Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни (ψυχὴν) своей, тот не может быть Моим учеником (Лк. 14:26).
«Пришлец я на земле – эту мысль всякий должен носить в сердце своем; не имею здесь пребывающего града, но грядущего взыскую; отечество мое не здесь: тут я случайно, на время, странник. Прямое отсюда следствие такое: если я странник, то мне нечего здесь заводиться всем на долгие лета или навсегда, что ко всему здесь я должен относиться, как к чуждому мне, не касающемуся меня, держать себя так, как в гостинице: отдыхать лишь, а там опять в путь; делать все мимоходом и принимать, как мимоходное, имея одно только в мысли и желании – безостановочно шествовать верным путем в свое отечество».
Наконец, в Федоне идет речь о необходимости очищения от тела для достижения чистого знания. Прямо говорится, что душа «обманывается в истине по вине тела». Люди не могут полностью доверять своему слуху и зрению, и еще менее надежны остальные чувства.
Тело препятствует философским изысканиям, поэтому душа философа презирает тело и бежит от него, стараясь остаться наедине с собой: «Душа лучше всего мыслит, когда ее не тревожит ни слух, ни зрение, ни боль, ни удовольствие». «Душа устремляется к бытию, когда, распростившись с телом, она одна или почти одна, прекратив и пресекши, насколько это возможно, общение с телом».
Тело мешает «улавливанию бытия» и иным образом: мешают хлопоты, недуги, желания, страсти, страхи, призраки (εἴδωλα). По вине тела у нас нет досуга для философии. И даже когда у нас есть свободное от забот о теле время (σχολή), чтобы обратиться к исследованию и размышлению, тело все равно сбивает нас с толку. Пока мы обладаем телом и душа неотделима от этого зла (κακός), мы не можем овладеть предметом наших желаний – истиной, говорит Сократ.
Он приходит к тому, что чистый разум и чистое знание вообще невозможно достичь, не расставшись с телом. Поэтому они или недостижимы вообще, или достижимы только после смерти.
Подходит к мысли о чистом знании после смерти Сократ следующим образом. Он придерживается представления о загробной жизни, в которой люди предстают перед богами, и добрые там находятся в лучшем положении, чем злые. Добропорядочному и очистившемуся от тела человеку боги сулят «величайшие блага за могилой».
Он дает определение смерти: смерть – ничто иное, как отделение души от тела. Но и деятельность философа это тоже непрестанное отделение души от тела. Следовательно, говорит Сократ, после смерти мы достигнем цели, ради которой трудились всю жизнь, и «освобождение» и «отделение» и «очищение» души от тела и есть смерть.
Поэтому Сократ занимается «очищением ума», приведением его в должную готовность перед смертью. Смысл этого очищения и состоит в «тщательном отрешении души от тела», освобождении от тела «как от оков». «Истинный философ», который совпадает в диалоге с Сократом, – это человек, который любит разумение (φρόνησις) и совершенно уверен, что нигде кроме Аида не приобщится к нему полностью и во всей чистоте. Поэтому истинный философ не боится смерти и всю жизнь занимается освобождением души от тела, то есть умиранием. Того же, кто любит тело (и кого «огорчает близкая смерть»), он называет не «φιλόσοφος», а «φιλοσώματος».
«А пока мы живы», говорит Сократ, «мы тогда будем ближе всего к знанию, когда как можно больше ограничим свою связь с телом и не будем заражены его природою, но сохраним себя в чистоте до той поры, пока сам бог нас не освободит. Очистившись и избавившись от безрассудства тела, мы объединимся с такими же как мы, и познаем все чистое. А нечистому каcаться чистого не дозволено».
Он не становится от хорошего деяния большим и не становится от нехорошего деяния меньшим... Брахманы стремятся познать его изучением вед, жертвоприношением, даянием, подвижничеством, постом. Познавший его становится аскетом. Желая лишь его как [свой] мир, странствуют странствующие монахи. Поистине, зная это, древние [мудрецы] не желали потомства. «Что делать с детьми нам, у которых этот Атман и этот мир», — [говорили они]. И поднявшись над желанием сыновей, над желанием богатства, над желанием мира, они вели жизнь нищенствующих монахов. Ибо желание сыновей есть желание богатства, а желание богатства есть желание мира, — ведь оба они — лишь желания. Он, этот Атман, [определяется так:] «Не [это], не [это]». Он непостижим, ибо не постигается, неразрушим, ибо не разрушается, неприкрепляем, ибо не прикрепляется, не связан, не колеблется, не терпит зла. Того, [кто знает это], не одолевают эти две [мысли]: «По такой причине я сделал зло», "по такой причине я сделал добро", — он сам одолевает обе эти [мысли], его не жжет сделанное или несделанное.
Об этом в гимне сказано: Это вечное величие Брахмана Не возрастает и не уменьшается от деяния. Пусть он познает его природу; познав его, Он не оскверняется злым деянием.
Поэтому, знающий это, сделавшись успокоенным, укрощенным, воздержанным, терпеливым и собранным, видит Атмана в самом себе, видит все как Атмана. Зло не одолевает его — он одолевает все зло. Зло не жжет его — он жжет все зло. Свободный от зла, свободный от страсти, свободный от сомнения он становится брахманом.
Поистине, это великий нерожденный Атман, не старящийся, неумирающий, бессмертный, бесстрашный Брахман. Поистине, Брахман бесстрашен. Кто знает это, становится бесстрашным Брахманом.
Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, – всё суета (Еккл.1:2)!
В продолжение пути их пришел Он в одно селение; здесь женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой; у неё была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении и, подойдя, сказала: Господи! или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? скажи ей, чтобы помогла мне. Иисус же сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у неё. (Лк.10:38-42)
> Философия отрешения > Философия
И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это – томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь (Еккл.1:17-18).
В тот час возрадовался духом Иисус и сказал: славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам. Ей, Отче! Ибо таково было Твое благоволение. (Лк.10:21)
у любой радости или печали есть как бы гвоздь, которым она пригвождает душу к телу, пронзает ее и делает как бы телесною, заставляя принимать за истину все, что скажет тело. А разделяя представления и вкусы тела, душа, мне кажется, неизбежно перенимает его правила и привычки, и уже никогда не прийти ей в Аид чистою — она всегда отходит, обремененная телом, и потому вскоре вновь попадает в иное тело и, eточно посеянное зерно, пускает ростки. Так она лишается своей доли в общении с божественным, чистым и единообразным.
Вернуться же можно всегда, но не сразу. Тело порабощает душу у тех, у кого она устремлена к нему в мыслях о плотском и соответствующих страстях. Но это лишь выбор, каждому своё...
>>175888 >далеко не все Если "философия отрешения" нужна, то она может существовать только благодаря тому, что большинство людского стада никогда "не согласятся" и ничего в этом не поймут. Низкий им поклон
Шопенгауэр об Упанишадах: «Это — самое вознаграждающее и возвышающее чтение, какое (за исключением оригинала) только может существовать; оно было моим утешением в жизни, будет утешением в день моей смерти»
Высшее состояние, само избавление, то достигнутое наконец общее гипнотизирование и тишина котируются ими всегда как довлеющая себе тайна, выражение которой неподвластно даже и самым высоким символам, как некая репатриация в сущность вещей, как освобождение от всяческих иллюзий, как «знание», как «истина», как «бытие», как разрешение от каждой цели, каждого желания, каждого деяния, как некое по ту сторону, в том числе и добра и зла. «Доброе и злое, — говорит буддист, — равно оковы: тот, кто достиг совершенства, равно господин над обоими»; «содеянное и несодеянное, — говорит адепт Веданты, — не причиняют ему боли; доброе и злое стряхивает он с себя, точно мудрец; царства его не омрачает уже ни один поступок; над добрым и злым равно возвысился он» — стало быть, вполне индийское воззрение, одинаково брахманическое и буддистское. (Ни в индийском, ни в христианском образе мыслей это «избавление» не считается достижимым путем добродетели, путем морального развития, как бы высоко ни ставилась ими гипнотизирующая значимость добродетели, — это следует твердо усвоить; впрочем, таково попросту фактическое положение вещей. Можно, пожалуй, усмотреть здесь отличный сколок реализма, присущего трем величайшим, во всем остальном столь основательно пропитавшимся моралью религиям: как раз по этой части они оставались правдивыми. «Для знающего нет обязанности»… «Стяжанием добродетелей не осуществляется избавление: ибо оно в слиянии с неспособным умножать совершенства Брахманом; столь же мало и устранением недостатков: ибо Брахман, слияние с которым и есть избавление, извечно чист» — это отрывки из комментария к Шанкаре, цитируемые первым действительным знатоком индийской философии в Европе, моим другом Паулем Дейссеном.)
Два года, проведенные в изучении санскрита под руководством Чарльза Лэнмана, и год в лабиринтах метафизики Патанджали под руководством Джеймса Вудса оставили меня в состоянии просветленного замешательства. Добрая половина усилий по пониманию того, чего добивались индийские философы, по сравнению с которыми большинство великих европейских философов выглядят школьниками, заключалась в попытке стереть из моего сознания все категории и виды различений, характерные для европейской философии со времен греков. Мое предыдущее и параллельное изучение европейской философии было не чем иным, как препятствием. Видя, что «влияние» брахманической и буддийской мысли на Европу, в лице Шопенгауэра, Гартмана и Дейссена, было в значительной степени результатом романтического заблуждения, я пришел к выводу, что моя единственная надежда действительно проникнуть в суть этой тайны заключается в том, чтобы забыть, как думать и чувствовать как американец или европеец: чего, как по практическим, так и по сентиментальным причинам, я не хотел делать.
"Когда мы перестаём бороться с миром и начинаем понимать страдания, мы получаем другую реакцию. Эта реакция называется ниббида (nibbidā).
Ниббида приходит от понимания природы тела, ума и мира. Вы понимаете сущность буддизма, устройство монастыря или домашнего хозяйства и совместной жизни. Вы знаете, что всё это не будет полностью удовлетворительным и что будут возникать проблемы. Вы достаточно мудры, чтобы перестать убегать от них или пытаться их изменить. Вы понимаете, что проблемы присущи самой сути сансары (saṃsāra). Это было одно из великих озарений Будды, которое побудило его дать своё первое наставление, известное как «Дхаммачаккаппаваттана-сутта» (СН 56.11).
Когда вы осознаёте, что страдание присуще самой сути сансары, ваша реакция меняется. Это напоминает обладателя гнилого яблока, который пытается вырезать сгнившие части, чтобы съесть остальные. Когда вы обладаете мудростью, то видите, что яблоко сгнило полностью и единственным возможным ответом является ниббида, то есть решение отказаться от всего яблока целиком, отторгнуть его, отвернуться от него и просто его выбросить. Видя, что вам не нужно это яблоко, вы можете его отпустить. Важно понять страдание в этом мире и важно увидеть, насколько абсолютны это страдание и эта неудовлетворительность. Никогда всё не будет под вашим контролем, и это не в ваших силах – разобраться и сделать всё правильно.
....
Когда мы обретаем понимание, то не просто принимаем происходящее, потому что этого тоже недостаточно. Думать: «Пусть всё будет так, как есть, ну и что!» – это неправильный ответ. Когда мы действительно понимаем проблему страдания, которое нас ждёт, то, какой жизнь является на самом деле, – есть только один естественный ответ. Это не попытка убежать или принятие того, что происходит, – это ниббида.
Ниббида означает разъединение. Мы отворачиваемся от того, что называется жизнью. Попытка что-то изменить, равно как и принятие всего, заставляет вас ещё больше вовлекаться в жизнь. Разъединение – вот правильный ответ. Разъединение означает, что вы оставляете вещи в покое, не тревожитесь и не беспокоитесь о них. Вы просто сидите и не вмешиваетесь в то, что испытываете. Не вовлекаясь в это, вы отстраняетесь от жизни. Это почти как отказ от неё – отказ, который заставляет явления исчезать.
....
Это процесс, о котором вы читали в суттах: ниббида ведёт к вираге (virāga)[5], исчезновению вещей. Когда вы считаете что-то не своим делом, оно исчезает из вашего мира. Сознание больше не взаимодействует с ним: оно не видит, не слышит, не чувствует и не знает этого. Вот как это работает. Всё то, с чем вы взаимодействуете, удерживается в уме – месте, где сознание находит опору и разрастается. Вы выстраиваете умственные конструкции. Мне как медитирующему ясно, что мы сами создаём свой собственный мир. Но когда вы разъединяетесь, у вас нет с этим никаких дел, и, поскольку вы не заинтересованы, всё просто исчезает из сознания. Когда у вас есть ниббида, вы действительно прекращаете создавать свой мир."
>>176023 > "Когда мы перестаём бороться с миром и начинаем понимать страдания, мы получаем другую реакцию. Эта реакция называется ниббида (nibbidā). Чёт этот чел на фото отказался понимать тело и зубную боль, раз поставил виниры.
>>176119 Ну как же. Ты - в гнилом яблоке. А твое высшее Я смотрит на тебя. Почему не ты высшее Я, а ты - в яблоке ? Почему ты переживаешь и страдаешь, а Абсолют просто наблюдает и рофлит со всего этого ?