свете дума,
А мне одно только не йдет с ума.
Петр для чинов углы панскии трет,
Федька-купец при аршине все лжет.
Тот строит дом свой на новый манер,
Тот все в процентах, пожалуй, поверь!
А мне одна только в свете дума,
А мне одно только не йдет с ума.
Тот непрестанно стягает грунта,
Сей иностранны заводит скота.
Те формируют на ловлю собак,
Сих шумит дом от гостей, как кабак, —
А мне одна только в свете дума,
А мне одно только не йдет с ума.
Строит на свой тон юриста права,
С диспут студенту трещит голова.
Тех безпокоит Венерин амур,
Всякому голову мучит свой дур, —
А мне одна только в свете дума,
Как бы умерти мне не без ума.
Смерте страшна, замашная косо!
Ты не щадиш и царских волосов,
Ты не глядиш, где мужик, а где царь, —
Все жереш так, как солому пожар.
Кто ж на ея плюет острую сталь?
Тот, чия совесть, как чистый хрусталь...
Будут скоро за хуй
Вздеты.
А как читать поэзию?
Отдельные стихи? Авторские сборники? Все произведения подряд?
Я с трудом представляю себе человека, читающего стихи подряд от корки до корки (в любом порядке). В них вчитываться надо, напрягать мозг. Иди по сборникам или по годам, читай статьи, чтобы понимать, что вообще люди обсуждали, о чём беспокоились, что имели в виду. Их всегда найдётся достаточно, вплоть до анализа конкретных строчек.
Так же как нормальные группы альбомами можно слушать, а хреновое на сборниках по одной песне.
Хорошо, что нет России.
Хорошо, что Бога нет.
Только желтая заря,
Только звезды ледяные,
Только миллионы лет.
Хорошо — что никого,
Хорошо — что ничего,
Так черно и так мертво,
Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать.
Ну я Вийона от корки до корки, подряд читал. Но это потому, что кроме него мне никакая поэзия не нравится.
>Купил я книгу
Деревья не жалко? Где ЧИТАЮЩИЕ хранят горы своей макулатуры?
В библиотеке местной неужели не было Ахматовой? Там еще и книжка поди старая, винтажная.
>А как читать поэзию?
Вслушиваясь в переливы формы и по большей части забив хуй на содержение, очевидно
мимо диванный декадент комнатный
>Деревья не жалко?
На фоне тонн бумаги, идущих на нужды документооборота/рекламных носителей/салфеток и прочих бытовых расходных материалов, художественные книги кажуться незначительным фактором, вредящим природе.
>>778533
Акмеисты, к которым принадлежала Ахматова, ценятся как раз наличием сюжета в стихотворениях. Но форма, конечно, впечатляет больше.
Мне горб непониманья люди
На статную фигуру стали прививать.
С тех пор в глазах невежд Геракл
В обличье Квазимодо заключен.
Гениальный стих гениального человека.
*
тупая пизда эвридика
в глухой мухосрани живет
пускай прозвучит это дико
никто эту шмазь не ебет
поскольку уродлива сука
и мнит о себе дохуя
в мозгу её мрак и разруха
меж бедер скукоженных сухо
в утробе свернулась змея
тупая пизда эвридика
тупая тупая пизда
в глазах ее цвета индиго
не вспыхнет огонь никогда
никто не согреет запястий
её не ухватит за грудь
её задыхаясь от страсти
никто не рискнет в её пасти
клыкастой свой болт сполоснуть
о эта пизда эвридика
такая тупая пизда
что боги друг другу смотри-ка
сказали однажды беда
такая отвратная бикса
давайте шутить господа
пусть воды угрюмого стикса
не примут ее никогда
тупая пизда эвридика
с обидою смотрит на мир
а время все тикает тика-
ет время все тикает тика-
ет сонное время вей з мир
протикает всё без остатка
истает что твой леденец
пиздец эвридике несладко
пиздец эвридике пиздец
26.04.2010
Такое всегда актуально. Как и "This be the verse" Ларкина.
Карась
Жареная рыбка,
Дорогой карась,
Где ж ваша улыбка,
Что была вчерась?
Жареная рыба,
Бедный мой карась,
Вы ведь жить могли бы,
Если бы не страсть.
Что же вас сгубило,
Бросило сюда,
Где не так уж мило,
Где — сковорода?
Помню вас ребенком:
Хохотали вы,
Хохотали звонко
Под волной Невы.
Карасихи-дамочки
Обожали вас —
Чешую, да ямочки,
Да ваш рыбий глаз.
Бюстики у рыбок —
Просто красота!
Трудно без улыбок
В те смотреть места.
Но однажды утром
Встретилася вам
В блеске перламутра
Дивная мадам.
Дама та сманила
Вас к себе в домок,
Но у той у дамы
Слабый был умок.
С кем имеет дело,
Ах, не поняла, —
Соблазнивши, смело
С дому прогнала.
И решил несчастный
Тотчас умереть.
Ринулся он, страстный.
Ринулся он в сеть.
Злые люди взяли
Рыбку из сетей,
На плиту послали
Просто, без затей.
Ножиком вспороли,
Вырвали кишки,
Посолили солью,
Всыпали муки...
А ведь жизнь прекрасною
Рисовалась вам.
Вы считались страстными
Попромежду дам...
Белая смородина,
Черная беда!
Не гулять карасику
С милой никогда.
Не ходить карасику
Теплою водой,
Не смотреть на часики,
Торопясь к другой.
Плавниками-перышками
Он не шевельнет.
Свою любу
Он не назовет.
Так шуми же, мутная
Невская вода.
Не поплыть карасику
Больше никуда.
1927
Таракан
Таракан сидит в стакане.
Ножку рыжую сосет.
Он попался. Он в капкане
И теперь он казни ждет.
Он печальными глазами
На диван бросает взгляд,
Где с ножами, с топорами
Вивисекторы сидят.
У стола лекпом хлопочет,
Инструменты протирая,
И под нос себе бормочет
Песню «Тройка удалая».
Трудно думать обезьяне,
Мыслей нет — она поет.
Таракан сидит в стакане,
Ножку рыжую сосет.
Таракан к стеклу прижался
И глядит, едва дыша…
Он бы смерти не боялся,
Если б знал, что есть душа.
Но наука доказала,
Что душа не существует,
Что печенка, кости, сало —
Вот что душу образует.
Есть всего лишь сочлененья,
А потом соединенья.
Против выводов науки
Невозможно устоять
Таракан, сжимая руки,
Приготовился страдать.
Вот палач к нему подходит,
И, ощупав ему грудь,
Он под ребрами находит
То, что следует проткнуть.
И, проткнувши, на бок валит
Таракана, как свинью
Громко ржет и зубы скалит,
Уподобленный коню.
И тогда к нему толпою
Вивисекторы спешат
Кто щипцами, кто рукою
Таракана потрошат.
Сто четыре инструмента
Рвут на части пациента
От увечий и от ран
Помирает таракан.
Он внезапно холодеет,
Его веки не дрожат
Тут опомнились злодеи
И попятились назад.
Все в прошедшем — боль, невзгоды.
Нету больше ничего.
И подпочвенные воды
Вытекают из него.
Там, в щели большого шкапа,
Всеми кинутый, один,
Сын лепечет: «Папа, папа!»
Бедный сын!
Но отец его не слышит,
Потому что он не дышит.
И стоит над ним лохматый
Вивисектор удалой,
Безобразный, волосатый,
Со щипцами и пилой.
Ты, подлец, носящий брюки,
Знай, что мертвый таракан —
Это мученик науки,
А не просто таракан.
Сторож грубою рукою
Из окна его швырнет,
И во двор вниз головою
Наш голубчик упадет.
На затоптанной дорожке
Возле самого крыльца
Будет он, задравши ножки,
Ждать печального конца.
Его косточки сухие
Будет дождик поливать,
Его глазки голубые
Будет курица клевать.
1934 г.
— Я могу вам прочесть пиесу «Таракан», сударыня!
— Что-о-о?
— Сударыня, я еще не помешан! Я буду помешан, буду, наверно, но я еще не помешан! Сударыня, один мой приятель — бла-го-роднейшее лицо — написал одну басню Крылова, под названием «Таракан»,— могу я прочесть ее?
— Вы хотите прочесть какую-то басню Крылова?
— Нет, не басню Крылова хочу я прочесть, а мою басню, собственную, мое сочинение! Поверьте же, сударыня, без обиды себе, что я не до такой степени уже необразован и развращен, чтобы не понимать, что Россия обладает великим баснописцем Крыловым, которому министром просвещения воздвигнут памятник в Летнем саду, для игры в детском возрасте. Вы вот спрашиваете, сударыня: «Почему?».Ответ на дне этой басни, огненными литерами!
— Прочтите вашу басню.
Жил на свете таракан,
Таракан от детства,
И потом попал в стакан,
Полный мухоедства.
— Господи, что такое? — воскликнула Варвара Петровна.
— То есть когда летом,— заторопился капитан, ужасно махая руками, с раздражительным нетерпением автора, которому мешают читать,— когда летом в стакан налезут мухи, то происходит мухоедство, всякий дурак поймет, не перебивайте, не перебивайте, вы увидите, вы увидите... (Он всё махал руками).
Место занял таракан,
Мухи возроптали.
«Полон очень наш стакан»,—
К Юпитеру закричали
Но пока у них шел крик,
Подошел Никифор,
Бла-го-роднейший старик.
Тут у меня еще не докончено, но всё равно, словами! — трещал капитан.— Никифор берет стакан и, несмотря на крик, выплескивает в лохань всю комедию, и мух и таракана, что давно надо было сделать. Но заметьте, заметьте, сударыня, таракан не ропщет! Вот ответ на ваш вопрос: «Почему?» — вскричал он торжествуя: — «Та-ра-кан не ропщет!». Что же касается до Никифора, то он изображает природу,— прибавил он скороговоркой и самодовольно заходил по комнате.
>на тему любви к родине
Ахматова - Мужество
>>780826
>всестороннего и духовного развития личности
Киплинг - Если
Что-то не то творим —
В схеме, видать, изъян.
Строили Третий Рим —
Вышел второй Пхеньян.
Дружно смыкали ряд.
Высились в полный рост.
Двигались на парад —
Прибыли на погост.
Морщим теперь чело.
Думаем: не судьба…
А Гавриил чего?
Дело его — труба.
О Русь! забудь былую славу:
Орел двуглавый сокрушен,
И желтым детям на забаву
Даны клочки твоих знамен.
Смирится в трепете и страхе,
Кто мог завет любви забыть…
И третий Рим лежит во прахе,
А уж четвертому не быть.
Мне хочется хороших новостей,
Я больше не могу читать плохие...
Хочу читать о счастье у людей,
О том, что стороной прошла стихия.
О том, что что-то там изобрели,
Но не для разрушений, а во благо.
И что лекарство важное нашли!
Что обрела хозяина дворняга!
Что брошенных детей на свете нет!
И стариков не оставляют тоже!
Что каждый и накормлен, и согрет,
И в мире доброта — всего дороже.
О том, что прекратили воевать
В один момент все страны на планете.
О том, что государству не плевать,
На то, какими будут наши дети.
О том, что научились дорожить
И добрым словом, и мгновеньем каждым!
О том, что непременно будем жить!
Что в мире нет ни голода, ни жажды.
А за окном июль всё зеленей,
но хочется рыдать, кричать истошно.
Я так хочу хороших новостей,
А то уж от плохих и правда тошно.
Ольга Гражданцева
не чуе патрэбаў -
свядомасць даўно сканала.
Змываецца памяць
тым, хто і ня ведаў,
машынамі водаканала.
Барвовыя плыні
крывавых кветак
з далоняў будынкаў сцякалі,
літары змылі
“старых запаветаў”
і пакрышылі скрыжалі.
Зрываюцца дахі
і плавяцца лёсы
чаканнем раптоўнай бяды,
у вогненным жаху
густы дым бялёсы
сігналіць, што мы не адны.
У душным балі
падчас халеры
не з’явіцца розум знянацку,
дзе марш зайгралі
свайму бязвер’ю
і граюць з агнём па-вар’яцку.
Вкус влажного табака
На внутренней стороне губы
Тонкий волос
На рукаве пиджака
Тринадцать лет мне осталось жить до момента
Когда скажу — я тебя пережила ровно на день
Запах прелого полотенца
Мне напоминает твои слова
Но чаще — мелкая пена на губке для мытья посуды
Эдриан Рич говорила о самоубийстве Секстон —
Единственный способ разрушения который доступен женщине это самоубийство
Я смотрю на газовую печь «Дарина» и думаю о крепких длинных ногах Сильвии Платт
Уродливо раскинутых на липком кафельном полу
Никто не напишет о жидком дерьме вытекшем из кишечника Марины Цветаевой
И ее сизой обезумевшей голове
Голове Горгоны в окружении кружев волос
Я одержима образом ее рыхлых щёк
Веки расслаблены
Птичий нос покосился
Смотрит она лицом полотен Марлен Дюма
Темнокудрая Энн укуталась в шубку матери и звенят кристаллы льда в ее стакане с водкой
Пьяная Мадонна Ленинграда Ольга Берггольц
Про неё говорили что она выбрала самый медленный и жестокий вид самоубийства — алкоголь
Елена Шварц в обнимку с бутылкой спит на зелёном диване обитом плюшем
Рядом ее слепая собака
Она пахнет псиной и падалью
Шварц спит
Чёрная чёлка ее дрожит
Девичьи бёдра в тугой джинсе
Собака поскуливает во сне
Рваные вены Анны Горенко (Карпа)
Крошки изюма и миндаля
Пена в уголке рта
Ей снится город заповедный
Камни в карманах пальто Альчук и ее тело впитавшее воду Шпрее раздулось
А на ладонях перчатки отсыревшей кожи
В дневнике она записала свой сон —
Дом горит и никто не слышит ее крик
Cидят поэты и художники за столом
Она записала — золотая клетка моя русский язык
Перед сном я стою и курю у подъезда
Сентябрьский вечер ярок как нефть
Желтый свет табачки бьет стволы тополей
Голубые пятнышки скорой в соседнем дворе
Между пальцами мну свой окурок
И шорох папиросной бумаги сливается с шелестом желтых клёнов
Осенние утра тихи
Глаза голубей распахнуты как и прежде
Синицы молчат и воробьи
Не слышно крика сиплой вороны
Но кажется я могу услышать этот свет
Бьющий сквозь ещё зелёную листву в семь утра
И осколок лучезарного неба я вижу
Утро немое глотает мое дыхание
Я хочу найти слова
Которые будут тяжелые как метеоритная крошка
Я хочу чтобы слова царапали нёбо
Десна кровоточила от одной мысли — стихотворение
Смерть не грязнее поэзии
Проза учит меня терпеть
В моей памяти ты идёшь по узкому бежевому коридору
Плечи приподняты от напряжения
Пряди завитых волос задиристо смотрят вверх
Что это за коридор?
Тубдиспансер?
Онкологическое отделение Волгограда?
Или кишка между раздевалкой и столовой твоего завода?
Тёмные губы сжаты
И ты раздраженно
Нагибаешься и поднимаешь свой волос упавший с серого рукава пуловера
И приговариваешь брезгливо — как стыдно
Я собираю слова между делом
Рассматривая рыжие глаза попутчика
Тело его на шарнирах
Он заискивающе смотрит на губы приятеля и предлагает ему чёрное пиво
Собираю слова походя
Рассматривая затасканную велюровую мышь из перехода
Девочка пятилетка прижимает ее к щеке своей матери
Женщина терпит
Кожа ее еще совсем юная словно ей девятнадцать
Но губы устали
След кроссовка на битом граните
Собираю слова как ты собирала волосы и сор на полу
Прижимала палец к линолеуму и прилипшие крошки бросала в карман
Поэзия не чище рукава
Твоей заводской телогрейки
В ней желчь твоего плевка
Доказывай, что хуйня. Начнём с названия: для чего оно, по-твоему, служит и какие темы подтягивает?
> Доказывай, что хуйня
Ни внутреннего ритма, ни троп, ни ассонансов, ни свежих метафор, ровным счетом нихуя интересного с поэтической точки зрения. Из всех приемов - пара инверсий да перечисление имен (неймдроппинг) с нанизыванием унылых деталей. Такую хуйню, которая якобы должна шокировать читателя, сейчас пишут километрами тысячи неотличимых друг от дружки экзальтированных дурочек обоего пола. Вся эта беспомощно-манерная и нескладная имитация откровенности "на разрыв аорты" настолько давно стала таким общим местом, что вызывает только зевоту и легкое отвращение.
Нет, этим маханием руками ты только пацанов с пивом впечатлишь.
Значит, моя очередь про название говорить, раз ты не смог. Очевидно, им задаётся связь с «Разговором с фининспектором о поэзии».
Тут следует открыть и прочесть, если до сих пор не смог или уже давно позабыл. Попытки рассуждать, не читая, засчитываться не будут, а будут осмеяны.
В этом ответе (или, скажем, упражнении из обязательной программы) повторяются как общие темы — объяснение поэзии не понимающему поэзию человеку, описание труда поэта в сравнении с «обычным» трудом, — так и детали вроде крупинок соли/ископаемых/мусора, курения, солнца, светящего на умерших под забором (в перечень которых неявно вписывается и сам Маяковский). Можно ещё подумать о такой разнице: в вариациях exegi monumentum людям предлагается восхищаться неким творением в неком пространстве (памятником), а тут вектор разворачивается, и обычный живой фининспектор, втянутый в вечность автором, является достаточным оправданием работы.
А те эффекты и акробатика, которые ты перечислил, тут просто не используются. Точно так же можно жаловаться, что не во всех фильмах гигантские роботы делают пиф-паф со взрывами каждые десять секунд. Возникает подозрение, что тебе нужен продукт, вызывающий удовольствие при пассивном потреблении, тогда как любое чтение — активная работа мысли (а настоящая разница в привычном и непривычном их движении). Конечно, есть поэты, которые в моей характеристике «внешнего блеска» совершенно справедливо увидят упрощение и желание избавить дом от каркаса, поскольку для них это не просто набор правил, и к ним мы с такой меркой подходить не будем, но что-то мне подсказывает, что ты совсем не об этом рассуждаешь.
С названием разобрались. Продолжай, пожалуйста, доказывать, что перед нами хуйня.
> Очевидно, им задаётся связь с «Разговором с фининспектором о поэзии».
Да поебать, боже ты мой. Тоже мне, интертекстуальность ниибаца. Свое бы че-нибудь придумали уже, а не обрыгивали ОБЫГРЫВАЛИ говно мамонта.
> Да поебать, боже ты мой. Тоже мне, интертекстуальность ниибаца.
То есть тебе это было не очевидно, и ты в первый раз услышал это название? Кажется, уровень грамотности следует подтянуть до уровня претензий.
Всё ещё жду конкретных идей по поводу хуйни, которые показали бы всем, что критик прочел, понял, и мнение своё обосновывает.
>Начнём с названия: для чего оно, по-твоему, служит и какие темы подтягивает?
Маяковского не будем всерьез рассматривать, как слишком очевидную и поверхностную отсылку. Я думаю, все гораздо глубже, и нас отсылают к тредам из /б а-ля "ПЕРЕПОСТИ ЕТО В ТРИ ДРУГИХ ТРЕДА ИНАЧИ У ТИБЯ ЗДОХНИТ МАМКА ПРАСТИ САМ ПАПАЛСА АЗАЗ", вот такие дела. Оригинальненько, мне нра )
>>796814
>эффекты и акробатика, которые ты перечислил, тут просто не используются
Именно! В рассматриваемом стихотворном произведении используются гораздо более пошлые, дешевые и типичные приемы поп-культуры - смерть, кровь, говно, суецыд, боль, драму, даже дохлые мамки прям с порога (хотя с мамками отсылка годная на самом деле, см. выше). Он это деликатно назвал "имитация откровенности на разрыв аорты", но на самом-то деле это все же старые добрые поп-культурные взвизги, конечно. Я кстати не вчитывался (сорян, зай, по диагонали прочитал), может, там ирония какая-то предполагается ("очки голубей распахнуты как и прежде" и т.д.).
Кстати, можешь попробовать заменить Цветаеву и пр. на Куртку Бэйна и Лил Пипа (ну или кто там щас дежурные дохлые герои твоей целевой аудитории, я не в курсе, прости).
Какой же ты душнила, пиздец просто. Впрочем, типичный поклонник такого говна.
Или это не поклонник, а сама автор_ка, которое тут жопу за свой высер рвет, хуй знает. Больше на это похоже.
> используются гораздо более пошлые, дешевые и типичные приемы поп-культуры - смерть, кровь, говно, суецыд, боль, драму, даже дохлые мамки прям с порога
Ты опять вместо чтения обращаешь внимание на спецэффекты, только другие, а они здесь не важны. В 2022 году некого и нечем поражать.
Вот уже прямо сказал, что нужно прочесть и о чём подумать, чтобы мысли сами побежали, а кто-то всё равно заявляет, что читать сложнааа, посмотрю-ка на обложку, где напечатана собачка, и вспомню историю, как меня в детстве собака испугала. Это хорошо, что у тебя в голове всякое происходит, только не связано оно с обсуждаемым.
>>796887
Что-то вы как на сковородке крутитесь, когда поверхностные выкрикивания перестают работать. Давай, доказывай, что говно. Повторюсь, всего-то надо продемонстрировать, что прочёл, понял, и объяснить, почему никуда не годится.
> почему никуда не годится
Еще раз: потому что в этом "стихотворении" нет нихуя, кроме а) перечисления имен, которые должны вызвать у читателя чувство узнавания в авторе "своего человека", "того, кто в теме" и б) чернушных образов вроде крови, дерьма, самоубийства и так далее, которые должны вызвать у читателя хотя бы отвращение (из всех сильных эмоций эта вызывается легче всего, поэтому чернуху так любят бездари). Таких высеров сейчас - тьмы и тьмы, этот ничем из моря говна и менструальной крови, налитого васякинами, рымбами, юсуповыми и прочими якобы актуальными для 2022 года "поэтами", не выделяется. Ну а если выделяется, то ты, конечно, сейчас распишешь нам за все его достоинства, не так ли.
> потому что в этом "стихотворении" нет нихуя
Это неверно. Правильно сказать, что ты ничего не видишь и даже не стараешься увидеть.
> перечисления имен
Ты на самом деле не понимаешь, по какой причине эти люди тут собраны? По-моему, прямым текстом говорится.
> чернушных образов
> отвращение
Алло, на дворе не девяностый год, даже деревенских читателей ничем не поразишь. Эти рассуждения немного отстали от жизни, давно можно хоть расчленёнку во имя Сатаны описывать, и никто даже не хмыкнет. Это ты приписываешь желание эпатировать публику тому, что его не содержит, потому что хватаешься за первое попавшееся стереотипное объяснение вместо того, чтобы думать, как и к чему всё это.
Критика уровня творческих натур с сайта одноклассники.ру, которые плюются, отказываются читать, вспоминают, как в советские времена по телевизору передавали душевные песни, и так далее, не засчитывается.
Про то, как читать, я уже написал. Даже если вообще ничего не знать, уж про подбор крошек можно было бы пару слов сказать? Или тоже в упор не видишь?
И ещё много-много раз, пока не научитесь. Поверхностный пердёж пошляков пойдёт под пизду.
>Поверхностный пердёж пошляков
Это и есть твоя рецензия на стишок? Очень метко и лаконично, молодец.
В России есть два стула для юного поэта: хуй Скидана и хуй Кузьмина. Выбирай, анон
> Поверхностный пердёж пошляков
Вся твоя современная "паезия" про пизду, менструации, насилие и прочее, которая может быть определена только апофатически: нерифмованная, неритмичная, неметафоричная, неоригинальная и так далее.
> нерифмованная, неритмичная, неметафоричная, неоригинальная
Непоэтичная, короче говоря.
>>797014
Я полагаю, проблема в том, что нишу хорошей выразительной поэзии в наше время занимает музыка. Какой смысл ебстись с подбором словечек, если миди-контроллер стоит копейки, и софта всякого тоже полно? Художник скорее выберет более выразительный язык музыки.
Any more, black shoe
In which I have lived like a foot
For thirty years, poor and white,
Barely daring to breathe or Achoo.
Daddy, I have had to kill you.
You died before I had time——
Marble-heavy, a bag full of God,
Ghastly statue with one gray toe
Big as a Frisco seal
And a head in the freakish Atlantic
Where it pours bean green over blue
In the waters off beautiful Nauset.
I used to pray to recover you.
Ach, du.
In the German tongue, in the Polish town
Scraped flat by the roller
Of wars, wars, wars.
But the name of the town is common.
My Polack friend
Says there are a dozen or two.
So I never could tell where you
Put your foot, your root,
I never could talk to you.
The tongue stuck in my jaw.
It stuck in a barb wire snare.
Ich, ich, ich, ich,
I could hardly speak.
I thought every German was you.
And the language obscene
An engine, an engine
Chuffing me off like a Jew.
A Jew to Dachau, Auschwitz, Belsen.
I began to talk like a Jew.
I think I may well be a Jew.
The snows of the Tyrol, the clear beer of Vienna
Are not very pure or true.
With my gipsy ancestress and my weird luck
And my Taroc pack and my Taroc pack
I may be a bit of a Jew.
I have always been scared of you,
With your Luftwaffe, your gobbledygoo.
And your neat mustache
And your Aryan eye, bright blue.
Panzer-man, panzer-man, O You——
Not God but a swastika
So black no sky could squeak through.
Every woman adores a Fascist,
The boot in the face, the brute
Brute heart of a brute like you.
You stand at the blackboard, daddy,
In the picture I have of you,
A cleft in your chin instead of your foot
But no less a devil for that, no not
Any less the black man who
Bit my pretty red heart in two.
I was ten when they buried you.
At twenty I tried to die
And get back, back, back to you.
I thought even the bones would do.
But they pulled me out of the sack,
And they stuck me together with glue.
And then I knew what to do.
I made a model of you,
A man in black with a Meinkampf look
And a love of the rack and the screw.
And I said I do, I do.
So daddy, I’m finally through.
The black telephone’s off at the root,
The voices just can’t worm through.
If I’ve killed one man, I’ve killed two——
The vampire who said he was you
And drank my blood for a year,
Seven years, if you want to know.
Daddy, you can lie back now.
There’s a stake in your fat black heart
And the villagers never liked you.
They are dancing and stamping on you.
They always knew it was you.
Daddy, daddy, you bastard, I’m through.
Surroundings of social life are futile and vain;
I’m going to show you something very
Ugly: someday, it might save your life.
Seeing that none of the things I feared contain
In themselves anything either good or bad
What if you get caught without a knife;
Nothing—even a loop of piano wire;
Excepting only in the effect they had
Upon my mind, I resolved to inquire
Take the first two fingers of this hand;
Fork them out—kind of a “V for Victory”—
Whether there might be something whose discovery
Would grant me supreme, unending happiness.
And jam them into the eyes of your enemy.
You have to do this hard. Very hard. Then press
No virtue can be thought to have priority
Over this endeavor to preserve one’s being.
Both fingers down around the cheekbone
And setting your foot high into the chest
No man can desire to act rightly, to be blessed,
To live rightly, without simultaneously
You must call up every strength you own
And you can rip off the whole facial mask.
Wishing to be, to act, to live. He must ask
First, in other words, to actually exist.
And you, whiner, who wastes your time
Dawdling over the remorseless earth,
What evil, what unspeakable crime
Have you made your life worth?
Эмоции волнами хлынули в голову:
Я снова увидел сосущую лошадь!
Сосущая лошадь! Ах, как это здорово!
По травке зеленой скакали рысистые,
Десяток коняшек с причмоками частыми,
А зайчик метался по бровке неистово —
Его не пускали в процессе участвовать…
Да, собственно, что я все рядом да около —
Ведь зрелище было, хоть бутсы отбрасывай:
Не лошадь я видел одну-одинокую,
Там целый табун по программе отсасывал.
Сосали мустанги из Южной Америки,
Сосали балканские чистопородные,
Сосал негро-конь с африканского берега,
И не отставали российские рОдные.
Ведь конские челюсти, как бы ни спорили,
В процессе генезиса и эволюции,
Сложились за годы футбольной истории,
В сосательно-чмокательные конструкции.
И нет лошадям никакого значения,
Неважно — усатый пастух иль безусый ли —
Привыкли без всякого ограничения
Губами своими работать без устали.
Наверное, это им жизненно надобно,
Сюжетно сосать — мелодрамно и триллерно:
Сосали и мёльденно, сосали и вардарно,
Сосали и с гонором… сосите и с Гинером.
Какое великое способов множество,
Методик сосанья различных не меряно:
Газзайно, семачно, гусисто, ярошисто,
И даже, пардон, шемберастно-от-жедерно…
Не стоит над вечною темою мучиться:
С проглотом сосать лошадям — без проглота ли,
Вы просто начните, а там как получится,
Но только, чтоб губки ритмично работали…
От вида сосуще-пасущихся коников
Пошла по трибунам волна по касательной,
Раззявили ротики толпы поклонников,
И были едины в движеньи сосательном.
Тем более что процедура привычная,
Движенья знакомые, чувства приятные…
Не важно, что это — глубокое, личное —
Пусть все поглядят — представленье бесплатное.
А вот жеребятки, еще и без имени,
Мальцы, а туда же — не надо подъебывать,
Не все же кумыс им отсасывать с вымени,
Пора и другую субстанцию пробовать.
Как здорово это у них получается!
Талантливы, сволочи, до безобразия.
Сосите, коняшки, пускай не кончаются,
ЧуднЫе оральные ваши фантазии.
Признаться, люблю я футбола эстетику,
Изящные стеночки и забегания,
Но мне не заменит вся эта поэтика
Непарнокопытных животных сосание.
И нет у меня даже капли сомнения,
Какой день недели для нас самый лучший —
Не вторник, не пятница, не воскресенье,
А день, когда вижу я лошадь сосущую.
Прочитал. Монах не нашёл своей родины буквально, умерев наивным человек. Красивое, конечно, но не то.
Интервью белорусского поэта. На 28 и 45 минутах читает стихи.
ГИМН РУМЫНИИ
Румын спит
Смертным сном
Он уже умер
И спит
И вдруг слышит гимн
Своей родины
Своей несчастной страны
Своей родной Румынии
Дештяпта-тэ, ромыне
Дин сомнул чел де моарте
Какое красивое слово
Моарте
Смерть
Хорошо, когда в языке
Есть такие красивые дифтонги
Моарте, ноастре, стяуа
Футбольный клуб Стяуа
Что значит Звезда
Стал в 1986 году
Обладателем Кубка Европейских Чемпионов
То есть, сильнейшим клубом
Европы
Ну да ладно
Дештяпта-тэ, ромыне
Дин сомнул чел де моарте
Восстань, румын
От смертного сна
Да, именно этими словами
Начинается гимн Румынии
И румын вдруг просыпается
От своего смертного сна
Ночь
Пустая комната
Посреди которой
Стоит кровать
На которой он, собственно
И лежит
Обычная такая кровать
Как в казармах и тюрьмах
Панцирная сетка
С обычным унылым матрасом
Простынёй, одеялом
Подушкой и наволочкой
Ночь
Темнота
За окном светит
Или, можно сказать
Из окна светит
Мертвенным светом
Уличный фонарь
Какие были когда-то
В 60-е или 70-е годы
Светит белым мертвенным светом
В голове продолжают звучать
Слова гимна
Дештяпта-тэ, ромыне
Звучат, звучат
И постепенно затихают
Румын остаётся один
Он здесь никогда не был
Кажется, он здесь
Никогда не был
Какое-то незнакомое место
Он Николаэ Манэску
Его зовут Николаэ Манэску
Он жил в городе Васлуй
Владел небольшим магазином
Торговал всякой мелочью
Кока-кола, минеральная вода
Чипсы, то-сё
Просто сводил концы с концами
Это всё, что он о себе помнит
Где он сейчас — непонятно
Румын Николаэ Манэску встал
Оглядел себя
Спал в одежде
В своей обычной одежде
Джинсы
Свитер
Рядом с кроватью
Стоят кроссовки
Которые он купил год назад
На рынке в Васлуе
Недорого
Надел кроссовки
Завязал шнурки
Вышел в коридор
Коридор пустой
Но ярко освещённый
Нет никого
И дверей нет
Только дверь
В комнату
Где он проснулся
И ещё выход
На лестницу
Румын Николаэ Манэску
Выходит на лестницу
Спускается со второго этажа
На первый
И выходит на улицу
Мертвенный свет
Уличного фонаря
Скамейка
Деревья
Больше нет
Источников света
Николаэ Манэску садится на скамейку
И сидит
В ожидании
Непонятно чего
Темнота ночи
Постепенно сгущается
И из этого сгущения
Возникает человек
С нехорошей улыбкой
Он подходит к Николаэ Манэску
Нехорошо улыбается
И говорит
Курить есть
И румын Николаэ Манэску
Растерянно говорит
Ну ынцелег
То есть, не понимаю
И человек ещё сильнее
Улыбается
И говорит
А если найду
И румын
На некоторое время замирает
Ему кажется невероятно прекрасным
Вот это словосочетание
А если найду
Удивительно красиво звучит
A esli naidu
A esli naidu
Как на его родном языке
А если найду
А если найду
Как же красиво
И румын Николаэ Манэску
Автоматически засовывает
Руку в карман
И достаёт пачку сигарет
Хотя, вроде бы
Никогда не курил
С удивлением
Смотрит на пачку
Сигареты Gloria
Румынские, кажется
Человек с нехорошей улыбкой
Берёт сигарету и говорит
Ну вот, так и надо было начинать
Ты кто вообще, зёма
Давай-ка о себе расскажи
Кто ты по жизни вообще
Румын Николаэ Манэску понимает
Что он оказался в аду
За свои мелкие, но многочисленные
Грехи, грешки
За обман покупателей
За уклонение от уплаты налогов
За сквернословие
За то, что два раза
Ударил жену
За пьянство
За пару мелких смешных измен
За такие вот
Маленькие, унылые вещи
И отсюда ему не выбраться
Николаэ Манэску всё понимает
И к своему большому удивлению
Говорит
На чистом русском языке
Ну я, это, сам-то с Румынии
С Васлуя
Бизнесом занимался, то-сё
А ты сам-то вообще откуда, а?
Гавно гавна. И ты пидарас, и твой клован-идол тоже пидар.
Ты дарма хмурыш бровы сурова
Цiха вера, надзея, любоу
Шэпчуць мне запаветныя словы
Захлыне грозных дум глыбiня
Толькi з променем кожнага дня
Птушанём заварушыцца вера.
Жыць трывожна на свее калi
Хмар злавесным гайня не радзее,
Ды над лёсам людзей i Зямлi
Свецiць зоркай бяссоннай надзея.
Прага шчырасцi, роднасцi зноу
У нязведанасць твораць дарогу.
Спелiць сэрца адважна любоу,
Выцясняючы сум i трывогу
Сёстрам тром я адданасць збярог.
Што у душы, тое будзе i у слове
Засяваю свой сцiплы аблог
Зернем веры, надзеi, любовi
Сяргей Законнiкау 1981
«Ветразь»
У выраі ветразь знікае
За хваляй, нібы на спачын,
І змора яго не злякае,
Не спыніць тугой далячынь.
У змроку зіхоткая здрада
Завабіць хлуснёй у віры,
На золку сканае прынада
І кволы прамень на жвіры.
Раптоўна згаданыя мроі
У карунках пяшчотнай тугі
Павольна знікаюць, як строі,
У бязважкасці кволай смугі.
Знікае ўсхвалёваны ветразь:
З кунегаю пільна сачу,
Як водар аздобіў паветра,
І ў бездані знічкі лічу.
